Филип Дик - Мэри и великан

— В подвале, — сказал Шиллинг, — стоит посылка от «Коламбиа», которую я не успел распаковать. Открой ее и сверь со счетом.

— Ладно, — Макс поплелся в подвал. Он развязно хихикнул: — Кое-что вы все-таки получили, верно? Расплатилась же она хоть как-то?

Шиллинг подошел к витрине и стал смотреть на прохожих, на магазины напротив. Услышав, что Макс уже возится с посылкой, он вернулся к работе.

В час тридцать, когда Макс ушел обедать, в магазин зашел чернявый паренек в желтой спецовке. Шиллинг подождал джентльмена, суетившегося возле прилавка, отослал его в будку и шагнул навстречу парню.

— Мисс Рейнольдс здесь? — спросил тот.

— Ты — Дейв Гордон?

Парень застенчиво улыбнулся.

— Я ее жених.

— Ее здесь нет, — сказал он, — она тут больше не работает.

— Она уволилась? — разволновался паренек. — Она уже несколько раз так делала. Вы знаете, где она живет? Я уже даже адреса ее не знаю.

— Я не знаю, где она живет, — отвечал Шиллинг.

Дейв Гордон замешкался.

— Где ее Можно найти, как вы думаете?

— Понятия не имею, — сказал Шиллинг. — Могу я дать вам совет?

— Конечно.

— Оставьте ее в покое.

Сбитый с толку, Дейв Гордон вышел вон, а Шиллинг продолжил работу.

Он не думал, что Дейв Гордон найдет ее; поищет немного, а потом вернется на свою заправку. Но были и другие, которые могли ее найти. А кое-кто уже и отыскал.

В тот вечер он остался в пустом магазине после закрытия, чтобы подготовить рождественский заказ для фирмы «Декка». На темной улице было тихо; проезжали редкие машины. Пешеходов почти не было. Он работал за стойкой под единственной включенной лампой и слушал новые записи классики.

В семь тридцать его напугал резкий стук; он поднял глаза и увидел в дверях фигуру Дейва Гордона. Парень знаками показывал, что хочет войти; из спецодежды он переоделся в строгий двубортный костюм.

Положив карандаш, Шиллинг подошел к двери, отпер и спросил:

— Чего тебе?

— Ее родители тоже не знают, где она, — сказал Дейв Гордон.

— Ничем не могу помочь, — сказал Шиллинг, — она проработала здесь всего неделю.

Он начал закрывать дверь.

— Мы уже ездили в этот бар, но он еще не открылся, — говорил парень. — Заедем еще, попозже. Может, они знают.

— Кто это — мы? — спросил Шиллинг, остановившись.

— Со мной ее отец. У него нет машины. Я вожу его на своем фургоне.

Шиллинг выглянул на улицу и увидел желтый служебный грузовик, припаркованный в нескольких метрах от входа. В кабине тихо сидел маленький человек.

— Давай-ка на него посмотрим, — сказал Шиллинг. — Скажи ему, чтоб зашел.

Дейв Гордон отошел, постоял у фургона с минуту, что-то объясняя, и вернулся уже с Эдвардом Рейнольдсом.

— Простите за беспокойство, — пробурчал Эд Рейнольдс.

Это был стройный мужчина легкого телосложения, и в его лице Шиллинг видел знакомые черты. Его руки и кисти нервно подрагивали; эти непроизвольные движения вполне могли объясняться подавляемым избытком энергии. Он был довольно хорош собой, заметил Шиллинг. Но голос у него был резкий и неприятный.

— Вы ищете свою дочь? — спросил Шиллинг.

— Все так. Дейв говорит, она на вас работала. — Он быстро заморгал. — Я вот думаю, не случилось ли с ней чего.

— Чего, например?

— Ну. — Мужчина повел рукой и снова заморгал. Он поковырял пол носком ботинка, сжимая и разжимая руки, отчего на его лице задергалось несколько мышц. — Понимаете, она в этом баре якшалась с цветными. Был там один; он, кажется, белого убил. Об этом в газете писали. — Он замолк. — Может, вы слышали.

Вот он — ее мучитель. Шиллинг видел перед собой маленького человечка за пятьдесят; рабочего, ссутулившегося от усталости после заводской смены. Мужчина, как и большинство человеческих существ, пах возрастом и потом. Его кожанка, вся в пятнах и складках, кое-где порвалась. Он был небрит. Очки ему были малы, и линзы в них, наверное, уже отслужили свое. Один палец был заклеен махристым пластырем — видимо, он ушибся или порезался. В нем не было ничего от злобного садиста. Он был таким, каким Шиллинг и ожидал его увидеть.

— Идите домой, — сказал Шиллинг, — и займитесь своими делами. Ей вы только помешаете. У нее и без вас забот хватает.

И он закрыл и запер дверь.

Посовещавшись с мистером Рейнольдсом, Дейв Гордон снова застучал по стеклу. Шиллинг уже дошел до прилавка, но вернулся и открыл. Дейв Гордон был очень смущен, а отец девушки покраснел от робости.

— Убирайтесь, — прикрикнул Шиллинг, — пошли вон!

Он хлопнул дверью и опустил жалюзи. Стук возобновился почти сразу же. Шиллинг прокричал сквозь стекло:

— Убирайтесь, или вы у меня оба окажетесь в каталажке!

Кто-то из них что-то промямлил; он не расслышал.

— Пошли вон! — рявкнул он и, открыв дверь, добавил: — Ее даже нет в городе. Она уехала. Я выдал ей зарплату, и она уехала.

