Валерий Зеленогорский - Рассказы вагонной подушки

Потом он прочитал в помойном журнале, что февраль – время волчьих свадеб, жениться в такой месяц совсем невозможно. ДГ успокоился, понял, что порча не в нем, просто выбор оказался неверным.

Пару лет поработал в Лондоне и устал от жизни на острове. Британия хороша, спору нет, но в России лучше. Наглые они, англосаксы, весь мир имели много веков, все им должны, так они считают. Поехал на Родину-уродину, как поет Шевчук, «хоть и не красавица, а она нам нравится».

На работу ДГ устроили к коммерсанту одному, который ни на одном языке не говорил и не писал. Но голова у него была золотая, способный был до комбинаций всяких, к чему ни прикоснется, все в золото превращается – так ДГ и служил у него, секретарем, кассиром по его личным счетам, дизайнером для него был, рубашки ему покупал, ботинки, все делал, но обижен не был – денег заработал, связи приобрел, стал незаменимым. Привык к нему хозяин, шагу без него ступить не мог.

А потом хозяина завалили. Было за что, конечно, слишком резво стал прибирать под себя чужие активы, получил из гранатомета большое отверстие в лобовом стекле своей машины и поджарился, как шашлык, забытый на горящих углях. Хоронили его в закрытом гробу, головешки в костюм не оденешь, гример, даже из Голливуда, макияж на черепе не сделает. Так и отнесли на руках соратники героя капиталистического труда под салюты роты почетного караула. Если бы покойник увидел из гроба кремлевских курсантов, дающих салют в день траура по нему, то засмеялся бы. Он косил от армии в дурке и даже ссал под себя три недели, чтобы получить белый билет – и получил его.

Но смеяться в гробу было нечем, да и не смешно было.

По дороге на тот свет полная неопределенность – возьмут ли в рай? На земле коммерсанту вроде обещали иерархи церковные, а там, наверху, запросто могут сказать: «Мы не при делах, кто вам обещал, с теми и решайте. У нас тут порядок, поживете пока в подвешенном состоянии, между адом и раем, а потом посмотрим, куда вас направить».

С того света новостей не было, хозяин, видимо, свои проблемы решил, а вот на земле события развивались стремительно.

Все документы были оформлены на ДГ, все имущество осталось ему, но с маленьким обременением в виде дочки хозяина, которая была наследницей первой очереди. Девушка училась, как все приличные барышни, в МГИМО. Отплакала папочку, и оказалось, что у нее самый близким человек – ДГ. Они встретились, он обрисовал ей картину, и выходило, что им надо объединиться, чтобы сохранить имущество, следовательно, надо пожениться.

Согласие обеих сторон наступило на террасе ресторана «Турандот», где июньским вечером два человека решили соединиться для сохранения своих активов, свадьбу решили не праздновать из-за траура. Через неделю молодые люди поселились в отцовском доме на бывшей даче бывшего члена Политбюро Гришина на Волге, недалеко от Завидова.

Там было хорошо, коммунисты имели неплохой вкус, места выбирали заповедные: голубые ели, на причале – многосильные катера и лодки, в обслуге никаких филиппинок, только местные граждане, проверенные славными органами до седьмого колена, как всегда, все обнесено зеленым забором.

Почему все заборы в таких местах зеленые? Оказывается, зеленый забор позволяет скрывать объект в складках местности. Природная скромность коммунистов и уважение к чувствам простых граждан. Зеленый забор скрывал социальную несправедливость и не давал поводов для зависти.

Там и зажила новая семья, созданная умом, а не сердцем.

ДГ редко бывал дома, окунулся в дела. Новые возможности позволили ему выполнять любой свой каприз. Жена его жила в городе, редко приезжала на дачу, проводила время со своими подружками в полетах по бутикам и ресторанам. Жили они хорошо, встречались редко, но близости не было. Расчет, лишенный чувства, уродует отношения.

Девушка ДГ (далее ДДГ) была холодной мраморной сукой, она ничего не желала, все имела и в основном скучала, не зная, чем себя побаловать. Иногда это был тренер по верховой езде, иногда – тренер по каббале, на каждое желание у нее был тренер.

Даже в магазины она ходила с личным буккером, который помогал ей покупать. Она даже ничего не мерила на себя, у нее была девушка для этого, подобранная по ее параметрам. Она все мерила и показывала, а ДДГ сидела и смотрела, потом уезжала, а вещи везли домой.

Тренер по жизни у нее тоже был. Они встречались два раза в неделю, и ДДГ рассказывала ему о минимальных колебаниях ее настроения. Он разбирал с ней ее ощущения и советовал, как ей поступать и что делать. Так она и жила, не совершая никаких усилий.

