Сид Чаплин - День сардины

— Что ж, надо думать, ты знаешь, чего хочешь. Добивайся своего.

И добьюсь! Я разобиделся, что они не верят в меня. И начал прикидывать. Сегодня день короткий, уборку она кончила к шести; до дому ей пешком десять минут, если поторопиться, а она всегда торопилась вовремя обед сготовить. И вот пожалуйста: семь часов, а ничего не готово. Я поглядел на Жильца — теперь для меня это был уже не старина Гарри, а именно Жилец. Он развалился в кресле, похожий на большого кота, и каждые три или четыре минуты переворачивал страницу; читал он быстро и что-то мурлыкал про себя — видно, книга ему нравилась. А моя старуха уж и думать забыла про меня, она сновала взад-вперед то на кухню, то из кухни и что-то неслышно напевала, разевая рот, как рыба. Значит, опять они этим делом занимались. Или, скажем прямо, он занимался. Они часто ссорились и ругались, но он всегда брал верх. С траулера его поперли, и теперь он командовал ею; бывалый моряк, он всегда находил верный курс в тумане по карте или по компасу и бывал ласковый, как море в тихую погоду. Ему в жизни довелось хлебнуть горя, иначе он не затеял бы эту возню с котенком. Было это еще года за два до того, как я школу кончил…

Ладно, вообще-то я не против кошек. Мне даже нравятся такие дымчатые, с большими глазами, и еще другие, с обезьяньими мордами, какие гуляют в палисадниках около богатых домов. Протянешь руку, чтоб такую погладить, а она прыг в сторону и умчится, как клубок дыма. Но этот котенок был больной, тощий, кожа да кости, и глаза гнойные, слезящиеся — одним словом, шелудивый.

— Сейчас же вышвырни вон эту дрянь, — сказала моя старуха.

— Но ведь он больной, его лечить надо, — сказал Жилец.

— Тогда отнеси его к ветеринару.

— Пускай живет в моей комнате. Он тебе и на глаза не покажется. Ты его и не увидишь.

— А подтирать за ним кто будет?

— Я, конечно. Сама знаешь, я был на флоте санитаром.

— Нечего лечить его в моем доме!

— Брось, будь человеком, живи и давай жить другим. У тебя самой сердце порадуется, когда котенок станет гладкий и замурлыкает на весь дом.

— Больше будет гадить, чем мурлыкать, и не успеешь оглянуться, котят принесет. Не потерплю, и конец.

— Но ведь это кот, так что никаких осложнений не предвидится, — сказал Жилец.

— Это ты нарочно, чтоб соседей злить.

— Ладно, — сказал Жилец. — Я буду покупать ему молоко на свои деньги.

— Не смеши меня. Ты и так уже третью неделю за квартиру не платишь.

— Но за мной еще ни разу не пропадало, правда? Я буду платить за кота и за молоко.

— Ну ладно уж… только не смей приносить для него в дом всякую тухлятину, и в первый же раз, как он нагадит, — вон!

Жилец купил на толкучке у пристани старую бельевую корзину и половичок. За девять пенсов выторговал. Но вот была задача — чем кормить котенка. Просидев несколько дней на одном молоке, он задумал проломить дверь в кладовке, но только расшиб себе башку; тогда он махнул на задний двор, взобрался на крышу, а оттуда через окно пролез в кладовку, сожрал полбанки варенья и четверть большого пирога со свининой, оставленные Жильцу к чаю. Потом его стошнило, и он запакостил в кладовке весь пол. Жилец подтер за ним, сходил за новой банкой варенья и купил у живодера Доннели конины.

Этот кот был совсем как человек. Уставится на кастрюлю, в которой Жилец варит конину, и время от времени затягивает серенаду то ли Жильцу, то ли кастрюле, то ли им обоим.

Правда, он был совсем как человек. Знал, что Жилец его любит, и уважал его комнату. Зато гадил во всех остальных. Жилец не зевал, подтирал всюду. А только поспеть за котенком нипочем не мог.

В конце концов моя старуха заявила, что хватит ей быть бесплатной уборщицей, и Жилец унес котенка, захватив мешок и старый ржавый утюг.

— Что ты с ним сделал? — спросила она, когда Жилец вернулся часа через два. Он был сильно под мухой.

— А тебе-то что?

— Ты отдал его кому-нибудь?

— Швырнул с моста в реку.

— Врешь, бесстыжие твои глаза!

— Никогда не видел столько пузырей…

— Бросил его в эту лужу?.. Да кому ты голову морочишь?

— Слышно было, как он булькал… Здоровенные пузыри пошли. Я чуть не заплакал.

— Не знаю, где у тебя совесть — выкормил бедняжку, а потом швырнул в реку. Сердца у тебя нет, вот и все.

— Я был вынужден.

— Никакой нужды не было, добрые люди охотно взяли бы его.

