Давид Фогель - Брачные узы

«Э, это от нервов, — подумал про себя Гордвайль. — Только от нервов. И все эти вымышленные цитаты, — вдруг вспомнил он, и слабая улыбка мелькнула на его лице. — Надо бы тоже поразить его подобной цитатой, в его собственном стиле».

И серьезно сказал:

— Да-да, книжная торговля — высокое призвание. Мицельсберг говорит: «Сокровища человеческого духа воплощаются…» — и так далее…

— Хи-хи, как вы сказали, Мицельсберг? Красиво сказано, сударь мой! Ну, так… — внезапно вернулся он к делу, — покамест еще не решено. Я имею в виду вашу работу в моей книжной торговле. Нужно еще взвесить, есть ли у меня необходимость в дополнительной «рабочей силе». Будьте любезны, зайдите спустя несколько дней, скажем, дней через четырнадцать, после полудня, и я дам вам однозначный ответ.

Гордвайль простился и вышел. Он не хотел признаваться самому себе в том, что отрицательный результат вызвал у него только радость. Как всегда в таких случаях, он почувствовал себя так, словно вдруг счастливо избежал тюремного заключения, к которому его вот-вот должны были приговорить. Да, ему надо найти работу, и он приложил к этому необходимые усилия. Что поделаешь, если все расстроилось свыше!.. Ах, если бы не проклятый желудок!

Был уже одиннадцатый час. Гордвайль ощутил во рту вяжущую неприятную сухость, вызванную, как это ни странно, пустотой в желудке. Кроме того, ему страшно хотелось курить. Он перешел Ротентурмштрассе и свернул в переулок. Остановившись, достал свою скудную мелочь и пересчитал ее еще раз, хотя прекрасно знал, сколько там есть. «Ну, шиллинга хватит, чтобы перекусить, а остальное — на сигареты!» Зайдя в лавку, он купил сигарет и прикурил одну. С минуту поколебался, не пойти ли домой работать, но тотчас передумал и решил остаться на улице. Было жаль упускать такой прекрасный день. Он подошел к маленькой беседке и, усевшись на скамейке, вольготно откинулся на спинку, положив шляпу рядом с собой.

Неподалеку сидел старик с жидкой бороденкой, в лохмотьях, и делал самокрутку, выбирая табак из грязных, жеваных окурков, разложенных у него на коленях на измятом газетном листе. Он делал это самозабвенно и тщательно, опустив голову вниз и совсем не чувствуя устремленного на него взгляда Гордвайля.

«Кто знает, — мелькнуло в голове у Гордвайля при виде старика, — кто знает, не придется ли и мне сидеть вот так же когда-нибудь… Ну так ведь это все равно, по сути дела!..»

Он достал сигарету и протянул ее старику, проговорив с подчеркнутой учтивостью:

— Позвольте предложить вам, если вы не возражаете.

Старик помедлил было, словно сомневаясь, затем протянул руку и взял сигарету. Оглядел ее со всех сторон с явным удовольствием, зажал между губ, вынул и снова оглядел, потом, оторвав кусок газеты, аккуратно завернул ее и засунул в карман латаного пальто.

— Премного благодарен, молодой человек! Дай вам Бог! Оставлю ее на вечер, перед сном. Вечером, когда уляжешься, покурить особенно приятно. Вы не поверите, — добавил он, — давно как-то, лет десять или двенадцать назад, был я у врача в больнице в Нойхаузе, так он запретил мне курить. Курево, он сказал, для человека смертельный яд. Умный был врач. От каждой затяжки, сказал, у человека внутри черное пятно образуется, размером с ноготь большого пальца… Он мне это пятно на носовом платке показал. Но бросить курить я все же не сумел. Полдня не курил, а больше не смог.

И он снова принялся за свою самокрутку.

С улицы до них доносился отдаленный лязг трамваев. На маленькой площадке посреди парка несколько мальчишек перебрасывались огромным коричневым мячом. Напротив, за деревьями, свесившись из окна верхнего этажа, женщина вытряхивала белую простыню, опасливо поглядывая по сторонам, не видит ли ее какой-нибудь полицейский. Неожиданно обнаружилось, что старые каштаны уже сплошь покрылись мелкими почками.

У Гордвайля возникло ощущение, что он унесен за тысячи верст от забот большого города, так хорошо было сидеть здесь просто так, ничего не делая. Он мог бы сидеть так до бесконечности, но голод начал досаждать ему, а посему он встал и направился перехватить что-нибудь в буфете расположенного неподалеку отеля «Метрополь».

Примерно в три часа пополудни того же дня Гордвайль держал путь в свое излюбленное кафе, где надеялся найти «жертву», то есть какого-ни-будь знакомого, у которого можно будет занять денег. Если «жертва» найдется, он поедет за город, в Каленберг, или отправится в Пратер.