Посуда закончилась.

Крюкова заслушалась рассказом ДГ. Она выпила две чашки чая и поняла, что очень устала, и пошла к себе в спальню поспать. Заложник получил очередное послушание и пошел стирать ее исподнее в режиме ручной стирки.

Его крепкая задница мелькнула в дверном проеме, и Крюкова с удовольствием отметила, что порода в нем есть, и природа его одарила неплохо.

Легкий холод прошел по позвоночнику Крюковой. Она вспомнила свою породу, где нормальных людей не было уже сто лет. В результате Крюковой досталось множество пороков, которые она исправила титаническими усилиями, скорректировала и тело, и дух. И ей воздалось за труды ее. Стало теплее, она упала в свое кружевное логово и заснула, как девушка, лишенная девственности любимым человеком.

Проснулась она уже вечером. Она знала, что делать. Она решила сделать котлеты. Ей страшно захотелось сделать ему котлеты, такие котлеты, чтобы он съел их вместе с руками.

Она видела, что он отравлен всеми этими рукколами и сашими, всей этой новой модой, когда утрачена национальная кухня. Русские люди вместе с едой заморской забывают родные корни. Крюкова тоже ела все эти гаспачо, фокаччо и прочее болоньезе.

Последним, что ее убило из новой моды на чужую еду, была икра летучей мыши на листе фикуса, употребленная Крюковой на террасе ресторана «Турандот», куда ее привел адвокатишко решать вопрос своего клиента, укравшего народное добро.

Адвокатишко сам заказывал, не поскупился, шампанское взял дорогое, стоимостью в три московские пенсии, лобстера за семь пенсий и эту икру из слепой мыши, которую доили на далеком острове и привезли частным бортом с острова Хонсю в обед.

Официант в сопровождении метрдотеля гордо нес плевок этой икры в серебряной чашке. Оба были такие важные, как будто их подоили, это их последняя икра и больше они нереститься не будут.

Торжественно сняли крышку, и чудо явилось: в углу тарелки на зеленом листе фикуса лежала кучка желтого цвета, отдаленно похожая на говно кузнечика, которое Крюкова с сестрой добывали, изучая насекомых в деревне бабушки. Девочки тогда узнали у соседа-моряка, который плавал в загранку, что китайцы едят кузнечиков и прочих насекомых, и решили пополнить свой скудный рацион китайским деликатесом. Сестра тогда съела кузнеца, а Крюкова не смогла, не справилась, блеванула, увидев, как сестра хрустит поджаренным на костре насекомым. И вот случилась вторая попытка, пришлось попробовать. На вкус это оказалось солененьким. Чтобы не вырвало, Крюкова решила закусить зелененьким листком. Фикус жевался плохо, но помог. Официант почему-то смотрел с удивлением. Оказалось, что фикус лежит в тарелке для дизайна и есть его не надо.

Два бокала шампанского залили позывы икры на выход. Крюкова вспомнила это и решила: делаем котлеты.

Когда она вошла в комнату, заложник сидел в кресле и смотрел телевизор. Шла передача, в которой группа дебилов шутила по поводу недостатка ума у американцев и украинцев. Дебилы так старались быть смешными, что их даже было жалко. Крюкова выключила телевизор и сказала твердым тоном:

– Вперед на кухню!

Заложник быстренько встал, одернул передник и пошел в кухню, сверкая задом.

На кухне Крюкова стала руководить: «Возьми мясо» – ДГ достал три пакета, с говядиной, свининой и бараниной, потом достал шикарный белый лук, который Крюкова всегда покупала у одного корейца на Дорогомиловском рынке, в последние годы ставшем стерильным, как операционная. Когда-то Крюкова была в Барселоне на рыбном рынке и поразилась его чистотой и отсутствием посторонних запахов. Она не верила, что когда-нибудь такое будет в России, но случилось, как чудо.

Потом Крюкова сама достала старую ручную мясорубку немецкого производства довоенного выпуска. Крюкова забрала ее у бабушки, когда та умерла в деревне. Это было единственное наследство бабушки, прожившей восемьдесят лет в избе, построенной еще ее дедом.

Машинка была старенькая, но ее сточенные почти до предела ножи рубили мясо лучше любого блендера. Крюкова закрепила машинку на краю стола, и заложник стал ретиво крутить мясо. Из широкого горла машинки вылезал разноцветный фарш. Потом заложник перекрутил лук и замоченную булку, и Крюкова сама, своими душистыми ручками, все замешала и налепила котлет, крупных, размером с ладонь здоровенного мужчины.