Эрик Шевийар - Краба видная туманность

Когда у вас под окнами проезжает «скорая помощь», ночью, с воющей сиреной, — и кому, по-вашему, в ней быть? — вспомните о Крабе.

Кирпичный цвет, огромный скошенный лоб, выпученные глаза, неистовство, которое он по малейшему поводу выставляет напоказ… Не будем спорить, Краб не вызывает ни малейшей симпатии. Впрочем, ему на это наплевать. Он бежит общества. Избегает сборищ. Десятиногие копошатся в одиночку. Совсем не любит, когда над ним с интересом склоняются. Тут же драпает — бочком, бочком, а то и пятится раком. Если не может сбежать, смывается. Мог бы, конечно, притвориться, что с головой погрузился в раскрытую перед ним газету, и это было бы достаточно убедительно, только не хватает газеты. Еще охотнее садится в лужу, забивается под камень. И оттуда уже и носа не высунет. Если он понадобится морю, пусть оно поднимется — он не оставит это без внимания. Не помешает знать, что Краб из тех, к кому трудно приблизиться, трудно схватить. И главное — не подступайтесь к нему спереди. Тогда он ощеривается, сжимается в комок. Опаснее всего он, когда загнан в угол. Он молниеносно отвечает на каждый выпад. Руки тяжелоатлета. Стальное запястье. Конечно, славы так не сыщешь, но поймать его можно, только захватив врасплох. Нужно наброситься на него сзади. Вот почему он так нам неприятен: он пробуждает или выявляет в нас дурные инстинкты, за которыми неминуемо приходит тягостное чувство стыда. Осмелимся ли мы после этого уверять в своей верности? Что сталось с теми прекрасными принципами, которые мы себе приписывали? Перед нами предстали порочные глубины нашей природы. Конечно, мы осилили Краба. И его, конечно, держим. Но действовали мы по-предательски. И теперь нам придется жить под гнетом угрызений совести.

Краб все еще жив, но он уже не пользуется одеждой, новое одеяние давило бы ему на плечи, он больше не испытывает ни голода, ни жажды, он больше не слышит и не видит, но все еще жив своим криком, он дышит.

Когда Краб потерял левый глаз, никто не заметил, что свет внезапно чуть утратил свою яркость. Когда Краб оглох на левое ухо, никто не заметил, что громкость звуков внезапно чуть понизилась. Когда Крабу отказала левая рука, никто не заметил, что вес предметов внезапно чуть возрос. Когда Крабу отказала левая нога, никто не заметил, что расстояния между предметами внезапно чуть выросли. Но когда Краб потерял правый глаз, мир внезапно погрузился во мрак. И когда Краб оглох на правое ухо, мир внезапно погрузился в тишину. И когда Крабу отказала правая рука, внезапно стало невозможным брать или приподнимать предметы. И когда Крабу отказала правая нога, внезапно стало невозможным продвигаться или перемещаться между предметами. И теперь, когда под угрозой сама жизнь Краба, в каждом из нас нарастает беспокойство.

Краб мертв, все замерло. Боль слишком сильна. Повсюду траур. Впрочем, без него все без толку. А главное, зачем что-либо продолжать?

Благая весть: можете забросить свои письменные труды. Краб нашел-таки. Не без труда. Все знают историю: искали на протяжении столетий самые великие духом. Каждая эпоха приносила в жертву лучших, чтобы продвинуть это начинание. Многие попытки были близки к тому, чтобы достигнуть цели, как нетрудно видеть сегодня, сравнивая их результаты с итогами Краба. Подчас не хватало какой-то малости. Впрочем, все эти пробные шаги были отнюдь не бесполезны. Краб извлек пользу из неудачных опытов своих предшественников. Он не забредал в тупики, где они погибли. Он следовал сулящим удачу полупротоптанным тропинкам. Он оказался дальше. Дошел до цели. Проведенные им в бдениях и трудах ночи были наконец вознаграждены. Можете забросить свои письменные труды. Краб навсегда освободил вас от этой заботы. Остановите ваши поиски, отныне они лишены предмета. Выйдите на улицу. Развлекайтесь. Краб отыскал формулу, все кончено, его книга положила всему начинанию конец.

Краб завещал свое состояние организациям, боровшимся по всему миру с голодом, болезнями и нищетой — и, поскольку он был очень, очень богат, все эти язвы оказались быстро и окончательно искоренены.

Легкая испарина затуманила поверхность поднесенного к его губам зеркальца. Он жив! Но тем не менее его сердце решительно и бесповоротно перестало биться. На всякий случай повторили опыт с зеркальцем. Все та же легкая испарина вновь затуманила его поверхность. Он жив! Но тем не менее тело Краба, застывшее и неподвижное, уже выказывало столь редко оказывающиеся обманчивыми симптомы самого что ни на есть жесткого трупного окоченения. Никто ничего не понимал. К его губам еще раз поднесли зеркальце. И еще раз все та же легкая испарина затуманила его поверхность. Краб жив! Но тем не менее в комнате вскоре стало нечем дышать. Больше не могло оставаться никаких сомнений. И тело Краба было предано земле. Но как, спрашивается, быть с той легкой испариной, что до самого конца затуманивала поднесенное к его губам зеркальце? Это отражение его лица.

Нужно ли резать правду-матку трупу Краба?

О, конечно же, наша печаль остается все такою же живой, но все-таки утешительно знать, что Краб — всем нам известный эстет, любитель стильной мебели — на веки вечные будет путешествовать в столь великолепном гробу из массивного лакированного дуба, обитом лиловым атласом, с искусно отделанными ручками и бронзовым распятием.

Наши муки нестерпимы, но все-таки не без удовлетворения смотришь, сколько взволнованных людей идет в похоронной процессии, как длинен кортеж, несмотря на зиму, на расстояние, отделяющее дом от кладбища, и на крутой подъем дороги.

И несколько произнесенных на могиле слов, с такой деликатностью вызвавших в памяти нашего несчастного друга и воздавших должное его бесчисленным достоинствам, столь щедро расточавшимся на протяжении всей его жизни, пролили нам на душу немного бальзама. Это прекрасный памятник, скромный, как он и хотел, и, несмотря ни на что, достаточно величественный, чтобы выразить наше безграничное уважение, нашу вечную любовь и бесконечные сетования.

К нашей скорби уже примешивается нежная меланхолия, которая возвещает, чем отныне станет для нас общество Краба; когда время смягчит боль, воспоминания о нем будут вызывать у нас тонкие, изысканные чувства, сплавляющие воедино скорбь и радость и в конечном счете достаточно приятные, и новые грезы отвлекут наш дух от реальности.

Мы покидаем кладбище. Возвращаемся. Наши шаги замедляются, все еще влажные глаза не находят себе места, по губам проплывает легкая улыбка, мало-помалу мы предаемся мечтам, даем дорогу той дивной нежности, которая теперь связывает нас с Крабом по ту сторону смерти, и поэтому нам будет трудно скрыть раздражение, когда, вернувшись домой, мы обнаружим, что служащие похоронного бюро не справились со своей работой и Краб так и возлежит на спине со сведенными ладонями и закрытыми глазами, вновь превратившись в неуместный, назойливый труп, который присвоил себе кровать и причинил столько беспокойства, — мы что, так никогда от него и не избавимся? а если да, то как?

Вот как, кстати, выглядит эмблема этого издательства: