Михаил Берг - Возвращение в ад

- А ты, подписал? - спросил я и добавил: - Дайка, дружок, закурить.

- Я? Я - нет, - и протянул мне помятую папиросу; потом подумал и поправился: - Пока - нет.

- Понятно, вольному воля.

Помолчали; делая вид, что рассматриваю что-то впереди, искоса я поглядывал на своего соседа, видя, что и он наблюдает за мной: со стороны, вероятно, мы напоминали двух рассорившихся влюбленных.

- Ну, ты понял наконец хоть что-нибудь? - опять подал голос сосед, разворачиваясь ко мне.

- А что я, по твоему, должен был понять? - раздражаясь на его менторский тон, с ернической интонацией опросил я.

- Хотя бы то, красавчик, что Виктория любила меня, а не тебя, и просто перепутала, приняв одного за другого, с женщинами такое случается.

- Как приятно поболтать с умным всезнающим человеком, - чувствуя, как действует мне на нервы этот дурак, презрительно сказал я, - Что еще новенького соизволишь сообщить?

- Перестань корчить из себя непонятого героя, побереги пыл, он тебе еще пригодится.

- Шило на мыло сменяем? - внезапно развеселившись, спросил его я.

- Что?

- Твое шило на мое мыло, или, наоборот: твое мыло на мое шило.

- Ты так и не научился спорить? - высокомерно изгибая тонкие губы, принимая удрученно независимый вид, проговорил он, - Приведи хоть один стоящий довод!

- Стоящий чего, кого или сколько?

- Ты непереносим, у тебя женский характер и иудейский ум.

- А у тебя? - с кроткой заботой в голосе полюбопытствовал я.

- Иди к черту!

Я встал.

- Эй, ты куда? - забеспокоился он. - Мы же еще не договорили?

- В следующий раз, - поклонился я с шутовской почтительностью.

- Ну и проваливай. Только заруби себе на носу, что нечего бегать и падать при виде меня в обморок. Все равно никуда не денешься.

- До скорого. Передавай привет своим жидовским родственничкам, - и пошел по тропинке, выложенной матовыми гранитными плитами с черными провалами стыков, чьи контуры еле виднелись под ногами.

- Иезуит слова! - крикнул он мне вдогонку, когда я отошел уже на порядочное расстояние. Но я ничего не ответил.

…Даже не знаю, сколько времени занял у меня обратный путь по ночному городу; быстрым шагом, переходя иногда почти на трусцу, торопился я по улицам, которые уже опустились на дно ночи; челнок моего движения нанизывал на себя выпуклые суставы переулков, огибая выступавшие из мрака острые локти домов; на углу Гороховой и Фонтанки я сослепу чуть было не налетел на одинокого прохожего: человек испуганно шарахнулся от меня и в мрачном свете желтых фонарей показался похожим на толстяканадзирателя из крепости; а когда переходил щербатую мостовую Шестилавочной улицы из темного низко сводчатого неба полил дождь. Он застучал, засучил сотнею голых пяток, отбивая дробь на карнизах и крышах, зашуршал, будоража возмущенную листву, запрыгал, как девочка на одной ножке, играющая в классы, заскользил по маслянистому зеркалу асфальта, в которое заглядывали перевернутые дома, деревья и фонари; а затем, как уже было однажды, превратился в сухой снег, только не ватный, а рисовый: рисовые градины сыпались сквозь решето невидимого неба, шаркали, прижимаемые подошвами, под ногами и звенели вокруг.

От того дня в памяти еще осталось, как задыхаясь, я взбежал по лестнице, мизинцем с погнутым ногтем утопил кнопку звонка, услышал быстрые летящие шаги по коридору, - дверь распахнулась, и да площадку, мне навстречу, выскочил, виляя всеми шарнирами своего тела, лохматый черный ньюфаундленд Панглос, пытаясь лизнуть меня в нос; и Виктория, прижавшаяся к дверному косяку, сказала:

- Господи, я уже думала, что ты никогда не вернешься!

- У тебя был кто-нибудь? - спросил я входя в комнату, ибо на секунду из волн моего рассудка показалась насмешливая физиономия моего двойника.

- А кто должен был быть, хороший мой? Никого. Я просто думала: умру, если те не придешь.

А сидящий на жердочке говорящий попугай Федька недовольно проскрипел:

- Стучаться надо, когда входите!

- Заткнись, - прервал я его и дунул на умерший огонек свечи…

…Это было уже на другой день; с утра лил дождь: штрихуя заоконное пространство, он напоминал расчесываемые женские волосы, дождь, начавшийся еще ночью, и горки набухшего риса теснились у поребриков, забивали прорези чугунных канализационных люков и трещины и морщины тротуара. Несколько рисинок забилось в щель внешней рамы окна, у которого мы стояли в огромном вивисекционном зале, декорированном с мрачной торжественностью виденных мною ранее залов кремации - тяжелые пыльные портьеры на высоченных стрельчатых окнах, высоко под потолком сверкали люстры из наборных граненых стекляшек под хрусталь, мягкие коленкоровые кресла в виде улиток стояли вдоль стен, а сами стены были украшены дюралюминиевыми рифлеными полосами, просто круглыми и треугольными бляшками. В креслах сидели, дожидаясь своей очереди в предстоящей всем нам процедуре, люди, кто зажав голову в тисках сплетенных рук, кто, убивая время чтивом или ненужным разговором; а я, держа за поводок Панглоса, пес все время рвался кудато, стоял рядом с Викторией в черном вязанном платье, волочащемся по полу, которая сегодня, как никогда раньше, напоминала мне Боттичеллевскую мадонну: на плече у нее сидел, еще не проснувшись до конца, попугай Федька, а в корзиночке, затянутой марлей, беспокойно шевелилась, иногда подмяукивая, кошка Кунигунда с разноцветными глазами: одним желтозеленым, а другим - перламутровым, с двумя латинскими "Р" и цифрой I посередине.

- Смотри, - сказала Виктория, осторожно подталкивая меня локтем.

Через весь зал, смутно отражаясь в блестящем белом линолеум пола и многочисленных дюралевых украшениях, шел дежурный, в черном отутюженном фраке, с цифрой "6", желтой шелковой гладью вышитой на накладном кармане, с прилизанным белесым чубчиком, с никаким лицом, напоминающим стертый пятак.

Подойдя, "шестерка" натянул на каркас скул резиновую улыбку, кивнул головой и протянул карточку с трехзначным числом:

- Номер вашей очереди - сто тридцатый, - с чиновнической вежливостью сказал он.

- Это надолго? - также кивая и забирая у него карточку, спросил я.

- Боюсь, что - да, пару часиков придется подождать, - он недвусмысленно и нагловато рассматривал Викторию, которая в свою очередь рассматривала карточку с нашим порядковым номером.

- Вы что: и животных с собой забираете? - обращаясь ко мне, спросил "шестерка".

- Да.

- Не рекомендуется.

Виктория кинула на него быстрый взгляд.

- Что же нам делать? - недоуменно спросил я.

"Шестерка" помолчал еще немного, а потом решился.

- Мастер, все можно устроить, если, конечно, договоримся. Я о этого ничего не имею, но есть человек, он может все: и очередь вам тут же устроим и возьмете с собой, что угодно. Ему понравился ваш попугай, коллекционер, понимаете, - он кивнул головой, - это случайно не говорящий, не гаукамая?

- Сволочь, - проскрипел сразу выдавший себя Федька, - пошел вон!

Виктории вмешалась раньше, нежели я успел помешать, ответив первым; она шагнула вперед, и я тут же узнал это отчаянное выражение лица, которое видел у нее однажды во сне, когда, открыв дверь, находил ее висящей, поджав под себя ноги, в воздухе: блестела обнаженная кожа и дыбом стояли волосы: теперь она шагнула вперед, зло раздувая маленькие ноздри, и зашептала:

- Слушай ты, халдей, тебе сказали - пошел вон! С паршивой овцы хоть шерсти клок, да? Не получишь ничего. И очередь устроишь тут же - это не ты пририсовал здесь нолик? - я действительно заметил на карточке рядом с типографской цифрой "13" пририсованный похожий, но все же отличающимися чернилами "О". - Понял! Пошел вон! - и хлестнула карточкой по вытянувшейся и обиженной физиономии "шестерки".

Схватившись за щеку, он засеменил, почти побежал; от нас через зал, почему-то припадая немного на левую ногу…

- Господи, какая я дура! - простонала немного погодя Виктория, прижимая к груди довольно клокочущего горлом Федьку, - Только испортила напоследок настроение!

- Ничего, - попытался успокоить ее я, хотя зазубренные края досады холодным обручем сжали душу.

- Слушай, - вдруг зашептала она, находя мою руку; - а если мы встретимся там, мы узнаем друг друга?

Читая мольбу в ее глазах, я хотел сказать, да, конечно, я везде тебя узнаю, но не смог, не имело смысла лгать, и ответил, пожимая в ответ ее руку:

- Вряд ли, девонька, вряд ли, - и чтобы сгладить впечатление от своих слов, попробовал пошутить, неуклюже перевирая первую строчку стиха: - Помнишь: "Но когда наступило за гробом свиданье, в новом мире друг друга они не узнали"?

- Нет; ты просто не веришь, душа моя, а я найду тебя, почую, найду, обязательно.

И в это время по трансляции громко объявили:

- Номер "13", приготовьтесь!

Я притянул ее голову к себе, поцеловал чуть напрягшиеся губы, но она отвернулась и прошептала чуть слышно:

- Все, душа моя, прощай, прощай, хороший мой, я найду тебя…