Джонатан Троппер - Книга Джо

— Все волшебно.

На время ожидания включается «Оркестр в бегах», и из трубки необыкновенно ясно слышится голос Пола Маккартни, который накладывается на Спрингстина, звучащего в динамиках. Я выключаю магнитофон в ту же секунду, как скрипучий голос Оуэна вытесняет Маккартни, и исторического дуэта не получается.

— Привет, Джо.

Он отвечает сипло и нетвердо, в чем, по крайней мере, отчасти виновен я, потому что держал его на телефоне почти до пяти утра.

— Прости за вчерашнее. Надеюсь, я тебя ни от чего не оторвал, — произношу я, хотя, что касается Оуэна, его практически всегда от чего-то отрываешь. У этого человека просто бешено насыщенная светская и личная жизнь.

Он словно опасается, что, пропусти он один вечер, безумный цирк его жизни свернет шатры и уедет без него.

— Я к тому моменту с лихвой окупил заплаченное за Сашу, — отвечает он, подавляя смешок.

— А кто у нас Саша?

— Медсестра из Румынии, если я правильно прочитал ее данные.

— Понятно.

В издательском мире ходят целые легенды про оуэновский послужной список дорогих девочек по вызову. В данный момент он обрабатывает раздел «чувственные ролевые игры» с последней страницы журнала «Нью-Йорк» и с восторгом докладывает мне о каждом новом знакомстве.

— Едешь в Буш? — спрашивает он. Только свои называют Буш-Фолс Бушем — вполне в стиле Оуэна втираться в доверие таким образом.

— Прямо сейчас.

— Что ж, надеюсь, отцу твоему получше.

— Спасибо, — отвечаю я, и внезапно меня охватывает стыд, как будто бы я каким-то жульническим способом напрашиваюсь на выражение сочувствия в связи с болезнью отца. — Ты текст получил?

— Утром на столе обнаружил, — отвечает он после некоторой паузы. Оуэн обычно не склонен делать паузы.

— Прочитал?

— Несколько страниц.

При том успехе, которого мы достигли с «Буш-Фолс», Оуэн с нетерпением ожидал рукописи нового романа, которую я уже год ему обещал. На самом деле я закончил ее шесть месяцев назад, но скрывал этот факт, потому что не особенно был доволен результатом. По словам Оуэна, обычная история с художественной прозой такая: первый роман зачастую во многом автобиографичен. Безусловно, в моем случае с этим не поспоришь. Именно вторая попытка показывает, на что способен автор как писатель и чего он стоит на литературном рынке, поскольку тут ему приходится призвать на помощь свое воображение, дабы создать нечто из ничего. Издательский мир изрядно обагрен кровью из порезанных вен писателей-однодневок.

— Тебе не понравилось, — говорю я.

— Ну почему же. — Отчетливо слышен звук чиркнувшей зажигалки. — Попадаются прекрасные эпизоды.

— Я слышу явное «но» на конце этой фразы.

Оуэн вздыхает:

— С чего это ты вдруг увлекся магическим реализмом?

— Ну, там этого не много, — протестую я. — Так, для антуражу.

— Совершенно неуместно, мешает восприятию, — решительно отвечает Оуэн. — Послушай меня, литературного кассира! Ерунда это. Магический реализм — это не течение и не литературный прием. Это новый ход, который теперь уже не нов. Читатели стерпят его у Маркеса или Кальвино, потому что им так велела «Нью-Йорк таймс». А ты — манхэттенский еврей, тебе такое с рук не сойдет. Мусор это, да и все тут!

— Ну-ну, зачем же так мягко. Скажи, что ты на самом деле думаешь.

— Я думаю, что ты слишком хороший писатель, чтобы тратить время на постмодернистские эксперименты.

Я прислушиваюсь к его ответу, пытаясь понять, не говорит ли в нем только жалость. Нет, похоже, он совершенно искренен.

— Ну а в остальном, как тебе сама история? (А в остальном, прекрасная маркиза…)

— Если честно, Джо, я считаю, что этот сюжет тебя недостоин.

Потрясающе, как одной фразой он смог сказать то, что я безуспешно пытался сформулировать на протяжении шести месяцев! В романе с рабочим названием «Все начинается здесь» рассказывается о парне, который бросает колледж и вместе со случайной знакомой пускается в многомесячное путешествие по стране вслед за группой типа Grateful Dead. Он бежит от жизни благополучного студента, а она — от издевательств мужа и от правосудия. Любовь и хаос разворачиваются на фоне пестрого задника бродячей рок-н-ролльной жизни. Зачин не то чтобы безумно оригинальный, но я на самом деле взялся писать роман с самыми честными художественными намерениями: мне хотелось рассказать современную историю любви и одновременно продемонстрировать, как американцы борются с невидимым классовым расслоением. По идее, выбор главных героев и новый взгляд на вечную тему сквозь призму их отношений способствовали тому, чтобы сосредоточиться на повествовании и без особых претензий добиться хорошего результата. Однако пока я писал «Все начинается здесь», по «Буш-Фолс» успели снять фильм, и это сильно повлияло на мою манеру писать. Вместо того, чтобы описывать сцены, я попросту расставлял персонажей в кадре, словно фигурки на каминной полке — примитивный, совершенно недопустимый прием.

