Елена Колядина - Кто стрелял в президента

— Не надо мне! — отмахнулся Электрон Кимович.

— Ну, ваше дело не наше, спирту медицинского к празднику небось запасли.

— Валентина! — призвал докладчицу к порядку Электрон Кимович.

— Не могу больше. Сил моих нет! — на пороге внезапно тяжело задышал Ашот Варданович.

— Тужься на задний проход! — привычно велела Валентина.

— Так и не нашел клеенки? — сочувственно прошептал Электрон Кимович заму.

— Клеенки! Тут другое дело. В КПСС «г» получается!

— Что за говно? — встревожился Электрон Кимович.

— Не говно, так пустое место, — с досадой воскликнул завхоз. — Вот и выбирайте, какая КПСС вам больше нравится?

— Объясни толком, Ашот Варданович, — забыв о докладе, потребовал Электрон Кимович у завхоза.

Валентина, обрадовавшись перерыву, наклонилась к Надежде Клавдиевне:

— Надежда, у тебя кримплена-то отрез еще остался? Ты бы уступила мне. Наташке на выпускной платье сшить, уступишь?

— Ага! — пообещала Надежда Клавдиевна.

— Вы мне, Электрон Кимович, позавчера еще велели продумать праздничное украшение помещений роддома, — напомнил Ашот Варданович. — В кумачовом обрамлении родильное отделение, это само собой. Но в этом году я задумал кое-что новое: собравшиеся в центре детского отделения новорожденные образуют буквы «КПСС».

— За руки, что ли, возьмутся? — удивился Электрон Кимович.

— Я кроватки велел словом «КПСС» выставить. И такая неприятность — в букве «С» не хватает внизу перекладинки, в смысле кроватки. Вместо «С» получается «Г».

— А если пустую поставить, без новорожденного? — нахмурился Электрон Кимович.

— Так я о чем и докладываю: в КПСС пустота намечается.

— Ты, Ашот Варданович, понимаешь, что говоришь? — тревожно отпрянул главврач.

— Вы от меня-то чего хотите? Я родить не смогу при всем желании. Вон, торопите гражданку! Как ее?

— Зефирова.

— Вот. Поставьте задачу! Призовите к партийной сознательности.

— Да она несоюзная, — с сожалением произнес Электрон Кимович.

— Ну тогда не знаю! — развел руками Ашот Варданович. — Но за «г» в партии нас точно по головке не погладят! — Внезапно его осенило. — Может, из «грязного» отделения новорожденного позаимствуем?

— А кто там, в инфекционном, сейчас свободен?

— С гонореей есть.

— С ума сошел? — Электрон Кимович сделал большие глаза. — Ты бы еще с сифилисом в партию предложил.

— А то их там мало! — принял оборону Ашот Варданович.

Электрон Кимович с шумом втянул ноздрями воздух.

— Валентина, кончай давай с преемственностью, со славными боевыми традициями или чего там у тебя, все дружненько рожаем.

— А «Борьба с буржуазной и ревизионистской идеологией»? — напомнила Элла Самуиловна.

— Элла Самуиловна, голубушка, не до борьбы ревизионистской сейчас! Того и гляди ревизия нагрянет подкладные с клеенками искать, так хоть наглядной агитацией отмажемся. Ашоту Вардановичу срочно нужен еще один ребенок. Что у нас с Зефировой, доложите.

— Слабость вторичных родовых схваток…

— Замечательно! Накладываем щипцы!

— …не наблюдается.

— А щипцы чего торчат?

— К собранию торопилась, — сквозь сомкнутые губы едва слышно сообщила Элла Самуиловна. — Провела пробную тракцию.

— Давайте собственно тракцию производите. Что вы, голубушка, кота за хвост тянете? Прямо, как не член партии!

Элла Самуиловна гневно задышала.

Щипцы возмущенно клацнули.

«А теперь что?» — робко спросила Любовь.

Щипцы крепко ухватили ее головку:

«А теперь, Любовь, вперед, по ленинскому пути! Куда бы не направляла партия товарища Forseps Obstetrica (щипцы были явно в ударе), он всегда и везде с присущей ему энергией!»

Прервав бодрую речь щипцов, Любовь закричала: «Ой, больно! Больно!», и крепко уперлась в тело Надежды Клавдиевны.

— Что такое? — Электрон Кимович склонился над Надеждой Клавдиевной.

— Не прорезывается, — озабоченно доложила Элла Самуиловна.

— Давайте-ка все вместе, дружненько, — приказал Электрон Кимович. — Я за Эллу Самуиловну возьмусь. Ты, Ашот Варданович, за меня цепляйся. Валентина, хватай Ашота Вардановича покрепче и тяни!

— Мне бы вас хотелось, — высказала пожелание акушерка.

— После, Валентина, после! Тянем все дружно! Надежда Клавдиевна, тужьтесь, етишкина жизнь, на задний проход!

