Невил Шют - Крысолов

Хоуард стоял молча и только восхищался девушкой. Если ей поверят, она полностью выгородит Фоке.

Офицер язвительно усмехнулся.

— Не сомневаюсь, что мистер Хоуард желал вернуться в Англию, — сухо сказал он. — Здесь становится слишком жарко для субъектов его сорта. — И вдруг резко бросил: — Чарентона мы поймали. Завтра его расстреляют.

Короткое молчание. Немец так и впился глазами в арестованных, пронизывал взглядом то старика, то Николь. Девушка в недоумении наморщила лоб. Молодой танкист с бесстрастным лицом чертил что-то на промокашке. Наконец Хоуард сказал:

— Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю никакого Чарентона.

— Вот как, — сказал немец. — И конечно, вы не знаете вашего майора Кокрейна, и комнаты номер двести двенадцать на втором этаже вашего Военного министерства на Уайтхолле.

Старик ощутил на себе испытующие взгляды всех присутствующих.

— Я никогда не бывал в Военном министерстве, — сказал он, — и понятия не имею, что там за комнаты. Я был знаком с одним майором по фамилии Кокрейн, у него был дом возле Тотна, но тот Кокрейн умер в двадцать четвертом году. Ни с какими другими Кокрейнами я не знаком.

Офицер гестапо хмуро усмехнулся.

— И вы думаете, я вам поверю?

— Да, так я думаю, — сказал старик. — Потому что это правда.

— Позвольте мне сказать два слова, — вмешалась Николь. — Право же, здесь недоразумение. Мсье Хоуард приехал во Францию прямо с Юры, остановился только у нас в Шартре. Он и сам вам скажет.

— Совершенно верно, — сказал Хоуард. — Если угодно, я вам расскажу, как я оказался во Франции.

Немецкий офицер демонстративно посмотрел на свои ручные часы и с наглым скучающим видом откинулся на спинку стула.

— Можете, — сказал он равнодушно. — Даю вам три минуты.

Николь тронула Хоуарда за локоть.

— И расскажите, кто все эти дети и откуда они, — настойчиво сказала она.

Старик чуть помолчал, собираясь с мыслями. Не по силам было ему, в его годы, втиснуть все, что с ним случилось, в три минуты; мысль его работала слишком медленно.

— Я приехал во Францию из Англии в середине апреля, — начал он. — Ночь или две провел в Париже, потом поехал дальше и переночевал в Дижоне. Видите ли, я направлялся в Сидотон, это такое место на Юре, хотел немножко отдохнуть и половить рыбу.

Гестаповец внезапно выпрямился, будто его подкинуло током.

— Какую рыбу? — рявкнул он. — Отвечайте, живо!

Хоуард изумленно посмотрел на него.

— Голубую форель, — сказал он. — Иногда попадается хариус, но это редкость.

— И какой снастью их ловят? Живо!

Старик смотрел на него в замешательстве, не зная, с чего начать.

— Да вот, — сказал он, — нужна девятифутовая леса, но течение обычно очень сильное, так что «три икс» вполне достаточно. Конечно, муха натуральная, вы понимаете.

Немца словно отпустило.

— А какую муху вы берете?

Ну, об этом поговорить было даже приятно.

— Да вот, — с удовольствием начал объяснять старик, — лучше всего форель ловится на «темную оливку» или на «большую синюю». Две или три я поймал на наживку, которая называется «дикий петух», но…

Гестаповец перебил его.

— Врите дальше, — грубо сказал он. — Некогда мне слушать про ваши рыболовные подвиги.

И Хоуард углубился в свою повесть, сжимая ее как только мог. Оба немецких офицера слушали все внимательней и все недоверчивей. Минут через десять старик добрался до конца.

Гестаповец, майор Диссен, посмотрел на него презрительно.

— Ну-с, допустим, вам можно будет вернуться в Англию, — сказал он. — И что вы станете делать со всеми этими детьми?

— Я думал отправить их в Америку, — ответил Хоуард.

— Почему?

— Потому что там безопасно. Потому что детям нехорошо видеть войну. Лучше им быть подальше от нее.

Немец уставился на него.

— Прекрасно сказано. А позвольте спросить, на чьи деньги они бы поехали в Америку?

— О, я оплатил бы проезд, — сказал старик.

Гестаповец презрительно усмехнулся, его все это явно забавляло.

— А в Америке что им делать? Подыхать с голоду?

— Конечно, нет. Там живет моя замужняя дочь. Она их приютит, пока не кончится война.

— Мы даром тратим время, — сказал немец. — Вы что, дураком меня считаете? По-вашему, я поверю такой басне?

— Представьте, мсье, это чистая правда, — сказала Николь. — Я знала сына и знаю отца. Конечно, и дочь такая же. В Америке есть люди, которые щедро помогают беженцам, детям.

