Андрей Столяров - Личная терапия

Салецкий принимает мое молчание за согласие. Он нажимает вызов, и в дверях появляется секретарша.

Салецкий просит ее принести бланки.

– Договор, если не возражаете, мы оформим прямо сейчас, – говорит он.

Домой из фирмы я возвращаюсь пешком. Это минут сорок пять – пятьдесят, но мне необходимо время, чтобы собраться с мыслями. Правда, никаких особенных мыслей мне в голову не приходит. Я лишь достаточно равнодушно констатирую тот неожиданный факт, что теперь у меня есть в запасе по крайней мере полгода. Я вовсе не рассматриваю работу, предложенную Салецким, как некую перспективу. Это мне не по профилю и с окончанием договора я, скорее всего, в фирме не задержусь. Хотя, конечно, и поручиться тоже нельзя. Жизнь – штука непредсказуемая. Она иногда выписывает какие-то удивительные зигзаги. Вдруг я еще стану крупным предпринимателем? Вряд ли, конечно. Я просто не подхожу для деятельности такого рода. Однако в качестве некоего промежуточного периода версия фирмы меня вполне устраивает. Причем я отчетливо представляю, как это будет дальше. Я начну все больше влезать в работу, погружаться в нее, осваивать новый материал, знакомиться с делом, с людьми, проникаться их интересами; институт, «ностратическая проблема», Мурьян – будут постепенно оттесняться на периферию. Они начнут выцветать, забываться, утрачивать какое-либо значение. И, наконец, навсегда растворятся в мерцающем мареве прошлого. Именно то, что и требуется. Главное – продержаться еще какой-то период, не поддаться депрессии, не утонуть в ее душной трясине. Мне кажется, что я смогу это сделать.

Правда, все мои благие намерения едва не летят к черту, когда я поворачиваю на Невский проспект. Здесь, как всегда, многолюдно, шумно и, кажется, даже светлее, чем в прилегающих улицах и переулках. Транспорт плывет по проезжей части непрерывным потоком, и таким же непрерывным потоком, слегка толкаясь, стремятся по тротуару прохожие. Мелькание лиц, мелькание разнообразных одежд. Впечатление – будто сюда собралась чуть ли не половина города.

И вот тут, задержавшись у перехода, на котором красный сигнал светофора как раз сменился зеленым, я краем глаза вдруг замечаю что-то знакомое. В первую секунду я как-то даже не понимаю, кого я вижу, но уже в следующую – горячим толчком крови в виски – догадываюсь, что это Геля. Она – в синей куртке, распахнутой, несмотря на то, что сегодня довольно прохладно, в ярком красном шарфе, свисающем чуть ли не до колен, с сумочкой через плечо, из которой высовывается ребристая ручка зонтика, необычно веселая, жизнерадостная, сияющая, смеющаяся; не похожая на себя, как будто только что родилась заново. Однако главное, что я отмечаю с тем же внутренним горячим толчком – она не одна. Рядом с ней парень – тоже в распахнутой куртке, тоже – в шарфе, прочерченном желтыми полосами. Вот он наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. Геля же поднимает лицо, и губы у нее чуть приоткрыты, будто для поцелуя. Вместе с лавиной прохожих они ступают на переход, еще секунда-другая и их заслоняют чужие плащи, пальто, плечи, спины…