Любовь, всхлипывая от боли, крепко держалась внутри.

— Кто там последний, сзади у Ашота Вардановича тянет? Валентина? Дотянись, Валентина, одной рукой до телефона, набери инфекционное отделение, вызови на подмогу кого-нибудь.

Валентина громко закричала в трубку. На том конце провода, в «грязном» отделении, повинуясь телефонному эффекту, тоже громко заорали:

— Чего надо-то? Заняты все!

— Ой, не врите! Ладно, некогда мне, я другой рукой Ашота Вардановича тягаю. Электрон Кимович приказывает быстро кому-нибудь наверх подняться и за меня сзади ухватиться.

— Да кого прислать-то, я и не знаю? Слесаря разве? А чего у вас там твориться?

— Первомай праздновать готовимся.

— А-а! Я тогда сама приду.

Валентина бросила трубку и крепче вцепилась в завхоза:

— Э-эй, ухнем!

— Мы придем к победе коммунистического труда! — поднатужившись, выкрикнул Электрон Кимович. — Надежда Клавдиевна, включаем вас в соревнование за звание «Молодой отличник качества» и сдачу продукции по талонам комсомольской гарантии.

Щипцы, сжав зубы, сжали ложки.

Элла Самуиловна рванула по проводной линии таза.

— Ой, не оправдать мне такого доверия! — дико закричала Надежда Клавдиевна и родила Любовь.

— Девочка, — сообщила Элла Самуиловна, подняв Любовь и пытаясь разжать щипцы на ее головке.

— Наследница и продолжательница славных революционных и трудовых традиций рабочего класса! — поздравил Надежду Клавдиевну Электрон Кимович и ободряюще похлопал ее по руке.

Щипцы торчали, судорожно сжав затылочные и теменные бугры Любови. Элла Самуиловна встала спиной к Надежде Клавдиевне и, с трудом разжав их хватку, поспешно поставила на место надвинувшиеся друг на друга мягкие косточки Любовиной головушки.

«Что-то я ног под собой не чую», — робко проговорила Любовь.

«Это ты от счастья!» — пояснили щипцы.

— ПОШЛА! — двое авиаторов в камуфляже широко, как опоры высоковольтной линии, расставили ноги, с усладой крякнули и выметнули Любу прочь.

Сделав дело, они азартно вытянули шеи в проем люка самолета в предвкушении яркой трагедии.

Люба судорожно, как ребенок, учуявший, что его задумали оздоровить уколом, вцепилась в поручни инвалидной коляски, описала в воздухе стремительный кувырок, продемонстрировала стробоскопический эффект, устроила на мгновение затмение солнца, и, наконец, запела диким голосом.

— Ух крутится, как черт с письмом, — одобрил Любин вираж один из авиаторов. — Ходовая девка!

— Оторви да брось! — радостно подтвердил напарник. — Песни еще исполняет! Во, моратории какие выводит.

— Оратории.

— Я и говорю, хорошо орет.

Авиаторов звали Серега и Дёмыч. Когда-то они были боевыми летчиками. Дёмыч как старший по званию даже помнил гордые времена, когда застолья в кругу семей авиаполка начинались дружной песней «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Разбитная разведенка с первого этажа, проходя мимо Демыча, затягивала «Мама, я летчика хочу!», а сами «крылья Родины», засев в уголке ангара, близком к авиационному спирту, к ужасу авиамашин с чувством исполняли «Первым делом мы испортим самолеты». Серега из всей этой романтики захватил только разведенок. Ни высококачественного дармового спирта, ни томящихся о летчиках девушек ему нюхнуть-пригубить не довелось. А теперь Серега и Демыч и вовсе снизили высоту до критической — организовывали развлекательные прыжки с парашютом.

— Производительность полета… — навскидку требовал Демыч.

— …равняется произведению скорости полета на массу коммерческого груза, — четко формулировал Серега.

— Шиш да ничего равняется, — сокрушался Демыч, выпирая очередного орла взашей в люк. — Э-эх!

А расход топлива у Демыча был тот же — семья! Долго ждали «поддержки государства». Да только кто солдату манду найдет, кроме него самого? Вот и пошел в прислугу к бескрылым, с жирком, пингвинам. «Пингвинами» заказчиков прозвал Серега. «Отчего пингвины не летают?» — на мотив одному ему известной песни с ненавистью горланил он, глядя вслед очередному удаляющемуся клиенту. И скажи кто Демычу несколько лет назад, что он, боевой летчик, будет развлекать полетами калеку на инвалидной коляске, рассмеялся бы.

— Что этот узор означает? — как всегда не о том, о чем следует вопрошать в критический момент жизни, спросила Люба, указав на камуфляж, когда авиаторы положили широкие, как лещи, ладони на поручни ее колесного кресла, приноравливаясь половчее совершить бросок.