Вирджиния Эндрюс - Лепестки на ветру

Мы были непрочь пожить в прекрасном богатом доме, но немного боялись встречи с дедом: его считали жестоким человеком. Мама предложила нам спрятаться, пока она не вернет его расположения. Мама сказала, что всего на одну ночь, ну, может быть, на две, ну на три, а потом мы спустимся вниз и познакомимся с дедушкой. У него было больное сердце, поэтому он никогда не поднимался по лестнице, так что наверху мы в полной безопасности, пока не слишком шумим. Бабушка отвела нас на чердак поиграть. Чердак был огромный и ужасный, грязный, полный пауков, мышей и насекомых. И там мы играли и мирились с этим, пока мама возвращала себе доброе расположение своего отца, в надежде, Что скоро спустимся вниз и будем наслаждаться радостями жизни богатых детей. Но скоро мы узнали, что дедушка отнюдь не собирается прощать маму за то, что она вышла замуж за его сводного брата, и что мы навсегда останемся «дьяволовым отродьем». И что мы должны жить наверху, пока он не умрет.

Несмотря на выражение недоверия в глазах доктора, приносившее мне боль, я продолжала:

— И, словно мало было нам быть запертыми на чердаке всем в одной комнате, мы скоро поняли, что наша бабушка тоже ненавидит нас. Она принесла нам длинный список того, что нельзя делать. Нам запрещалось выглядывать из окон и даже приподнимать тяжелые шторы, чтобы впустить хоть немного дневного света.

Сначала еда, которую бабушка приносила нам наверх в корзинке для пикников, была довольно хороша, но постепенно делалась все хуже и хуже, и в конце концов нас кормили только бутербродами, картофельным салатом и жареными цыплятами. Никаких десертов, от них портятся зубы, а к зубному нас вести нельзя. Конечно, когда приходили наши дни рождения, мама тайком приносила нам мороженое и магазинный торт и много-много подарков. О, будьте уверены, она покупала нам все, словно взамен того, что отняла у нас! Как будто книги, игры и игрушки могут заменить то, что мы потеряли — здоровье и веру в себя. И, что хуже всего, мы стали терять веру в нее! Прошел еще год, и в то лето мама даже не навестила нас! Лишь в октябре она появилась и сказала, что вышла замуж во второй раз, а лето провела в свадебном путешествии по Европе! Я чуть не убила ее! Неужели нельзя было нам об этом сказать, она ведь уехала без единого слова объяснений! Она привезла дорогие подарки, одежду не тех размеров, и думала, что больше нам ничего не нужно, что это заменяет все, а это не заменяло ничего! Наконец я смогла убедить Криса, что мы должны найти способ бежать из этого дома и навсегда забыть о наследстве. Он не хотел, потому что думал, что когда-нибудь дедушка умрет, и тогда он поступит в колледж, а потом в медицинскую школу, чтобы стать врачом, как вы…

— Врачом, как я… — с непонятным вздохом произнес доктор Шеффилд.

Его глаза смягчились, в них теперь было не только понимание, но и еще что-то.

— Это странная история, Кэти, в нее трудно поверить.

— Подождите! — закричала я. — Я еще не закончила. Я еще не сказала вам самого страшного! Дедушка умер, и завещание было составлено в пользу мамы: она наследовала его огромное состояние, но он добавил условие, которое гласило, что она не должна иметь детей. Если вдруг окажется, что она дала рождение детям от своего первого мужа, она лишается наследства и всего имущества, купленного на унаследованные деньги!

Я остановилась и посмотрела на Криса, который сидел бледный и ослабевший, умоляюще глядя на меня затравленными измученными глазами. Он напрасно волновался: я не собиралась рассказывать о Кори. Я снова обратилась к доктору.

— Теперь о таинственном неуловимом факторе, который вы никак не можете нащупать, о том, отчего тошнит Кэрри, да и нас тоже порой. На самом деле это очень просто. Видите ли, когда наша мать поняла, что никогда не сможет нас признать, не лишившись при этом наследства, она решила от нас избавиться. Бабушка стала добавлять в корзинку пончики, обсыпанные сахарной пудрой. И мы их очень охотно ели, не зная, что они отравлены мышьяком.

Итак, я сказала это.

— Отравленные пончики, чтобы подсластить нам тюремные дни, когда мы лишь тайком выбирались из нашей комнаты с помощью деревянного ключа, выточенного Крисом. Девять месяцев умирая медленной смертью, раз за разом мы прокрадывались в необъятные апартаменты нашей матери и утаскивали все однодолларовые и пятидолларовые купюры, что могли найти.

В этом помещении, доктор, мы прожили три года, четыре месяца и шестнадцать дней.

Я закончила свою длинную повесть. Доктор сидел неподвижно, и во взгляде его мешались потрясение, сочувствие и симпатия.