— Видите, — сказал Дейв Гордон отцу девушки, — она уехала в Сан-Франциско. Она давно об этом думала. Я же говорил.

— Мы не хотим вас беспокоить, — не отступался Эд Рейнольдс, — мы просто хотим ее найти. Вы знаете, куда она поехала в Сан-Франциско?

— Она поехала не в Сан-Франциско, — сказал Шиллинг, прикрывая дверь.

Потом пошел к прилавку и опять взялся за работу. Не поднимая глаз, он сосредоточился на бланке заказа для «Декка». Дейв Гордон и Эд Рейнольдс тихо зашли за ним в темный магазин. Они остановились у прилавка и стали ждать, не говоря ни слова. Он продолжал работать.

Он чувствовал их присутствие. Они стояли и ждали, что он скажет им, где она. Они подождут еще немного, а потом пойдут в «Королек» и там узнают, где она поселилась. И тогда они пойдут в ее комнату; в комнату, из которой она глядит на неоновую вывеску. И все будет кончено.

— Оставьте ее в покое, — сказал он.

Ответа не последовало.

Шиллинг положил карандаш. Открыл ящик, вытащил оттуда сложенный листок и сунул его ожидавшим.

— Спасибо, — произнес Эд Рейнольдс, и они двинулись к выходу, — мы вам очень благодарны, мистер.

Когда они ушли, Шиллинг снова запер дверь и встал за прилавок. Они унесли с собой адрес оптового поставщика пластинок в Сан-Франциско, на Шестой улице в округе Мишин. Это все, что он мог для нее сделать. К десяти они вернутся, а потом пойдут в «Ленивый королек».

Больше он не мог сделать ничего. Он не мог пойти к ней сам и не мог оградить ее от других. В своей двадцатидолларовой комнатке, в какой-то миле от него или даже всего в нескольких кварталах, она сидела так же, как тогда в ресторане: руки на коленях, ноги вместе, голова наклонена чуть вниз и вперед. Он мог помочь ей только одним: не причинять новой боли. Он мог только удержаться и не навредить ей еще больше — и это все, что ему оставалось.

Если оставить ее в покое, она поправится. Если бы ее всегда оставляли в покое, ей бы и поправляться не пришлось. Ее научили бояться; она не сама придумала свои страхи, она не вызывала их, не поощряла, не просила расти. Может быть, она и не знала, откуда они явились. И уж точно не знала, как от них избавиться. Ей требовалась помощь, но все было совсем не так просто; одного желания помочь было недостаточно. Когда-то, может, и было бы, но не теперь. Прошло слишком много времени, и она была ранена слишком глубоко. Она не доверяла даже тем, кто был на ее стороне. Она не верила, что на ее стороне есть хоть кто-то. Она постепенно отсекла от себя всех и оказалась одна; шаг за шагом она загнала себя в угол и теперь сидела там, сложив руки на коленях. У нее не было выбора. Ей некуда было идти.

Он думал о том, что изменилось бы, если бы ее дед не умер; если бы у нее был другой отец; если бы она жила в большом городе, где нашелся бы хоть кто-то, кому она могла бы довериться. Каким человеком она стала бы тогда? Шиллингу не верилось, что она сильно отличалась бы от себя теперешней. Страх, наверное, был бы просто глубже похоронен, его прикрывали бы несколько слоев благодушной уверенности, так что никто даже не догадался бы, что там внутри. Он не мог убедить себя, что причиной всех ее бед стало предательство Карлтона Туини или что Дейв Гордон был каким-то образом виноват в том, что оказался слишком молод, но недостаточно умен и восприимчив. Вина — если она и была — распространялась, распылялась на всех и вся. На другой стороне улицы какой-то мужчина, не выключив фар, припарковал машину, чтобы проверить шину на заднем левом колесе. Может, и его можно считать виноватым: он подошел бы не хуже, чем любой другой. Он, как и все, жил в этом мире; и если бы когда-то раньше он совершил — или, напротив, не совершил — какое-то особенное движение, тогда, может быть, Мэри Энн была бы сейчас здорова и уверена в себе, и ей ничто не угрожало бы.

Возможно, кто-то и был за это в ответе — на каком-то временном отрезке, в какой-то точке земного шара. Но он сомневался в этом. Никто не заставлял ее сбиться с пути, да она и не сбивалась; она была не хуже других и куда лучше многих. Но все это было бессмысленно. Он готов был признать, что она во всем права, и она сама, в своей отчаянной паранойе, чувствовала, что это так; но это не помогало ей найти способ выжить. И это был не вопрос морали. Это был практический вопрос. Когда-нибудь, через сто лет, станет возможным мир, где ей найдется место. Но сейчас его нет. Ему казалось, что он может разглядеть черты этого мира. Она не будет там вполне одинока; она ведь не придумала его сама. Этот мир можно отчасти разделить с другими, там есть какое-то подобие общения. Но существа, населяющие его, не способны к полноценному контакту, пока еще нет. Ее связи с людьми были краткими и обрывочными — здесь ребенок, там негр; иногда какая-то мысль, которая едва успевала вызвать отклик, а затем сразу таяла. Он чувствовал все это, хотя бы отчасти, и это доказывало, что она не была больной, и дело было не в том, что ее просто неправильно понимают. А он был настолько старше, что у него не было шансов приблизиться к ней. Он любил ее, и не он один, но это не помогало. Самой добиться успеха — вот что ей было нужно.