— So, — фыркнул Диссен. — Мадемуазель поддерживает эту басню. Что ж, поговорим о самой мадемуазель. Мы слышали, что мадемуазель была подругой сына сего почтенного джентльмена. Очень близкой подругой… — И внезапно рявкнул: — Любовницей, конечно?

Николь выпрямилась.

— Можете говорить все, что вам угодно, — спокойно сказала она. — Можете назвать заход солнца каким-нибудь грязным словом, но его красоту вы этим не запятнаете.

Наступило молчание. Молодой танкист наклонился к гестаповцу и что-то прошептал. Диссен кивнул и снова обратился к старику.

— По датам, — сказал он, — вы успели бы вернуться в Англию, если бы ехали прямо через Дижон. А вы этого не сделали. Вот оно, уязвимое место в вашей басне. Тут-то и начинается вранье. — Он повысил голос. — Почему вы остались во Франции? Отвечайте, живо, хватит болтать чепуху. Даю вам слово, вы у меня заговорите еще до вечера. Так выкладывайте сейчас, вам же будет лучше.

Хоуард был огорчен и сбит с толку.

— В Дижоне эта малышка заболела, — он указал на Шейлу. — Я ведь только что вам рассказал. Нельзя было везти такого больного ребенка.

Побелев от бешенства, гестаповец нагнулся к нему через стол.

— Слушайте, — сказал он, — опять предупреждаю, в последний раз. Со мной шутки плохи. Таким враньем не проведешь и младенца. Если бы вы хотели вернуться в Англию, вы бы уехали.

— Эти дети на моем попечении, — сказал старик. — Я не мог уехать.

— Ложь… ложь… ложь…

Гестаповец хотел еще что-то сказать, но сдержался. Молодой танкист нагнулся к нему и опять почтительно что-то прошептал.

Майор Диссен откинулся на спинку стула.

— Итак, — сказал он, — вы отвергаете нашу доброту и не желаете говорить. Воля ваша. Еще до вечера вы станете откровеннее, мистер англичанин; но к тому времени вам выколют глаза и вы будете корчиться от боли. Это будет недурная забава для моих людей. Мадемуазель тоже на это полюбуется, и детки тоже.

В канцелярии стало очень тихо.

— Сейчас вас уведут, — сказал гестаповец. — Я пришлю за вами, когда мои люди приготовятся начать. — Он подался вперед. — Вот слушайте, что мы хотим знать, и будете знать, о чем надо говорить, даже когда станете слепы и глухи. Мы знаем, что вы шпион, шатались по стране переодетый, а эта женщина и дети служили для вас ширмой. Мы знаем, что вы действовали заодно с Чарентоном, об этом можете и не говорить. Мы знаем, что один из вас, либо вы, либо Чарентон, сообщил в Англию, что фюрер посетит корабли в Бресте, это вы тогда вызвали налет авиации. — Он перевел дух. — Но вот чего мы не знаем и что вы сегодня нам скажете: каким образом сведения попадали в Англию, к этому майору Кокрейну, — он ехидно скривил губу, — который, если верить вашей басне, умер в двадцать четвертом году. Вот о чем вы расскажете, мистер англичанин. И как только это будет сказано, боль прекратится. Помните об этом.

Он махнул фельдфебелю.

— Уведите.

Их вытолкали из комнаты. Хоуард двигался как в тумане; невозможно поверить, что с ним случилось такое. О подобных историях он читал, но как-то не очень верил. Предполагалось, что так поступают с евреями в концентрационных лагерях. Нет, не может быть… неправда.

Фоке отделили от них и куда-то увели. Хоуарда и Николь втолкнули в камеру под лестницей, с зарешеченными окнами; дверь захлопнулась.

— Мы здесь будем обедать, мадемуазель? — спросил Пьер.

— Да, наверно, Пьер, — глухо проговорила Николь.

— А что у нас будет на обед? — спросил Ронни.

Николь обняла его за плечи.

— Не знаю, — машинально сказала она. — Увидим, когда принесут. Теперь пойди поиграй с Розой. Мне надо поговорить с мсье Хоуардом.

И обернулась к старику:

— Все очень плохо. Мы впутались в какую-то чудовищную историю.

Он кивнул.

— Как видно, все дело в том воздушном налете на Брест. Вот когда вам поранило руку.

— В магазинах тогда говорили, что в Брест приехал Адольф Гитлер, — сказала Николь. — Но мы не приняли это всерьез. Столько ходит слухов, столько пустой болтовни.

Замолчали. Хоуард стоял и смотрел в окно на тесный, заросший сорняками дворик. Теперь все понятно. Обстановка сложилась такая, что местным гестаповцам придется усердствовать вовсю. Им просто необходимо предъявить шпионов — виновников налета, или хотя бы изувеченные тела людей, которых они объявят шпионами.