Я останавливаюсь сразу за Домом книги. Мне так плохо, как, вероятно, не было еще никогда в жизни. Я и не думал, что Геля для меня столько значит. Я относился к ней лишь как к пациентке, которой в связи с определенными жизненными обстоятельствами необходима психотерапевтическая поддержка. А она, оказывается, была не просто пациентом, но и врачом. И, наверное, помогла мне не меньше, чем я ей, а может быть, даже и больше. Это была моя личная терапия, спасавшая от отчаяния. Моя собственная «вселенная», где я был богом и человеком одновременно. Любовь – самое действенное лекарство против депрессии. Это, по-видимому, единственное, единственное, что делает жизнь – жизнью. И когда заканчивается любовь, а вопреки всем усилиям она непременно заканчивается, тогда вместе с ней неумолимо заканчивается и жизнь. Больше всего мне сейчас хочется догнать Гелю, схватить за плечи, освободить от этого мальчика, сильно встряхнуть, спросить: Помнишь, что ты мне говорила совсем недавно? Увидеть, как в ее глазах появляется сначала испуг, потом – робкое удивление, а затем, точно вызванные заклинанием, пока еще неуверенные – радость и понимание.

Ничего этого я, конечно, не делаю. Я лишь несколько раз глубоко вздыхаю, чтоб наконец успокоиться, глотаю холодный воздух, смаргиваю морось с ресниц, а потом, уже при следующем зеленом сигнале, тоже перехожу на другую сторону Невского. Длинный изгиб канала уводит меня от транспорта и суеты. Я иду вдоль серой воды и чувствую, как у меня колотится сердце. Я знаю, что это скоро пройдет. Надо только жить дальше так, как будто ничего не случилось. Первую половину дня проводить на работе в фирме: знакомиться, рассказывать незатейливые истории, шутить, улыбаться. В конце концов мне теперь это оплачивают. А осенними вечерами, когда наваливается со всех сторон жутковатая темнота, по-прежнему, страница за страницей разбирать свой архив: «возделывать сад», «сеять рожь», «заниматься своими собственными делами». Это – лучшее, что можно предложить в такой ситуации. Ничего иного все равно придумать нельзя. Я вяло убеждаю себя, что рад за Гелю. Она несомненно выздоровела, и теперь уже не нуждается, вероятно, ни в чьей помощи. Надеюсь, в этом есть и некоторая моя заслуга. И я также надеюсь, что у нее и дальше все будет нормально. Не знаю, получится ли что-нибудь именно с этим мальчиком, но безусловно – она выйдет замуж, родит детей, будет заниматься их воспитанием. Жизнь потечет по накатанной колее. И, может быть, только изредка, уже со взрослой улыбкой, будет она вспоминать, что когда-то была влюблена в одного странного человека. Где он сейчас? Что с ним? Бог знает. Я самым искренним образом рад за Гелю. И все равно – сердце у меня болезненно сжимается и разжимается. И я нисколько не удивляюсь, что тусклый свет города вдруг как бы выворачивается наизнанку, становится зыбко-рассеянным, смутным, льющимся неизвестно откуда. Дома начинают дрожать и теряют четкие очертания. А в переулке, который идет от набережной Фонтанки к Садовой улице, приотворяется дверь парадной и появляется из нее уже знакомая мне темноволосая женщина в непромокаемом блестящем плаще. Она все также необыкновенна красива. Расстояние между нами приличное, но я, точно внутренним зрением, вижу ее лицо: матовую голубоватую кожу, темные губы, распахнутые глаза. У обычных людей таких глаз не бывает. Женщина безразлично проходит по первому переулку и, не оглядываясь, поворачивает во второй, ведущий на соседнюю улицу. Мне очень хочется пойти вслед за ней. И, вероятно, когда-нибудь я именно так и сделаю. Но – не сейчас, не сейчас, ни в коем случае не сейчас. Когда-нибудь – может быть. Но – не сейчас, не сейчас, конечно, не сию секунду. Сейчас я еще к этому не готов. У меня – мой архив. У меня – обязательства перед Никитой и Авениром. Вообще, это, наверное, просто слабость. Это – закончится. Это пройдет буквально через пару минут.

Так я твержу сам себе.

И это действительно скоро заканчивается. Проезжает машина, выплескивает воду из лужи на тротуар. Какой-то случайный прохожий шарахается от брызг. Свет городского дня вновь зажигается. Жизнь обретает черты еще раньше, чем я выхожу к Сенной площади.