Марк Агеев - Роман с кокаином

– "лицо у него было, от морского солнца, как ростбиф" ("Подвиг"); " с… пухлыми, цвета ветчины, губами" ("Паршивый народ");

– физиологические желудочные проявления: "переглотнул, зарябило под ложечкой" (Отч.); "сладко замирало в животе" (от душа) ("Машенька"): "в желудке лежала знакомая льдина" (Р.К.);

– "рано научившись сдерживать слезы и не показывать чувств" ("Подвиг"); "страдая уже тогда стыдливостью относительно высказывания своих душевных сторон" (Р.К); "мне, привыкшему свои чувства закрывать цинизмом" (Р.К);

– игра теней: "Лужин шагнул в свою комнату, там уже лежал огромный прямоугольник лунного света, и в этом свете его собственная тень" (З.Л.); "…растворив калитку и на черном снегу разливая зеленый четырехугольник с черным пятном моей тени посередине – я вошел во двор" (Р.К.);

– динамизация источника света: "солнце путалось в колесах автомобиля" ("Машенька"); "солнца, хоть и зацепившего за крышу, однако видимого целиком" (Р.К.);

– "мокро расползался в металлических небесах" (Р.К.); "упираясь в металлическое небо" (П.К.);

– "глядя на блестящие штанги" (КВД); "прижимала спину к никелированной штанге" (Р.К.);

– "живя в канареечно-желтом доме" (П.К.); "вытащила канареечного цвета ломбардную квитанцию" (Р.К.);

– геометрический образ восьмерки: "поливавшего из лейки темными восьмерками песок" (К. об.); "с двумя розовыми восьмерками по бокам носа" ("Весна в Фиалте"); "…керосиновой желтизной просвечивала восьмерка, составленная из двух кокетливо незамкнутых и несоприкасающихся кружков" (Р.К.); "к паровозу и вагонам и рельсам (из которых можно составлять огромные восьмерки" ("Подвиг");

– "…в кромешной тьме водил ладонью по стене, в отчаянии отыскивая штепсель" (КДВ); "Я начал было обглаживать ладонью обои, чтобы разыскать штепсель" (Р.К.);

– "Дальше, в небольшом сквере, трехлетний ребенок, весь в красном, шатко ступая шерстяными ножками… загреб снег и поднес его ко рту, за что сразу был схвачен и огрет" (З.Л.); "… через улицу перебежала девочка. На другой стороне тротуара мать видимо закаменела в страхе, но когда ребенок невредимо добежал до нас, то она больно схватила его за руку и тут же побила" (Р.К.);

– и в "Романе с кокаином", и в «Отчаянии» идет речь о закладывании брошки и т д. и т п.;.

– усиленная ритмичность речи: "красивым изгибом огладив косяк" – амфибрахий – (Р.К.); "в полукруг этих каменных глаз" – анапест – (Р.К.). В «Отчаянии» и в «Даре» переход на ритмическую, а иногда и чисто поэтическую речь постоянен;

– скрытые цитаты из поэтов: "мокрые черные доски" (Анненский), Р.К.; "политикан с лицом, как вымя" (Гумилев), "Лолита"; "ветер грубо его обыскал" (Маяковский), "Дар". И т. д., и т. д.

Приведенные сопоставления, в фабуле, темах, приемах, языке, устанавливают, как нам кажется, с достаточной убедительностью, тождество Агеева-Набокова. Какие же причины могли побудить писателя выдать вещь под неизвестным псевдонимом, а затем не раскрыть своего авторства?

В начале романа вскользь упоминается бестолковость критики, продолжающей выдавать "зарекомендованным писателям восторженные отзывы даже за такие слабые и безалаберные вещи, что будь они созданы кем-нибудь другим, безымянным (выделено нами. – Н. С.), то разве что в лучшем случае они могли бы рассчитывать на такаджиевскую тройку". Это замечание, психологически мало правдоподобное в устах 16-летнего гимназиста, гораздо более подходит к самому Набокову, не ладившему с эмигрантской критикой. "Совершенно уверенный в своей писательской силе", Набоков, хотя и имел высоких поклонников своего таланта (Ходасевич, Бицилли, Вейдле, Савельев), но почему-то не мирился с оговорками Г. Адамовича, враждебностью 3. Гиппиус, грубостями Г. Иванова. Не только в "Даре", но и в своих английских повестях Набоков не переставал сводить счеты с недолюбливавшими его критиками. Выдать роман под чужим именем, чтобы испытать или околпачить этим критиков, было вполне в духе и в нравах Набокова. Не случайно «агеевский» роман попал не в "Современные записки", печатавшие все произведения Набокова, а во «вражеский» журнал: в первом номере «Чисел» была непристойная выходка Георгия Иванова против Набокова. Но в каком-то смысле мистификация, затянувшаяся из-за прекращения "Чисел", слишком удалась: критика была посрамлена вся. Роман был встречен сочувственно «врагами» (Г. Адамович, Н. Оцуп и самый восторженный, Д. Мережковский, поставил Агеева выше «пустого» Набокова) и более чем тепло-хладно друзьями, в частности В. Ходасевичем, единственным писателем-современником, к которому Набоков относился с неизменным пиететом. Ходасевич подошел к роману снисходительно, как мастер к неопытному новичку. Объявить себя автором "Романа с кокаином" означало разоблачить предвзятость и недальновидность любимого писателя и тем самым укрепить своих заклятых врагов.

К новой, более скромной мистификации Набоков прибег позже, когда уже из Берлина переехал в Париж, но на этот раз в стихотворной форме: в «своем» журнале, "Современные записки", он тиснул два стихотворения за подписью "Василий Шишков". Г. Адамович попался на удочку, расхвалив стихи нового автора, хотя к Набокову-поэту относился всегда отрицательно.

Шло время. С романами "Приглашение на казнь" и «Дар» искусство Набокова взошло на новую ступень. Потом наступили грозные события, переезд в Америку: признаться в авторстве старой уже повести было недосуг, к тому же из-за темы это могло обернуться в пуританской стране и неприятностями. Еще худшими последствиями угрожало запоздалое признание, нарушение присяги в анкете при въезде говорить только правду. А дальше: американская всемирная слава. Не проще ли было оставить в забвении кокаинный роман, не оцененный в свое время лучшим критиком, как забыт был не совсем случайно и первый кокаинный рассказ?

Окончательное подтверждение наша гипотеза может получить в то не скорое время, когда набоковский архив будет всем доступен… А пока тем, кто не разделяет наше убеждение, остается только гадать, кто же мог быть автором прекрасного романа, ни в чем не уступающего мастерству Набокова 30-х годов…

Никита Струве