Пауло Коэльо - Дневник мага

Мы поднимались теми же тропами, по которым я не так давно спускался, — извилистыми, скользкими и крутыми. Девочка шла впереди с таким невообразимым проворством, что я несколько раз обращался к ней с просьбой идти помедленнее. Поначалу она слушалась, но очень скоро теряла ощущение скорости и вновь принималась буквально лететь. И вот после многочисленных моих жалоб и требований мы через полчаса достигли Врат Прощения.

— Ключ от церкви у меня, — сказала девочка. — Я войду первая и отворю Врата, чтобы вы могли пройти ими.

Она шагнула внутрь, я же остался ждать в сторонке. Это была даже не церковь, а маленькая часовенка, и дверь ее, обращенная на север, была украшена раковинами и сценами из жития святого Иакова. В тот миг, когда заскрипел ключ в замке, появилась откуда ни возьмись огромная немецкая овчарка, приблизилась и оказалась между мною и Вратами.

Тело мое немедленно напряглось, изготовившись к борьбе. «Опять, — подумал я. — Похоже, конца этому не будет. Опять испытания, схватки, унижения. И ни намека на меч».

Но тут отворились Врата Прощения, и на пороге показалась девочка. При виде пса, скрестившего со мной взгляд, она произнесла несколько ласковых слов, и тот разом утратил свою свирепость. Завилял хвостом и исчез в церкви.

Может быть, Петрус прав и я в самом деле чересчур склонен к фантазиям? Обыкновенную немецкую овчарку взял да и преобразил во что-то сверхъестественное и сулящее опасность. Это дурной знак, это примета усталости, ведущей к поражению.

Впрочем, есть еще надежда. Девочка поманила меня за собой. Чувствуя, как сердце мое переполняется ожиданием, я переступил порог и, значит, получил то же отпущение грехов, что и паломники на Пути Сантьяго.

Обшарил глазами пустой, почти совсем лишенный статуй святых храм в поисках того единственного предмета, который меня интересовал.

— Здесь вы видите, что капители колонн завиты в форме раковины, — голосом экскурсовода начала девочка. — Образ святой Агеды относится к…

И очень скоро я понял, что зря проделал весь обратный путь.

— А это — образ святого Иакова Ратоборца. Видите, он занес меч и попирает мавров копытами своего коня. Скульптура была создана в…

Да, вот он, меч Сантьяго. Но — не мой. Я протянул еще несколько песет моей спутнице, но она не приняла их. Слегка обидевшись, оборвала свои объяснения и попросила меня удалиться.

И снова спустившись по склону горы, я направился в сторону Компостелы. Когда я во второй раз за день пересекал Вильяфранку-дель-Бьерсо, мне повстречался человек, который сказал, что зовут его Анхель, и спросил, не желаю ли я осмотреть собор святого Иосифа Чудотворца. Магия его имени18 произвела, конечно, свое действие, но я еще не отошел от предыдущего разочарования и убедился, что Петрус поразительно разбирается в людях. А людям весьма свойственно придумывать то, чего не существует, и не извлекать полезнейшие уроки из находящегося у нас перед глазами.

И вот — исключительно ради того, чтобы лишний раз подтвердить эту истину, — я согласился пойти с Анхелем в церковь. Но она оказалась закрыта, ключа же у него не нашлось. Анхель показал мне высеченную над входом скульптуру святого Иосифа с плотницкими инструментами в руках. Я посмотрел, поблагодарил и предложил ему несколько песет, которые он отверг со словами:

— Не ради денег мы это делаем. Мы гордимся нашим городом.

И снова вернувшись на прежнюю дорогу, я через пятнадцать минут оставил позади Вильяфранку-дель-Бьерсо с ее улицами, дверьми и таинственными гидами, ничего не берущими за свои услуги.

Довольно долго я шел по горной дороге — труды были тяжкие, а результаты жалкие. Поначалу размышлял только о своем — об одиночестве, о том, как стыдно будет разочаровать Петруса, о мече и его тайне. Но потом перед глазами стали возникать образы девочки и Анхеля, и не думать о них я уже не мог. Покуда я был сосредоточен исключительно на себе, эти двое отдавали мне самое дорогое, чем были наделены, — любовь к своему городку. И притом отдавали совершенно безвозмездно. Где-то в глубине моего существа начала брезжить покуда еще смутная мысль. Что-то такое, связующее все воедино. Петрус всегда твердил, что для того, чтобы одержать Победу, мысль о законной награде более чем необходима. И всякий раз, когда я забывал весь мир и все помыслы мои сосредоточивались только на мече, проводник, устраивая мне какое-нибудь мучительное испытание, неизменно возвращал меня к действительности. Так во время нашего паломничества происходило не однажды.

