Екатерина Вильмонт - Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры

– Постой тут, я сейчас! – сказал Марат и бросился на стоянку. Вскоре он вернулся с парой толстых резиновых шлепанцев, в которых мы шкандыбали по берегу Мертвого моря. Ну что ж, лучше, чем ничего, пожалуй, даже идеально в сложившихся обстоятельствах. Во всем этом мне виделось что-то символическое. На высоких каблуках с Маратом в эмпиреях, каблук ломается, но все не смертельно, шлепанцы под рукой. Котя… Это что же, я Коте отвела роль шлепанцев? Ах, боже мой, пусть уж лучше все будет по-прежнему – приходящий раз в неделю Юра и спокойное одиночество в другие дни. По крайней мере, до сих пор меня такая жизнь устраивала. Иными словами, если вспомнить опять Цветаеву, то «ох вдоль пахот» мне куда ближе, чем «ах с эмпиреев».

– Девочка моя, ты расстроилась из-за туфель?

– Да нет, просто протрезвела. И спустилась с небес на землю. На земле оно как-то привычнее, и каблуки не ломаются.

Когда мы приехали домой, там тоже бушевали страсти. Дашка ссорилась с мужем. Уж не знаю, чем провинился Даня, но от него только пух и перья летели, разумеется в переносном смысле.

– Молодежь, что тут у вас? – спросил Марат.

Дашка с рыданиями бросилась ему на шею.

– Данила, в чем дело? – тихо спросила я зятя. Он был сильно пьян, я никогда его таким не видела.

– Ваша дочь… ваша дочь… – дрожащими от злости губами заговорил он.

– Мама, не смей с ним разговаривать! Если бы ты знала…

– А я и так знаю, я вам как по книжке все сейчас расскажу.

Все трое удивленно уставились на меня.

– Даня приревновал Дашу, был ли повод, не знаю, но приревновал. Они начали ссориться, слово за слово, и Даня, как нормальный зять, во всем обвинил тещу, хотя вообще-то он к ней неплохо относится. Он заявил, чего мол можно ждать от дочери, если у нее такая… ну, скажем, легкомысленная мать. Верно?

Дашка и Марат вылупили на меня глаза, а Даня покраснел как маков цвет.

– Кира Кирилловна, да я…

– Ты, Даня, на днях сказал, что, глядя на меня, радуешься, что женился на Дашке. Только имей в виду, Дашка – может, матери и не стоило бы так говорить – очень красивая женщина, и если ты будешь ревновать ее к каждой паре брюк, то очень скоро можешь ее потерять. Что касается меня, то я, вероятно, не самая добродетельная теща, и, кстати, не сомневаюсь, что дражайшая Генриетта Борисовна, ах, пардон, Етта, тебя на сей счет предупреждала. Кроме того, задевать сейчас, в такой непростой ситуации, какая у нас сложилась, Дашкины дочерние чувства, по меньшей мере глупо, впрочем, все мужчины толстокожие и недалекие существа в том, что касается женских чувств! И ты, Дарья, тоже дура, нечего рыдать, надо в таких случаях просто дать сдачи! – Меня уже несло по кочкам. Марат совершенно ошалел. – Данила, ты не думай, что я на тебя обиделась, да ни капельки, для женщины моего возраста это комплимент, учти на будущее! Дашка, как он меня называл? Блядью, шлюхой, потаскухой? Как бы ни назвал – все верно, верно!

– Кира! – вскричал Марат.

– Да, я потаскуха, да, ну и что? А кто в этом виноват? Ты, и только ты!

– Боже мой, мама, да ты же пьяная!

– Да, пьяная, да, потаскуха! Кому какое дело до моей добродетели? Мне сорок семь, дочь замужем, могу делать что хочу, захочу спать со всеми подряд и буду! И никто мне не указ! Я сама себе хозяйка! А чего это у вас у всех такие постные рожи? Это что, общественное презрение? А я плевать хотела, понятно?

– Папа! Что это? Я никогда ее такой не видела!

– Папа! Папа! Что он понимает в жизни, твой папа! А в любви? Да ни хрена! Он вообще, если хочешь знать…

– Ну хватит! Кира, идем! Даша, возьми мой пиджак и принеси ее халат!

С этими словами он потащил меня в ванную.

– Дурак, пусти! – вопила я.

– Тихо, что ты так развоевалась? Ну успокойся, приди в себя, умой-ка лицо холодной водой, сразу станет легче. Погоди, давай сперва снимем платье, вот так, молодец; а теперь умоемся…

– Нет, пусти меня, не хочу, не желаю!

– Чего ты не желаешь, дуреха моя? – очень ласково произнес Марат, открыл воду и, когда я хотела вырваться из его рук, решительно сунул мою голову под кран. Я взвыла. Но он крепко держал меня, а я рыдала, икала, захлебывалась водой и слезами, изнемогая от жалости к себе. Но мало-помалу холодная вода сделала свое дело, и я затихла. – Вот и умница, вот и молодец. – Марат накинул мне на голову полотенце и закрыл кран. – Боже мой, на кого ты похожа, посмотри!

Я глянула в зеркало – по щекам текли черные ручьи, под глазами было черно, помада размазалась вокруг рта, словом, чучело чучелом, и от ужаса я снова зарыдала, но уже тихо.

– Дурочка, совсем как маленькая. А я и не заметил, когда ты успела так надраться! Ну не беда, давай умойся сама тепленькой водичкой, смой эту гадость, ну вот, хорошо, совсем другое дело. Вот, опять моя девочка красивая, даже еще красивее без этой краски.

Он вытирал мне волосы, гладил меня, и я постепенно успокоилась.

Когда мы вышли из ванной, дети с перепуганными лицами, забыв о своих ссорах, сидели на кухне. Дашка вскочила.

– Мамуля, садись!

– Кира Кирилловна, простите меня.

– Да ладно, все мы хороши… вы тоже меня простите, я, кажется, перепила немножко…

– Немножко! – хмыкнула Даша.

– Вот была бы у вас кошка, ничего бы этого не было! – заявила я.

И все с облегчением расхохотались.

В пятницу все было тихо и мирно. В субботу тоже. Настал наш последний вечер. Мы с Дашей расстарались, приготовили роскошный ужин и сидели довольно долго. Марат был в ударе, разливался соловьем, рассказывая, как мы с ним поженимся и уедем куда-нибудь к морю, как будем навещать ребят в Тель-Авиве, как они будут приезжать к нам. Дашка сияла, глаза у нее горели. Даня слушал не без интереса, а я сидела молча и уже не могла включиться в эту игру. Я знала, что это конец. Потом ребята деликатно куда-то смотались, оставив нас вдвоем.

– Любимая, пойдем, наше ложе ждет нас!

Мы за это время вполне освоили коварный диван.

А у меня не было сил встать. Ведь пойти сейчас к нему – значит, начать последнюю, теперь уже самую последнюю ночь.

– Нет, давай еще немножко посидим тут.

Я все смотрела на него и не могла наглядеться. Как я любила это немолодое лицо, эти дивные глаза. Он осунулся за последние дни – еще бы, такие любовные подвиги ему уже явно не по возрасту. Ну что ж, еще одна ночь, и он будет отдыхать от этих трудов уже всю оставшуюся жизнь.

– Кира, милая, идем!

– Иди, я сейчас приду.

Он ушел, и слышно было, как он торопливо раскладывает диван. А я все сидела в полном изнеможении.

– Девочка, что с тобой? – Он подошел ко мне, заглянул в лицо. – Отчего ты такая грустная? Ты мне не веришь?

– Нет, не верю.

– Ну как мне убедить тебя? – Он сел рядом, обнял меня. – Хочешь, я поклянусь своими детьми?

– Ой, нет, не надо!

– Хорошо, тогда просто поверь мне, вот возьми и поверь! Ты думаешь, я струшу, да? Пойми, дурочка моя, я теперь боюсь только одного – потерять тебя снова, а все остальное мне не страшно. Подумай сама, чего мне теперь бояться? Скандалов? Так я их столько пережил, что еще один, пусть и грандиозный, меня уже не испугает. В институте теперь никому нет дела до личной жизни преподавателей, к тому же я давно хочу уйти оттуда. Средства у меня есть. Дети мои взрослые, устроенные, зачем я им нужен? Имущество делить с ними я не буду, оставлю все, так чего же мне бояться, скажи на милость? Я почти старик, прожил пустую, тоскливую, безлюбую жизнь, и вдруг мне улыбнулось такое счастье! И ты думаешь, я теперь убоюсь какого-то скандала?

Он говорил так убедительно, так по-преподавательски логично и проникновенно, что хотелось ему поверить, наплевать на все и поверить. Ну а вдруг? Вдруг он и в самом деле решится на этот шаг? Но что-то мешало мне поверить. И он это видел.

– Я понимаю, ты однажды обожглась и теперь дуешь на воду. Но ведь прошло двадцать лет, выросла девочка, прелестная, красивая, умная, моя дочь. Ты думаешь, это мало для меня значит?

– Ладно, Марат, давай сделаем так – ты по приезде не заявляй с места в карьер о своем решении, подожди, поживи дома, подумай, прикинь все как следует, а то если ты сразу скажешь, надо сразу и уходить, а куда ты денешься, пока меня нет? Поэтому, если к моему приезду ты своего решения не изменишь, то жди меня ночью в Шереметьеве. Кстати, я могу рассчитывать, что ты в любом случае меня встретишь? Не хотелось бы там куковать до утра.

– Любимая моя, никакого любого случая не будет и быть не может, я тебя встречу, и мы поедем домой. К нам домой. А в твоем совете не говорить об этом сразу есть свой резон. Я только не уверен, что смогу часто тебе звонить, ты это понимаешь?

– Понимаю. Но ты действительно меня в любом случае встретишь?

– Ну неужели я брошу мою девочку ночью в аэропорту с вещами?

Я посмотрела ему в глаза. Глаза были такие честные, любящие, красивые. Как не поверить им?

– Ладно, идем.

Этой ночью мы почти не спали. После бурных ласк долго еще лежали обнявшись, словно боялись, что стоит нам отдалиться друг от друга хоть на сантиметр, и это расстояние превратится в неодолимую пропасть.