— Теперь вы понимаете, доктор, — сказала я напоследок, — что не нужно заставлять нас обращаться в полицию и рассказывать все это. Они посадят нашу мать и бабушку в тюрьму, но и мы тоже пострадаем! Не только от широкой огласки, но и от того, что нас разлучат. Нас разбросают по воспитательным домам, а мы хотим всегда быть вместе!

Крис уставился в пол и, не поднимая глаз, заговорил:

— Позаботьтесь о нашей сестре! Сделайте все, что нужно, чтобы она выздоровела, а мы с Кэти найдем способ отдать вам долг!

— Постой, Крис, — мягко и терпеливо сказал доктор. — Вас с Кэти тоже кормили мышьяком, и вам нужно пройти большинство тех же анализов, что я назначил Кэрри. Посмотри, вы оба худы, бледны, слабы. Вам необходимо усиленное питание, отдых и много свежего воздуха и солнечного света. Может быть, я смогу чем-то вам помочь.

— Вы чужой нам, сэр, — почтительно сказал Крис, — мы не ожидаем ничьей помощи и не нуждаемся ни в чьей жалости или благотворительности. Мы с Кэти не столь уж слабы и больны. Кэрри пострадала больше всех.

Полная негодования, я резко повернулась к Крису, свирепо глядя на него. Мы были бы полными дураками, отказываясь от помощи этого доброго человека, якобы не в силах поступиться гордостью, словно наша гордость до этого никогда не страдала! Так какая разница, немного больше или немного меньше!

— Да, — продолжал доктор так, как будто мы с Крисом оба согласились принять от него помощь. — Плата за амбулаторного больного гораздо ниже, чем за стационарного, не нужно оплачивать помещение и стол. Послушайте, это только предложение, которое вы вольны отвергнуть и продолжать ваше путешествие куда бы то ни было, а кстати, куда вы направлялись?

— В Сарасоту, Флорида, — тихо сказал Крис. — Мы с Кэти любили раскачиваться на канатах, привязанных к чердачным балкам, и она думала, что мы сможем стать воздушными гимнастами, немного потренировавшись.

Это прозвучало ужасно глупо. Я подумала, что доктор станет смеяться, но нет, наоборот, он стал еще печальнее.

— Честно говоря, Крис, мне отвратительна мысль, что вы с Кэти будете так глупо рисковать своей жизнью, и как врач я не могу разрешить вам ехать дальше. Моя профессиональная, да и просто личная этика запрещает мне отпускать вас без осмотра и лечения. Здравый же смысл подсказывает держаться на расстоянии и не слишком брать в голову то, что случилось с тремя детьми в их собственном изложении. Потому что эта леденящая кровь история может оказаться чистым враньем, чтобы вызвать мое сочувствие. — Он доброжелательно улыбнулся, чтобы смягчить свои слова. — Однако интуиция подсказывает мне, что ваша история правдива. Ваша дорогая одежда, ваши часы и драные тапки на ногах, ваша бледность и затравленный взгляд, все это подтверждает вашу историю.

Какой у него был голос: завораживающий, мягкий, мелодичный, с едва заметным южным акцентом.

— Давайте забудем о гордости и благотворительности, поживите в моем доме, здесь двенадцать пустых комнат. Должно быть, Бог привел Генриетту Бич в этот автобус, чтобы вы оказались у меня. Хенни чрезвычайно трудолюбива и содержит дом без единого пятнышка, но постоянно жалуется, что двенадцать комнат и четыре ванны на одну женщину многовато. Еще за домом у меня четыре акра сада. Я нанимаю двух садовников: сам я не могу уделить саду достаточно времени. — Он посмотрел прямо на Криса. — Вы могли бы оплатить свое пребывание здесь стрижкой газонов, починкой изгородей и подготовкой сада к зиме. Кэти могла бы помогать по дому.

Он бросил мне дразняще-вопросительный взгляд и подмигнул:

— Ты умеешь готовить?

Готовить? Он что, смеется? Мы больше трех лет были заперты на чердаке, и у нас не было даже тостера, чтобы поджарить хлеб, не было ни масла, ни даже маргарина!

— Нет! — огрызнулась я. — Я не умею готовить. Я танцовщица. И когда я стану знаменитой прима-балериной, я найму женщину, которая будет мне готовить, как вам. Я не хочу быть привязанной к кухне какого-то ни было мужчины, мыть ему тарелки, кормить его по часам и рожать ему детей! Это не для меня!

— Я понимаю, — невозмутимо кивнул он.

— Я не хочу показаться неблагодарной. Я не то имею в виду, — объяснила я. — Я буду делать все, что нужно, чтобы помочь миссис Бич. Ради нее я даже научусь готовить… и ради вас.