— Ну да, вот ты, скажем, уж такой была доброй — дальше некуда.

— Зато ты больно жалостливый.

— Он был здесь лишний. А смерть легкая, он ничего и не почувствовал.

— Ну, могу только пожелать, чтоб тебя самого не швырнули в реку! — крикнула она и стала надевать пальто.

— Куда это ты?

— Пойду пройдусь, успокоюсь.

— Тогда купи рыбы с жареной картошкой, я проголодался.

— Ни за что, хоть сдохни! — огрызнулась она и хлопнула дверью.

Как только она вышла за дверь, я насел на Жильца.

— Успокойся, — сказал он. — Я отдал его сторожу у нас на фабрике и даже деньги получил. Ихнюю кошку задавил грузовик с пивоваренного завода. Так что, — продолжал он, разуваясь, — пивовары, можно сказать, вдвойне выгадали, задавив ту кошку. — Он подумал немного. — Вот умора, если она была матерью нашему котенку.

— Сколько ж вам дали?

— Десять шиллингов. Но учти, я буду скучать по ней.

— Помнится, моей матери вы сказали, что это кот.

Он подмигнул.

— Я хотел, чтоб, когда она окотится, это был сюрприз!

Моя старуха не разговаривала с Жильцом несколько дней, и, только когда я рассказал ей, что он продал котенка, она возобновила с ним прежние отношения, всыпав ему по первое число.

— Одно утешение — я все-таки не купила тебе рыбы с картошкой, — сказала она под конец.

— А у меня тоже есть утешение, — сказал он. — Вспоминать, как тебя за живое задело, когда я сказал про пузыри.

Но он и в самом деле скучал по котенку.

Как-то утром моя старуха застилала постель Жильца, а я завтракал. Она вышла, налила себе чаю, выключила радио и говорит:

— У нас мокрицы завелись.

— Мокрицы? — удивился я.

— Вот погляди сам. В комнате у Жильца.

Я поглядел. По всему ковру какие-то серебристые следы, но мокриц не видать.

— Наверно, разошлись по домам, — сказал я и снова включил радио.

— Я три месяца провозилась, чтоб от блох избавиться, — сказала она. — А теперь мокрицы… Да выключи ты приемник: тебе в школу пора.

— А тебе чем он мешает? — сказал я. — Мокриц не слышно?

Это продолжалось дня три — каждое утро оставались следы; моя старуха вытаскивала из комнаты кровать, закатывала ковер, выстукивала стены и тыкала шпилькой во все дырки. Но в один прекрасный день Гарри забыл запереть нижний ящик стола, и она нашла там картонную коробку со стружками, в которой дрыхли две здоровенные грязные улитки с красными полосами на раковинах.

— Вот чума! — крикнула она. — Артур, пойди сюда, полюбуйся!

Я пошел и полюбовался. Она хотела с ходу отправить улиток в плиту, но я уговорил ее сохранить их как вещественное доказательство — это был единственный способ их спасти.

Гарри и бровью не повел, когда я его предупредил. Он только хмыкнул и сказал:

— Ей же хуже, теперь стану самокрутки курить.

Я вылупил на него глаза.

— Сейчас я почти не курю, но ведь меня тут со свету сживают, да еще не кормят, этого никакие нервы не выдержат, — объяснил он.

Прибежала моя старуха и затопала ногами.

— Не потерплю, чтоб они мой лучший ковер пакостили! — крикнула она.

— Это мы уладим со временем, — сказал он решительно.

— Не со временем, а сию же минуту!

— Опять с моста в реку?

— С моста или откуда хочешь, но чтоб их духу здесь не было!

— Послушайте, мадам, — сказал Жилец. — Все несчастье в том, что вы никогда не дослушаете до конца. Я же сказал, что мы это уладим со временем.

— Каким это образом?

— Я приучаю их ползать гуськом.

— Господи, а я-то, идиотка, уши развесила! — крикнула она. — Ну, чего ты там еще ищешь?

— Мешок, — ответил он.

— Не валяй дурака. Можешь взять вот эту роскошную коробку из-под табака.

— Послушай, Пег, — сказал он. — Я привязался к этим двум улиткам. Позволь мне держать их на дворе. — Видя, что она только головой качает, он продолжал: — Я так одинок. За три фунта в неделю меня здесь кормят до отвала два раза в день и дают чистую постель. Но у меня нет друга. А эти улитки — мои друзья. Я думаю о них весь долгий рабочий день. Так приятно выпускать их каждое утро из коробки, кормить салатом, смотреть, как они ползут завтракать или просто гуляют — они ведь такие любознательные. Открывать коробку по вечерам, видеть, как их маленькие рожки высовываются и снова прячутся, будто крошечные перископы. Рожки они высовывают, когда узнают друга. Да, друга. Мы с ними подружились. Что тут плохого?