На узкой, тенистой и тихой улочке Тифен-Грабен[1] в самом центре большого города, застроенной оптовыми складами кож и тканей, грузчики в рабочей одежде погружали огромные ящики на широкие подводы. Ломовые лошади с мохнатыми зимой и летом бабками ели овес из подвешенных к мордам торб; они сосредоточенно жевали его, погруженные в свои мрачные мысли. Привратник в деревянных башмаках, со свисавшей изо рта длинной трубкой, поливал водой тротуар из ржавой лейки. В воротах стояла молодая служанка в белом переднике и раз за разом протяжно кричала: «Фло-оки, домо-ой!» Однако коричневый щенок с длинным туловищем и короткими кривыми лапами был занят — он носился большими кругами за окурком, подгоняемым ветром, и не думал возвращаться домой. Красавец грузчик с другой стороны улицы, глумясь, обратился к служанке: «Мицерль, может, придешь ко мне сегодня ночью?» Потом прогромыхал тяжелый грузовик, и Флоки словно сдуло в сторону.

Из открытых складов распространялся острый, приятный запах выделанной кожи и свежей мануфактурной краски. Везде вокруг кипела работа, видны были плоды незаметного постоянного труда, и в Гордвайле проснулось желание подойти к грузчикам, подставить плечо и, преодолевая сопротивление тяжелого груза, помочь им поднимать ящики наверх. В эту минуту он ощутил себя отверженным, отлученным от всех, кто вносит свой вклад в существование мира. Подобно всем физически слабым, а потому неспособным к тяжелой работе людям, он именно в ней видел путь к достижению человеком полного удовлетворения. Встав поодаль, Гордвайль с завистью стал наблюдать за грузчиками. Нет, куда ему до этих парней! Он с пренебрежением оглядел свое тощее, маленькое тело — казалось, оно состоит лишь из нервов и мозга, — и двинулся дальше. Не успел он пройти и нескольких шагов, как ему послышалось, что кто-то зовет его по имени. Он обернулся, но не увидел никого из знакомых. Двинулся дальше и через несколько шагов почувствовал, как кто-то хлопнул его по плечу.

— Сервус, Гордвайль! — весело воскликнул у него за спиной доктор Астель. — Как дела? Ты был там утром?

— Был.

— И что? — поинтересовался доктор Астель, склоняя к Гордвайлю свое длинное тонкое тело.

— Ничего не вышло.

— Как же так?

— Сказал, чтобы я зашел через четырнадцать дней. Он должен поразмыслить.

— Ну и пошел он ко всем чертям! Обманщик и негодяй!

В этот момент Гордвайль заметил Лоти Боденхайм, поджидавшую их в нескольких шагах впереди.

Подходя к ней, он успел спросить доктора Астеля, не найдется ли у того немного денег, и получить утвердительный ответ.

— Вы куда собрались, Гордвайль? — спросила Лоти.

— Просто бродил по улицам, — без особой причины солгал Гордвайль.

— Коли так, присоединяйтесь к нам. Мы едем в Пратер.

— Конечно, конечно! — поспешил согласиться доктор Астель, хотя ему явно это было не по душе. — Поедем втроем «наслаждаться великолепием природы».

Они направились на набережную Франца-Иосифа, намереваясь поехать оттуда на трамвае.

Доктор Астель был из той породы людей, у которых, как кажется, никогда не бывает ни минуты свободного времени, все их слова и поступки проникнуты странной лихорадочной деловитостью, словно они заняты самым важным делом в мире. Сейчас он вдруг начал, оживленно жестикулируя, взволнованно рассказывать о некоем Цукерберге (Гордвайль впервые слышал это имя), который застал свою жену в кафе за ужином с одним из своих друзей и публично дал ей пощечину, после чего пошел домой и пытался пустить себе пулю в лоб. Лоти проявила большой интерес к рассказу, выспрашивала подробности, словно эта история почему-то задела ее за живое. Потом они сели в трамвай, проехали до конечной остановки на Хаупт-аллее и вышли недалеко от «Третьего кафе».

Воздух здесь был свеж и немного влажен. На лужайках вокруг уже пробивалась зелень. Длинная прямая аллея была почти пуста. Лишь время от времени бесшумно проносился автомобиль или гордые кони увлекали за собой роскошную карету, мерно и четко стуча по асфальту копытами, да иногда проезжал всадник по боковой дорожке для верховой езды, и копыта его лошади глухо тонули в рыхлом песке. Лоти оперлась о руки обоих молодых людей, и они направились в глубь аллеи. Некоторое время шли молча. Затем Лоти вымолвила, устремив сбоку на Гордвайля взгляд своих серых глаз: