Эрик Шевийар - Краба видная туманность

Конечно же, не мешало бы, не откладывая в долгий ящик, восстановить образ Краба — но вот надо ли выдавать для этого его невинное мошенничество?

Нет ничего более озадачивающего, нежели следы, оставляемые Крабом за собой на песке или снегу, — каковые все же напоминают о его решительной походке и образуют узенькую, совершенно прямолинейную тропинку, без перебоев или поворотов, без возврата, дорожку, по которой легко следовать тому, кто знает, куда он идет, — озадачивающую потому, что каждый из его следов уникален, начать хотя бы с широкого оттиска левой босой ступни, затем, чуть впереди сдвинутый вправо отпечаток круглого, с трещиной, деревянного башмака, следом за которым идет третий, трехпалый, а затем — множество других, подчас на несколько километров, столь же четких, более или менее глубоких, но совершенно разных, то пальчатых, то нет, овальных, когтистых, раздвоенных, перепончатых, извилистых, с отпечатком правой босой ступни в конце, ведущим прямо к Крабу, вы и впрямь обнаружите его сидящим на скале, или на пне, или, возможно, забравшимся на дерево, неподвижным, не сводящим глаз с горизонта, как будто можно продвинуться и дальше.

(Что касается испражнений Краба, то Олимпия их сметает или сгребает, подбирает, подтирает или тщетно ищет: подчас они настолько незаметны, что могут смутить разве что мух.)

Краб чувствует, что-то вот-вот произойдет, в ветвях уже бурлят непоседливыми стрелами соки, юная весна полнится мурашками, наверняка что-то вот-вот произойдет, такая из ряда вон выходящая жара, гроза давит всем весом небес, в воздухе видно напряжение, внезапно густеет лето, тревога Краба все возрастает, что-то вот-вот произойдет, это точно, так не может продолжаться, медленное гниение, запах трупа и соломенной подстилки, осень, которая так разъедает сердца, так мутит кровь, что-то вот-вот произойдет, Краб дрожит, ужас выстуживает ему кости, каждый шаг мрачно отдается от замерзшей земли, в полом безмолвии, зима покрывает ночь своей белой тенью, Краб чувствует, что-то вот-вот произойдет, на этот раз дело серьезное, в ветвях уже бурлят непоседливыми стрелами соки.

Когда приходит весна, в носу у Краба, чтобы лучше внюхаться в аромат древесных соков, цветов, в дикие запахи нескрываемых страстей, таращатся самые настоящие ноздри, затем его температура падает, кровь замедляет бег, Краб с веселостью сносит летние перепады и мало-помалу покрывается легким пушком, предвещающим пышное осеннее оперение, непромокаемое, действенное против туманов и въедливой мороси, своим путем выпадающее к началу зимы, когда у него на теле, голове и всех членах, пробивается серебристый мех, который по мере того, как крепчают холода, становится все толще, но, несмотря на это, вы можете не сомневаться: вновь обнаружатся мнимые очевидцы — озлобленные, завистливые, — готовые поручиться, что Краб неприспособлен, стесняется сам себя, всегда на обочине этого мира, оставаясь для жизни как бы посторонним.

Краб, когда его в бок толкает ветка — поставьте-ка себя на его место, — в первый момент собирается ее срезать, даже бросается на поиски пилы или топора и, бывает, надрезает древесину, но всякий раз останавливается, в конце концов, лучше подождать и посмотреть, какие эта ветка принесет плоды, подчас это вишни, которые ему приходится оберегать от дроздов, подчас орехи, которые у него оспаривает белка, подчас груши, яблоки, их нужно оберегать от червяков — да, такому, как Краб, ничто не гарантировано даже в совершенно особых, несомненно благоприятных условиях производства.

Искусство канатоходца, конечно, сродни чуду, но когда ты уже не можешь перемещаться, кроме как по веревке, как Краб, дабы танцевать в горних, когда больше не можешь, не споткнувшись и не шмякнувшись, поставить ногу на землю, тогда гений канатоходца оказывается под сомнением, некоторые и вовсе его отрицают, аплодисменты становятся все жиже и жиже. Прощайте, поскольку именно так и обстоят дела, Краб бросается в пустоту.

Не операция — чистая формальность; при пробуждении хирург преподнес ему свернувшуюся среди ваты штуковину — вялую, трубчатую, фиолетовую, аккуратно отсеченную мановением скальпеля, неприглядную, на выброс, — тот червеобразный отросток, от которого, впрочем, никакой пользы, который, как известно, не имеет в организме особой функции, хотя, быть может, постоянная угроза, каковую составляет его возможное воспаление, изначально имела своей целью задержать человека на предоставленной ему территории и ограничить его катастрофическую экспансию, удерживая, например, от выхода в открытое море, от подъема слишком высоко в горы или в небо, убеждая его остаться на месте, неподалеку от больницы: уловка природы, направленная, наверное, на то, чтобы сохранить своего рода спокойные зоны за другими живыми существами. Проявив изобретательность, человек обошел эту проблему: он понастроил повсюду больниц, и червеобразный аппендикс стал для хирургов предметом насмешки, а для больных — поводом без особого риска свыкнуться с медицинской средой в преддверии куда более насущных будущих мучений.

Итак, избавленный от ненужного придатка, который не сгодился бы и на хвост ящерке, а затем должным образом зашитый, Краб тем не менее, похоже, никак не может оправиться. Он растерял все свои рефлексы. Не переваривает пищу. С трудом дышит. Не держится на ногах. Отхаркивает черную кровь. Слишком поздно понимает, что этот ложный, бесполезный и пустой орган, только и способный, что на боль, был тем фокусом, в котором сходились принципы его жизни.

Все же иногда, пусть и редко, есть над чем посмеяться: если Краб умрет прямо сегодня, скажут, что он промелькнул как метеор!

Можно сказать о нем все что угодно, но прежде всего Краб — пусть даже до сих пор и применялись любые средства, чтобы затемнить этот факт — худший ученик в классе, последний — и с запасом, поскольку предпоследний куда ближе к первому, чем к Крабу. Промежуток между Крабом и предпоследним таков, что обусловленный им эффект искаженной перспективы чуть ли не заставляет нас подумать, что предпоследний наступает на пятки первому, что оба они, как и все остальные между ними, ютятся на одном пятачке. Навидался я их за свою жизнь, говорит его учитель, плохих-то учеников, но таких плохих, как ученик Краб, плохих до такой степени — нет, никогда, честное слово, вот кто действительно плохой ученик, я никогда не сталкивался с таким безнадежным случаем, тут в одну кучу свалено буквально все: ничего не знает, ничего не делает, ничего не понимает, ну ничего, совсем ничего, ничегошеньки, лишенный до мозга костей всяких способностей, худший из худших, среди худших из наихудших не имеющий соперников, настолько плохой, что я не могу себе представить, чтобы этого можно было достичь не умышленно, не путем обучения и бдений, ученик Краб вживе воплощает умозрительную фигуру наисовершеннейшего ничтожества, каковую некоторые из моих коллег якобы уже обнаруживали у себя в классе, с чем я не могу согласиться, поскольку они не знают воистину исключительного, совершенно уникального ученика Краба, изъятого у смерти неправдоподобным чудом своего рождения, воплощенного без пользы, без ущерба, без какого-либо разрыва ничтожества, уже такого, каким он будет, когда за ним придет смерть, к тому же он оказывает губительное влияние на своих товарищей, господин директор, ему никогда не перейти в следующий класс, исключите его. Ни о чем другом директор и не помышляет. Но как и куда его исключишь?

Краб, сам того не желая, втянулся в хоровод, излишне упоминать, что смотрится он при этом весьма плачевно. И его мрачность передается другим. По цепочке распространяется уныние. Что-то заедает. Продолжается только музыка. Мы замираем на месте, опустив руки.

И это к лучшему. Ибо бывает, что Краб увлекает всех за собой и направляет хоровод туда, где остается только рыдать.

Краб увеличивается, такова его новая идея, чтобы пополнеть, нужно есть все подряд, пить все, что попадается под руку, все проглотить и затем усвоить, ничего обратно не извергая, все удержать, занять территорию, волнами, последовательными оползнями плоти, наложить свою массу, выиграть в ширине, все покрыть, выиграть в толщине, накапливая слой за слоем, все под собой погрести, переполнить, закупорить, загромоздить, все наполнить и завоевать, занять все место.

Чтобы в этом преуспеть, нет нужды перемещаться. Он распространяется, не двигаясь с места. Сначала Краб проглатывает все, что есть у него под рукой, за этот счет полнеет, и его увеличившееся тело пользуется этим новым охватом, находит, ощупывая все вокруг, чем бы еще поживиться, за этот счет полнеет, тем самым мало-помалу, но неуклонно продвигается одновременно во всех направлениях, накатывает, присваивает силой обстоятельств окружающий мир, неустранимое, здесь стоит и не иначе, расходящееся лучами присутствие, которое выталкивает других на свои границы, не видно, что могло бы его впредь остановить, какая невозможная сытость, это тело напротив требует все больше и больше пищи, его аппетит все растет, ничто не утоляет более его голод.