Рут Джабвала - Жара и пыль

И Наваб, сидящий во главе стола, казалось, тоже слушал гостя со вниманием и уважением. Он даже подался вперед, не желая упустить ни единого слова. Когда история майора приняла забавный оборот (тот рассказывал о дьявольски умном ростовщике в Патне, который много-много лет назад попытался обхитрить майора, когда тот был еще молод и зелен), Наваб, стремясь показать, что ценит юмор майора, откинулся назад и стукнул по столу. И прервал смех только для того, чтобы пригласить остальных гостей присоединиться к нему и тоже посмеяться. Но Оливии показалось, что он это нарочно, она была почти уверена в этом. Она видела, что, хотя, на первый взгляд, он был совершенно поглощен рассказом майора, он столь же внимательно следил за всем, что происходило за столом. Всегда первым замечал опустевший бокал или тарелку, тут же отдавал быстрый приказ — обычно взглядом, а иногда брошенным вполголоса словом на урду. В то же время он изучил каждого из гостей, и Оливии казалось, что он пришел к некоторым заключениям относительно их. Ей очень бы хотелось знать, к каким именно, но она подозревала, что он постарается их тщательно скрыть. Если только она не узнает его поближе. Глаза Наваба часто останавливались на ней, и она позволяла ему разглядывать себя, притворяясь, будто ничего не замечает. Ей это нравилось, как и его взгляд, которым он окинул ее в момент их первой встречи. Тогда его глаза загорелись, и, хотя он тут же взял себя в руки, Оливия заметила этот взгляд и поняла, что вот наконец-то есть в Индии человек, которому она интересна в том смысле, к которому привыкла.

После этого вечера Оливии было уже не так тоскливо проводить в одиночку день за днем в большом доме. Она знала, что Наваб приедет к ней с визитом, и каждый день наряжалась в прохладный муслин пастельных тонов и ждала. Дуглас всегда поднимался на рассвете, очень тихо, чтобы не разбудить ее, и выезжал на инспекцию до того, как солнце начинало жарить. Затем он отправлялся в суд и в свою контору и обычно проводил весь рабочий день в суете, а домой возвращался поздно вечером да еще и с бумагами (окружные чиновники работали на износ!). К тому времени, когда поднималась Оливия, слуги прибирали весь дом, задергивали шторы и закрывали ставни. Весь день принадлежал ей одной. В Лондоне ей всегда нравилось тратить много времени на себя, она считала себя человеком, склонным к самоанализу. Но здесь ее начинали угнетать эти одинокие дни взаперти со слугами, которые шлепали по дому босыми ногами и уважительно ждали, пока она чего-нибудь пожелает.

Наваб приехал через четыре дня после званого вечера. Она играла Шопена и, услыхав его автомобиль, продолжала играть с удвоенным усердием. Слуга доложил о нем, и, когда Наваб вошел, Оливия повернулась к нему на своем табурете и широко раскрыла свои и без того большие глаза: «Наваб-саиб, какой приятный сюрприз». Она поднялась, чтобы поприветствовать его, протянув обе руки навстречу.

Он приехал с целой компанией (позже она узнала, что он не ездит без сопровождения). Компания состояла из англичанина Гарри и многочисленных молодых людей из дворца. Они все устроились, как дома, в гостиной Оливии, грациозно расположившись на диванах и коврах. Гарри объявил, что гостиная у нее совершенно очаровательная: ему очень понравились черно-белые фотографии, японская ширма, желтые стулья и абажуры. Он плюхнулся в кресло и обессиленно задышал, притворяясь, что пересек пустыню и теперь добрался до оазиса. Навабу тоже, казалось, было весело. Они остались на целый день.

Время пролетело очень быстро. После Оливия не могла вспомнить, о чем они говорили. В основном, говорил Гарри, а они с Навабом смеялись над его забавными историями. Остальные молодые люди плохо понимали английский и не могли принять участие в разговоре — занимались смешиванием коктейлей по рецепту Наваба. Он придумал особую смесь, состоящую из джина, водки и шерри-бренди, которую дал Оливии попробовать (напиток оказался слишком крепким для нее). Водку он привез свою, так как, по его словам, ее ни у кого не было. Он завладел целым диваном и сидел прямо посередине, положив вдоль спинки обе руки и вытянув ноги во всю длину. Он держался совершенно непринужденно, как хозяин положения, каковым, собственно, и был. Наваб предложил Оливии не только выпить его коктейль, но и устроиться поудобнее на диване напротив, получать удовольствие от шуток Гарри и всех остальных развлечений, которыми их сегодня еще порадуют.

В тот вечер Дуглас застал Оливию не в слезах скуки и утомления, как обычно, а в таком возбуждении, что на секунду испугался, нет ли у нее температуры. Он положил руку ей на лоб: индийских лихорадок он повидал немало. Она засмеялась. Когда она рассказала ему о своих гостях, Дуглас заколебался, но, увидев, как она весела и довольна, решил, что ничего страшного в этом нет. Она так одинока, и было любезно со стороны Наваба ее навестить.

Спустя несколько дней из дворца пришло еще одно официальное приглашение, на этот раз им обоим. К нему была приложена милая записка, в которой говорилось, что, если они пожелают осчастливить Наваба своим присутствием, он, конечно, пришлет за ними автомобиль. Дуглас был озадачен и сказал, что Кроуфорды, как обычно, отвезут их на своей машине. «О боже, дорогой, — нетерпеливо сказала Оливия, — не думаешь же ты, что их тоже пригласили». Дуглас посмотрел на нее в изумлении, каждый раз, когда ему случалось вот так изумляться, его глаза чуть выкатывались из орбит и он начинал заикаться.

Позже, когда стало ясно, что Кроуфордов и в самом деле не пригласили, ему стало не по себе. Он сомневался, что они с Оливией вправе принять приглашение. Но она настаивала, она была полна решимости. Она говорила, что ей не так уж весело здесь — поверь мне, дорогой — и что ей не хотелось бы упускать возможность немного развлечься, раз подвернулся случай. Дуглас прикусил язык, он знал, что Оливия была права, но его смущала необходимость выбора. Он думал, что ехать неприлично, и пытался объяснить это Оливии, но она его словно не слышала. Они спорили, приводя аргументы за и против. Оливия даже встала с утра пораньше, чтобы продолжить разговор. Она вышла вместе с ним из дома, где уже стоял его конюх, придерживая лошадь. «Ну, пожалуйста, Дуглас», — сказала она, глядя на него снизу, когда он был уже в седле. Он не ответил, так как ничего не мог обещать, хотя ему очень хотелось. Он смотрел, как она повернулась и пошла обратно в дом, в кимоно, такая хрупкая и несчастная. «Я просто зверь», — думал он весь день. Но позже отправил Навабу записку, в которой с сожалением отклонил приглашение.

28 февраля. Один из старых британских домов на Гражданских линиях, в отличие от остальных, отдан не под муниципальные конторы, а под место отдыха для путешественников. Убирал и открывал им дом специально для этого нанятый древний сторож. Однако должность эта ему не по душе — он предпочитает проводить время как душе угодно. Когда посетитель дает о себе знать, смотритель требует предъявить официальное разрешение, а если такового не имеется, считает, что обязанности его исчерпаны, и, шаркая, удаляется в свою уютную хижину.

Вчера у этого дома я увидела довольно странную троицу. Поскольку сторож отказался отпереть дверь, им пришлось расположиться со всеми своими вещами на веранде. То были молодой человек и его подружка, оба англичане, и еще один парень, тоже англичанин (говоривший с тягучим акцентом одного из центральных графств), но ни за что не желавший в этом признаваться. Он заявил, что отказался от своей индивидуальности. Отказался он также и от своей одежды: на нем не было ничего, кроме оранжевого балахона, которые носят индийские аскеты. Голову он начисто выбрил, оставив лишь пучок волос на макушке, как индусы. Хотя от мира он отрекся, его не меньше других рассердил отказ сторожа их впустить. Больше всех негодовала девушка, и не только из-за сторожа, но вообще из-за всех людей в Индии. Она сказала, что они все грязные и лживые. У нее было миловидное, открытое английское лицо, но, когда она произнесла эти слова, оно стало неприветливым и жестким, и я подумала, что чем дольше она пробудет в Индии, тем жестче будет делаться ее лицо.

— Зачем вы приехали сюда? — спросила я.

— Чтобы обрести мир, — мрачно засмеялась она. — Пока все, что я обрела, это дизентерия.

А ее молодой человек добавил:

— Здесь только это и можно найти.

Затем оба принялись перечислять свои несчастья. В храме Амритсара у них украли часы; по пути в Кашмир их облапошил человек, обещавший недорогую баржу и смывшийся после первого же взноса; там же в Кашмире его подруга заболела дизентерией, возможно амебной; в Дели их опять надули: какой-то напористый торговец пообещал обменять их деньги по очень высокому курсу и исчез вместе с ними через заднюю дверь кафе, где они условились встретиться; в Фатехпур-Сикри к девушке пристала компания молодых сикхов; у молодого человека обчистили карманы на поезде в Гоа; в Гоа он ввязался в драку с каким-то сумасшедшим датчанином, вооруженным бритвой, и, вдобавок ко всему, молодой человек подцепил что-то вроде желтухи (началась эпидемия), а девушка — стригущий лишай.