Андрей Ефремов - Искусство уводить чужих жен (сборник)

У дивана на полу располагалась засохшая лужа блевотины, подобная мерзость имелась и на подоконнике, и пол был обильно заляпан кровью. (Те же самые, кстати, пятна, что и при входе в жилище Кукольникова.)

Ошеломленный, бессмысленно растопырив руки, Макс озирался, силясь подвести итог неожиданному ужасу. Мало-помалу он успокоился и обнаружил, что с книжной полки исчезла бронзовая скульптура, изображавшая совокупляющихся льва и львицу. Сразу вслед за этим он заметил, что пропали две английские гравюры восемнадцатого века. Бронза и гравюры – это было все, что оставалось у Кукольникова от его неугомонных и многократно битых и пуганых предков. В том, что поединка не будет, сомневаться уже не приходилось. Оставалось понять, куда девался сам Кукольников. Невозможно было поверить в то, что его утащили вместе с бронзой и гравюрами, но, несомненно, кровь была пролита, и он пропал. Если Гошу убили, он должен был бы лежать здесь, если он раненый пустился преследовать грабителей, то… И тут Макс вспомнил, что те же черные пятна он видел на лестнице. Он опустился на скомканную постель, и внезапная тоска сжала сердце с такой силой, что невозможно было поверить в то, что он, Максим Родченко, сегодня же собирался и сам на поединке прострелить лоб Кукольникову. «Ну, нет, – сказал Родченко, – я – это совсем другое дело. Да, я собирался его застрелить, это правда. Но ведь и у него были такие же планы. И еще неизвестно, кто бы из нас плыл сегодня в сторону Финского залива». (Поединку следовало состояться в речке, и убитый был бы снесен течением в залив, что совершенно запутало бы возможное следствие.)

«И потом – будь Гоша жив, он и сам бы выбрал смерть от моей руки. Потому что (будем говорить честно) погибнуть из-за Соньки – это совсем не то же самое, что помереть неизвестным способом из-за этих похабных львов. Да и гравюры были не лучше».

Сделав этот вывод, Макс бесшумно ушел и три часа спустя сидел уже с удочкой на невысоком берегу одной из чухонских речушек Карельского перешейка. Он прилежно удил до темноты, и длинный козырек бейсболки надежно скрывал от соседей-удильщиков, как страшно менялось время от времени его лицо.

Когда стемнело, и рыбаки разошлись, он сбросил брюки, соскочил к воде, зашел по пояс в воду и выбросил на берег плотно укупоренный ящичек. В ящичке оказались два пистолета и два налобных фонаря. Фонари Макс без церемоний кинул в воду, а пистолеты разобрал на ощупь и утопил по частям, пока шел берегом реки к станции.

Тихо он вернулся домой, тихо умылся и подсел к спящей Соне. Жена спала беззвучно, сложив ладошки под подбородком одну в другую, и Макс долго не мог решиться. Наконец он разбудил Соню, поцеловал ее заспанные глаза и сказал: «Я убил Кукольникова. Я убил его честно, и тебе не в чем меня упрекнуть». Сонино лицо перекосилось, стало злым и некрасивым, она оттолкнула Макса и горько заплакала.

Пыль, перемешанная с остывающим осенним солнцем, стояла в факультетском коридоре. Из-за угла из золотого облака вышла Надежда Мамай и, строго глядя на Филиппа, произнесла:

– Вы все забыли. Вы не остались дома.

– Ничего я не забыл. Но я должен вам сказать, что случилось нечто ужасное!

Надя затрясла головой. Если ужасное уже случилось, и каждый сделал все, что от него требовалось, о чем тут говорить?

– Я снова должен сказать вам, Надя, что вы пытаетесь мною манипулировать. У меня есть расписание, через четверть часа я встречаюсь со студентами. Наконец, я принимаю самое деятельное участие в жизни своих друзей… Это, к вашему сведению, требует даже некоторой самоотверженности!

– О, как! – сверкнула глазами Мамай. – Из студентов пришла только я, прочие спят после вчерашнего. Ваши драгоценные друзья устраивают свои дела где угодно, только не на факультете. Так что ж вы тут делаете? Молчите? А я вам скажу. Вы тут прячетесь от ответственности!

– Вы, несносная студентка! Ну, хотите я вам расскажу, что было…

– Нет, ни за что. Вы горько будете жалеть о своей откровенности. Ответьте лучше: почему тогда, когда я относила Соне телефон и бананы, вы сказали, что не хотите, чтобы я передавала вам ее поцелуй? Что вы за тип такой?

Надя безнадежно махнула рукой, и они побрели по коридору сквозь танцующую золотую пыль. На улице она отдала Филиппу папку со своей курсовой: «Чтобы вы не думали, что зря приезжали».

– Я вам позвоню, – сказал Филипп сдавленным голосом.

– Обязательно, – сказала мадам Мамай, – я буду ждать.

«Адюльтер для сюжета – то же, что пружина в часах. Стрелки не столько отсчитывают время, сколько придают ему качество напряженного течения. Предвкушение адюльтера в сюжете – то же закручивание пружины (годится и убийство, но убийство для большинства читателей – абстракция)… Читатель продвигается по сюжету и постепенно постигает, какими неслыханными последствиями для людей и мира может обернуться обыкновенная, так знакомая ему похоть. Безбожный Гуан, Вронский, поручик Лукаш, чья неутомимость, по крайней мере, композиционно перетекает в первую мировую войну – все эти персонажи свидетельствуют неслыханную демократичность упомянутого инструмента разрушительного воздействия на мир. Куда там полковнику Кольту, который провозгласил себя апостолом равенства!» Рядом с этой фразой на полях было аккуратно выписано карандашиком: «Уважаемый Филипп Юрьевич, про Кольта это я, по-моему, слишком, но жалко было вычеркивать. Н. М.»

«Мамай, Мамай, Мамай!» – проговорил Филипп и собрался читать дальше, но тут позвонили. Он половил ногами тапки под столом, чертыхнулся и пошел к двери босой.

На площадке стояла Соня. Не говоря ни слова, она перешагнула порог и необыкновенно мрачно взглянула на Филиппа.

– Свершилось, – выговорила она, и Филипп почувствовал ужас. Он, оказывается, успел забыть, что бедная Соня прошлой ночью убивала Кукольникова и теперь, должно быть, бродит между смертью и безумием. Соня между тем на мгновение замерла, припав головою к груди Филиппа, слегка оттолкнула его и прошла в кухню.

– Свершилось, – повторила она. – И не смотрите на меня, Филя, как баран на новые ворота! Вы прекрасно знаете, о чем я. Я убила Гошу. Можете меня презирать, можете меня выгнать, но я пришла выпить с вами за упокой его души. Мой грех от этого тяжелей не станет, а вам выпить и бог велел.

Она смахнула крохотную слезинку, вынула из сумки плоскую бутылочку водки, и Филипп ужасно струсил. Пока Соня, зажмурившись, пила водку – а она всегда пила водку, зажмурившись и мелкими глотками, точно боялась захлебнуться – он выплеснул свою стопку в раковину.

– Сонечка, – спросил Филипп осторожно, – а вы не заказывали сорокоуст?

Похорошевшая от выпитого Соня сказала, что не заказывала и что все это сделает он – милый Филя.

– Потому что, знаете, мне кажется, что это будет грех еще хуже убийства. – И тут она выпила вторую и сказала, что сделанного не воротишь и что не это самое страшное. После этих слов она всхлипнула, отхлебнула прямо из горлышка, но не заплакала, а связно и коротко рассказала о мнимом поединке.

– Нет, Филя, вы посмотрите, что получается! Мало того, что я любимого своими руками… Так еще тот, ради кого я это сделала, это у меня и крадет. И будет теперь всю жизнь ходить передо мной как герой. А я – терпи! Филя, а может, он знает, что я это сделала? Знает, что я теперь буду молчать, и пользуется. Всю жизнь будет пользоваться! Выходит, я Гошеньку, любимого своего Гошеньку, своими руками – зря!

– Соня, вам нужно успокоиться, – Филипп сказал это так твердо, что и сам удивился. Соня подняла на него свои хорошенькие заплаканные глазки и сказала, что да, успокоиться ей не мешает. Но в том-то и дело, что ей теперь и за всю жизнь не успокоиться. «Но все-таки мы пойдем на чашку чаю». – «Хорошо. У меня еще осталось на пять маленьких рюмочек».

Они молча проехали два перегона в метро, вышли и двинулись вдоль Большого. Соня жаловалась, что у нее кружится голова, просила остановиться и подолгу отдыхала, припав головой к плечу Филиппа. Когда они свернули в улицу Красного Курсанта, Соня заплакала в голос, но быстро с собою справилась. Около дома, где жил доктор Федя, она сказала:

– Вы снова правы, Филечка. Если где и устраивать поминки по моему милому Гоше, то только здесь. Вы знаете про меня все, а этот друг, наверное, и сам догадается. Дайте мне честное слово, что этот друг не будет на меня доносить.

Доктор Федя отворил дверь, и тут же по глазам его стало ясно, что Сонечка ему понравилась. Сонечка это тоже заметила и приободрилась. Не было, впрочем, дурацкого стреляния глазами и игры с выбившимся локоном. Просто шаги ее стали тверже, и липкий пот на ладонях подсох.

В комнате они уселись за круглый стол, и Соня спросила у Федора, не найдется ли у него маленьких рюмочек?

– Водки у меня осталось мало, – объяснила Соня, – не бегать же нам в ларек за подкреплением.

– Водка у меня есть, – сказал изумленный Федор, – но сдается мне, что с этим лучше повременить. По некоторым индивидуальным показаниям водку пить еще рано. Не до водки тут, ребята!