Галина Лифщиц - Хозяйка музея

– Одна останешься, – обещал Олег озлобленно.

Ольга отошла. Она ощущала отвращение.

После этого Манечкиного рассказа, гордо зачитанного перед родителями и соседями – участниками вечерних «оргий», возникло недоумение: уж очень взрослую ситуацию описала отроковица.

– Сама-то поняла, про что сочинила? – спросил папа.

– Он к ней лез, они поссорились, – дернула плечиком Маня. – Подумаешь.

– Там же все на «о», пап, – вступилась Ленка, – поэтому такие слова.

Родители немножко успокоились. Соседи же дружно постановили: писательницы растут. То есть просто уже совсем готовые сочинительницы.

Существовала в их с сестрой активах еще много-много игр, связанных со словом и фантазиями на его тему. В одной из них – самой трудной для Лены – всегда побеждала Манька. На первый взгляд, все казалось предельно простым.

Подбираешь такое слово, чтобы, отнимая от него по буковке, получилось осмысленное повествование. Его можно понять сразу и – домыслить, допридумывать. Тут прежде всего требовалась скорость мысли и богатство воображения.

Например, слово «ябеда». Разложим, как диктуют правила игры, по буковкам:

я – беда – еда – да – а

Получается рассказ о человеке, страдающем ожирением:

Я (сам для себя) – беда.

(Моя главная беда) – еда.

– Да? (Знаки препинания очень помогали в драматургической составляющей повествования.)

Теперь представим, что слушающий понимающе кивнул:

– А! (Понял, мол, истоки проблемы.)

Маня с дикой скоростью находила подобные слова. Ленка пыжилась, злилась, но злость не давала ровным счетом ничего: результаты ее потуг яркостью не отличались.

До сих пор помнит она свои немногочисленные сомнительные достижения:

Шум: шшшш (Это значило – тише, работа идет. А работает что?)

ум! (После чего возникает сомнение или восхищение – зависит от знака препинания в конце восклицания.)

– Мммм! (Или с сомнением – мммм?)

Или вот еще жалкая попытка.

Духи (с ударением на «у», что было важно для сюжета):

– Ддддд (У человека зуб на зуб от страха не попадает при мысли о привидениях, ду́хах.)

Его спутник пытается над ним подшутить, объяснить, что его пугает его собственный слух:

– Ухи! (Мол, уши твои тебя подводят, приятель.)

– Хи! (Радуется такому естественному разрешению страхов пугливый человек.)

А в это время ду́хи, решив доказать, что они есть, принимаются завывать:

– Иииииии!

А еще Манечка сочиняла замечательные стихи. Буквально обо всем, что видела. Вот лежат они на травке, загорают…

– Смотри, – шепчет Маня и глазами показывает, как комарик вьется рядом с их головами.

И тут же говорит стихами:

Лена записывала все, что приходило им тогда в головы. Копились тома сочинений. Так до сих пор на даче и хранятся исписанные толстые тетрадки за 44 копейки. Сколько их там? Надо бы взяться, перечитать.

Хорошие воспоминания. И недаром все окружающие предрекали сестрам карьеры сочинительниц.

Так и получилось. Отчасти. Маня сочиняет до сих пор. Вплоть до коллизий собственной жизни.

Все у них шло ровно и гладко. Даже без предрекаемых со всех сторон ужасов подросткового периода обошлись. Спокойная семейная жизнь не способствовала диким бунтам, безобразным истерикам. У всех постоянно находились дела поважнее и поинтереснее. Лена с упорным прилежанием занималась своим всепоглощающим искусствоведением. Мария поступила в иняз. Перед самым ее восемнадцатилетием произошло незначительное событие, почему-то радикально изменившее дальнейшее течение всей их семейной жизни.

Однажды Маня ехала домой на метро после трудного студенческого дня и многочасового сидения в библиотеке. Рядом громоздился жирный дядька в милицейской форме, таращился. Потом заговорил. Откуда, мол, едет, где ей выходить. Маня вежливо отвечала. Тучный приставучий дядька тоже ехал «с института», как он изволил выразиться. К Мане это не имело ровным счетом никакого отношения. Она даже не поворачивала головы в его сторону, отвечая на вопросы случайного малоприятного человека.

Приближалась ее станция. