Дмитрий Долинин - Здесь, под небом чужим

Однажды раздался телефонный звонок. Звонила Надя.

– Завтра у нас свидание с продюсером, дела, кажется, пошли. Я за тобой заеду, он присылает машину.

Утром у ворот моего дома стояло нечто черное, блестящее, длинное, как собака такса. Такса на шести колесах длиной метров пятнадцать, лимузин. Маленькую Надю я едва разглядел в корме этого монстра. Влез, поехали. За все время пути шофер не произнес ни слова. Впрочем, мы бы все равно его не услышали: он был отделен от нас стеклом. Сразу замечу, что везли нас в лимузине первый и последний раз. Наверное, этот самый продюсер хотел для начала произвести ошеломительное и роскошное впечатление.

– Нашелся олигарх, которому наш сценарий нравится, – рассказывала Надя. – Он дает деньги. Продюсер его ставленник, друг детства. Так что будь осторожен, почтителен, не говори глупостей. Требуй заключения договора, и чтоб сразу аванс.

Откуда же мне было знать, сколько платят за сценарий? Полагал только, что много. Спросил.

– От тридцати до пятидесяти тысяч, – сказала Надя.

– Чего? Рублей? – Я, наверное, по-идиотски заморгал.

– Долларов, деревня! Но тебе столько не заплатят. Ты сценарист не известный. Думаю, больше двадцати ты не выторгуешь. А вот какой-нибудь Мыловарский за такой замечательный сценарий уж точно меньше пятидесяти бы не отхватил.

– А аванс? Какой бывает аванс?

– Четверть.

Ну что ж. Получить немедленно пять тысяч долларов было бы неплохо.

Мы приехали в какой-то стеклянный бизнес-центр. В обширном кабинете стоял такой же, как недавний лимузин, длиннющий голый, лакированный и черный стол. В его середине (не в торце, а именно посередине всей длины) сидел некто полный, бледный, в толстых дымчатых очках и черном кожаном топорщившемся пиджаке (похоже, сшит на заказ лет пять назад). За его спиной на стене – два президента: только что ушедший в отставку и новый. Встал, поздоровался, представился:

– Макаров. Звать меня Владлен Владленович.

Мы сели напротив.

– Имени-отчеству не удивляйтесь. Мой дед, мой отец – бы ли твердокаменными коммунистами. Владлен – Владимир Ленин. Я теперь как бы замаливаю их грехи. Хотя предки мои… ну, в общем, были они, как мне кажется, коммунистами честными, искренними. Отсидели свое. Вот про деда бы кино сделать. Ну да ладно… Потом… Если у нас с вами наладится, – он помолчал, а потом продолжил: – Теперь по делу. Сценарий интересный, может получиться приличный фильм. Постановка дорогая. Мои люди подсчитали, нужно миллионов десять.

– Долларов? – спросил я.

Владлен склонил голову и уставился на меня поверх очков.

– Тугриков. Нас спонсирует один очень большой человек. Он деньги дает. Но вот что, господа. Вы должны знать – отныне кино в России будет только продюсерским. То есть мы, конечно, будем с вами советоваться, но окончательные решения принимаю я. Это касается всего: доработки сценария, выбора актеров, выбора мест съемки и всего-всего остального. Режиссерской вольнице – хана. Тут вам не Советский Союз. Первое, что нужно сделать, добавить в сценарий сцены с царем. Побольше роскоши, каких-нибудь там балов, приемов, царской охоты…

– Ну да, император Николай Александрович ворон сотнями отстреливал, – сказал я, а Надя тут же ткнула меня под столом ногой.

– Ворон не надо, – сказал Владлен, очки его сурово блеснули. – Нам надо вернуть России имперское величие. Царская власть в этом фильме должна быть поднята на котурны. Нужны красивые, мощные эпизоды. Золото, парча, бриллианты…

– Но это же очень дорого, Владлен Владленович, – сказала Надя.

– А это не ваша забота. Я видел все ваши фильмы. Вы реалист, так сказать – певец будней простых людей. Качественный певец. Если вам парадные дворцовые сцены не по вкусу, я могу для их постановки пригласить другого режиссера…

– Нет, нет, – поспешно сказала Надя, – я справлюсь.

– А вы думаете, ваши военные куски обойдутся дешевле? – продолжал он. – А госпитали? А цеппелины? Короче, сколько вам нужно времени, чтобы написать новые сцены? – обратился он ко мне.

– Недели две.

– Хорошо. Через две недели жду вас с готовыми текстами.

– Может, эти эпизоды давать как воспоминания? – спросила Надя.

– Всё может быть, – сказал Владлен. – Сначала напишите. Если мы их утвердим, тут же подписываем договора и, господа, – вы получаете авансы!