Ох, это было не случайно. И имело явное отношение к моему мечу. И то, что пребывало на дне моей души, вдруг шевельнулось, вздрогнуло и стало высвечиваться. Я и сам пока еще не мог бы сказать, о чем думаю, но чувствовал — я на верном пути.

И испытал благодарность судьбе, пославшей мне встречу с девочкой и Анхелем: в том, как говорили они оба о церквах, звучал голос Любви Всепоглощающей. И оба заставили меня дважды проделать путь, намеченный на сегодня. И это вытравило из памяти очарование ритуалов Традиции, вернув меня на испанскую почву.

Мне вспомнился тот теперь уже далекий день, когда Петрус сказал мне, что мы кружим по одному и тому же месту в Пиренеях. Вспомнился со светлой грустью. Это было хорошее начало путешествия — и, как знать, вдруг повторение окажется предвестием удачного конца.

К вечеру я добрался до жилья и попросил приюта в доме старухи-крестьянки, которая за ночлег и еду взяла с меня сущие пустяки. Мы немного поговорили с ней, и она рассказала мне о том, как верит в Святое Сердце Иисусово, и о том, что год выдался засушливый и много было хлопот с урожаем маслин. Я съел суп, выпил вина и рано лег спать.

Я чувствовал — во мне зреет и вот-вот проявится какая-то идея, и потому умиротворение наконец-то осенило мою душу. Я помолился, сделал несколько упражнений, которым обучил меня Петрус, а потом решил вызвать Астрейна.

Мне надо было поговорить с ним обо всем, что происходило во время моей схватки с псом. В тот день он сделал все, чтобы навредить мне, а когда отказался помочь воздвигнуть крест, я решил навсегда изгнать его из моей жизни. С другой стороны, если бы я не узнал его голос, то, весьма вероятно, поддался бы искушениям, прельщавшим меня на всем протяжении схватки.

— Ты сделал все возможное, чтобы победу одержал Легион, — сказал я.

— Я не сражаюсь против моих братьев, — отвечал Астрейн.

Такого ответа я и ждал. Я предвидел это — давным-давно предвидел — и было бы просто глупо гневаться на Вестника за то, что он не в силах изменить собственную природу. Надо просто искать в нем товарища, который поможет тебе в такие минуты, как те, например, что я переживаю сейчас, — а ничего иного от него требовать не приходится: это его единственное предназначение. И, отринув былую злость, мы оживленно заговорили о Пути, и о Петрусе, и о тайне моего меча, которая, как я предчувствовал, уже обосновалась в моей душе. Он не сказал ничего значительного, разве только что раскрывать эти тайны ему запрещено. Но по крайней мере мне, рта не раскрывавшему всю вторую половину дня, было с кем отвести душу. И беседа наша длилась до тех пор, пока старуха-хозяйка не постучала в дверь, сказав, что я разговариваю во сне.

Проснулся я бодрым и очень рано поутру пустился в путь. По моим расчетам выходило, что к вечеру я должен буду вступить в пределы Галисии, где и расположен Сантьяго-де-Компостела. Дорога все время шла в гору, так что почти четыре часа кряду приходилось прикладывать удвоенные усилия, чтобы двигаться в моем обычном ритме. Я все ждал, что вот за следующим гребнем начнется наконец спуск. Однако этого все не происходило, так что я уже стал терять надежду, что в это утро смогу прибавить ходу. Впереди виднелись еще более высокие горы, и я постоянно держал в памяти то, что рано или поздно должен буду взбираться и на них. Зато физическое напряжение, которое я испытывал, отгоняло праздные мысли, и постепенно я стал чувствовать себя в большем ладу с самим собой.

Что за ерунда такая, проносилось у меня в голове, в конце концов, сколько человек во всем мире всерьез примут чудака, который все бросил да отправился отыскивать какой-то меч? Ну а если спросить, положа руку на сердце: что уж такого страшного случится со мной, если я этот меч не найду?! Я овладел практиками RAM, узнал своего Вестника, сражался с псом и смотрел в лицо своей Смерти, — перечислял я, пытаясь убедить себя в том, сколь важен был для меня Путь Сантьяго. А меч — это всего лишь следствие. Конечно, мне хочется найти его, но еще больше — узнать, что с ним делать. Ибо его непременно надо будет применить к делу, подобно тому, как я использовал упражнения, которым обучил меня Петрус.

И тут я замер. Мысль, все это время пытавшаяся пробиться на поверхность, вдруг взорвалась. Все вокруг будто осветилось, и неудержимая волна Агаме буквально затопила мою душу. Как же страстно мне захотелось, чтобы Петрус сейчас оказался здесь и я смог бы поведать ему то, что он желал знать обо мне: то единственное, что способно было бы увенчать собой опыт познания, обретенный на Дивном Пути Сантьяго, — тайну моего меча.