— Слушай, — продолжил Оуэн, — я только начал читать, так что это преждевременный разговор. Давай после выходных поговорим.

— Но влюбиться в эту книжку мы уже не сможем, да?

— Ну, там дальше лучше становится?

— Не уверен.

— А-а…

— Не акай на меня!

— Хм…

— Ну, — говорю я после небольшой паузы, — и что теперь?

Оуэн прокашливается.

— Послушай, Джо, ты — хороший писатель и все такое. Мне ты ничего доказывать не должен. Но я на самом деле не хочу говорить про эту книгу, пока ее не дочитал. Вот тогда мы сможем сесть и обсудить, что с ней нужно сделать.

Боюсь, пристрелить ее надо. Чтобы не мучилась.

— А если ее нужно будет отправить на свалку?

— Значит, отправим, — легко откликается он. — А ты напишешь мне что-нибудь другое. Такое сплошь и рядом случается.

— Ну, спасибо, мне сразу полегчало.

— А я тебе в утешители не нанимался. Хочешь, чтобы полегчало — сходи к психотерапевту. А моя работа — сделать так, чтобы ты писал лучше, и мой богатый опыт показывает: чем тебе хуже, тем ты лучше пишешь.

— Прекрасно, — отвечаю я удрученно. Что толку рассказывать, как хреново мне было последние шесть месяцев и что при этом я не родил ни одного достойного предложения. И меня бросает в дрожь от мысли, что я окажусь одним из тех бедолаг, которые не способны написать второй книги.

Оуэн решает сменить тему:

— Так ты, значит, едешь в Буш. Вот это да! Интересно, наверное…

— Я надеюсь быстро вернуться.

— Главное, держи меня в курсе — не хочу ничего пропустить.

— Оуэн, — говорю, — когда же ты заведешь свою собственную жизнь?

Он похохатывает:

— Да у меня уже была когда-то, и я понял, что это не такая уж стоящая вещь. А кроме того — на что она мне теперь? У меня же есть твоя.

— Пока.

Я жму на «сброс», снова включаю магнитофон и изо всех сил газую. Двигатель немедленно отзывается низким утробным гудением. Вскоре я уже еду по Мерит-парквей, наслаждаясь тем, как легко «мерс» преодолевает крутые изгибы двухполосного шоссе. Я еще не разобрался в своих чувствах к этой машине: люблю я ее или ненавижу? Спору нет, слушается она идеально, буквально предвосхищает каждое движение. С другой стороны, вовсе не каждый, кому по карману «мерседес», чувствует себя в нем хорошо, и я, похоже, как раз отношусь к числу тех, кто не в состоянии с ним свыкнуться. Я стесняюсь своей машины, иной раз виновато улыбаюсь проезжающим водителям «фордов» и «тойот», будто эти совершенно незнакомые люди понимают, что я такой же, как они, только высовываюсь «не по чину». Элегантный немецкий дизайн не создан для не уверенных в себе.

Шоссе петляет среди зелени коннектикутского леса, кончики листьев на деревьях едва начинают краснеть, предвещая наступление осени. Я громко подпеваю «Грозовому пути», пытаясь заглушить страх, который с каждой милей подступает все ближе, но ничего не выходит. На меня обрушивается огневая завеса картин из прошлого, они мелькают с такой скоростью, что рассмотреть их не удается, но после них остается ощущение смутного беспокойства. И вот, когда я уже проезжаю Норволк, Брюс начинает петь «Закоулки», и, как по неведомому сигналу, без всякого предупреждения на первом плане моего сознания появляется Сэмми Хабер: он уверенно шагает в своих клетчатых штанах, с нелепой высокой прической. Образ настолько ясный, настолько невозможно реалистичный, что к горлу у меня подступает комок, а на глаза наворачиваются слезы. Я делаю глубокий вдох, но слезы текут, текут без остановки, я уже ничего не вижу, приходится съехать на дистрофичную обочину; с трудом сдерживая рыдания, я останавливаю машину на краю шоссе.

Сэмми. Одного его образа достаточно, чтобы понять: все это время я обманывал свою память, обращаясь к Сэмми сугубо как к литературному герою, не желая иметь дело с ним лично. Я-то думал, что изгнал всех бесов, написав свою книгу, но оказывается, я только задобрил их на время. И вот я возвращаюсь в Буш, где меня ожидает его призрак и все другие-прочие, и мне опять придется иметь дело с ним и со всем случившимся, все по новой, и на этот раз уже не будет буфера, выстроенного из страниц и глав, чтобы сдерживать натиск прошлого. Меня бьет дрожь, я вытираю теплую влагу со щек, пытаясь восстановить дыхание. Мимо, словно ракеты, проносятся другие машины, и мою, стоящую на обочине с включенным двигателем, слегка покачивает.