Я взялся за работу. Самое трудное было придумать нечто торжественное, пафосное, потому что пафос всегда был мне чужд. Но одна сценка, как мне кажется, получилась занятной. Она относилась к детству нашей героини. Какой-то прием в загородном дворце родителей нашей принцессы. Нарядные дамы, мундирные мужчины. Все ждут появления императора. Наконец он появляется (это еще Александр Третий), здоровается с присутствующими. Интересуется детьми, а их нет как нет. Лакеев посылают в парк на поиски детей, вскоре их приводят и они предстают перед императором. Мальчик в порванной и перепачканной матроске. Девочка в промокшем платьице, она приседает в книксене, сдергивает с головы шляпку, из нее шлепаются на пол пять лягушек и скачут по роскошному паркету в разные стороны. Какая-то дама взвизгивает. Все замирают в растерянности до тех пор, пока император не начинает оглушительно хохотать, тем самым разрешая смеяться остальным…

Через две недели Владлен одобрил новые эпизоды, и вот-вот должна была начаться работа над фильмом. А моя, многолетняя, прекратилась начисто, и я внезапно ощутил оглушительную пустоту. Полученные пять тысяч ничего не решали. Я не знал, что с ними делать. Была бы жива Алина, уж она бы придумала. Устроили бы мы ремонт в квартире. Поехали бы, допустим, в Париж, она всегда мечтала о недоступном для нас в те времена Париже. А что мне там делать одному? Ехать в туристской группе? Нет уж, простите, коллектива мне хватало в Доме юных дарований. Ходить я туда перестал, и меня уволили. Несколько способных учеников захаживали ко мне домой, я давал им советы, оценивал их работы, но вскоре они исчезли, растворились, раз за разом заставая меня пьяным.

В тяжелом похмелье иногда случаются ценные открытия. Все будничные суетливые мелкие обязательства, необходимости, соображения исчезают, растворяются в тупой мути, а из нее вдруг выплывает единственная, доселе прятавшаяся, главная мысль. Так одним похмельным утром до меня дошло, что все мои сценарные изыски являли собой замену любви. Любви к Алине. Ведь, сочиняя сценарий, я всегда представлял себе Алину: что бы она сказала, как бы поступила. Я продолжал жить с ней. Но когда Надя как-то прежде сказала мне об этом, я решил, что это всего лишь бабьи сантименты…

В холодильнике оставалось полбутылки. Прикончил водку, лег спать, спал, наверное, целые сутки или двое, не реагируя на кошачьи попытки меня разбудить, и проснулся неведомым утром с твердым желанием прекратить пьянство, по крайней мере, одиночное. Прекратил, но пустота никуда не делась, только нарисовалась еще явственнее, и я все же решил поглядеть на Париж. Начал оформлять заграничный паспорт, позвонил одному старому знакомому, который давно обитал в Париже, и попросил прислать мне какую-нибудь бумажку, чтобы я мог получить французскую визу. Вскоре бумажка пришла. Оказалось, что в Париже обитает некто Хвостенко, «Хвост», художник и сочинитель загадочных песен времен нашей фотовыставки в Доме культуры физиков. У него в Париже своя мастерская, подвал, где с благословения местных муниципальных властей он ставит какую-то русскую пьесу. И вот как бы для оформления спектакля требуется русский фотограф, и этот фотограф – я. Вскоре виза была получена, а в начале сентября вдруг позвонила Надя.

– Ну, ты там окончательно спился? – спросила она.

– Нет, я не пью.

– А чего ты нас забыл?

– Я не забыл…

– Забыл, забыл. Знаешь, обычно сценаристы стараются во все вникать. Лезут во все наши дела со своими дурацкими советами. Иногда это полезно…

Короче, нас запустили в производство. Можешь получить оставшиеся деньги. Приезжай на «Ленфильм», мы там базируемся. И у меня есть деловое предложение.

За годы, что я не был на киностудии, тамошнее кафе изменилось. Его перекрасили и развесили по стенам фотографии из разных старых фильмов. А Надя опять обрела режиссерский пыл. Темные ее очки повелительно посверкивали.

– Ты нужен мне как фотограф, – сказала она. – Мы начали поиски актеров. Начали с Марии.

– Что с финалом? – спросил я.

– Потом.

И она разложила передо мной кучу фотографий:

– Кто подходит? Выбирай!

Стал я рассматривать фото, и ни одна кандидатка мне не приглянулась. Я пожал плечами.

– Нет, не знаю. По-моему, никто.

Надя выбрала две фотографии.

– Видишь, эта вот – Аннушка Трубина, очень хорошая актриса, неизвестная, провинциальная, молодая. А вот эта – от Владлена. Она тоже не слишком знаменита, но зато – то ли дочка, то ли любовница какого-то его друга детства. Еще он говорил о Рязановой. Я хочу, чтобы Трубину допустили до кинопроб. Там она себя покажет. Но для этого надо сделать такие фотографии, чтоб Владлен ее разглядел и оценил. Пока таких фотографий у нас нет. И вообще – иди к нам фотографом. Представляешь, ты и сценарист и фотограф в одном флаконе. Всё время с нами на съемках. Нужно что-то по ходу подправить, дописать, переписать, а ты тут как тут. Из меня-то литератор никакой.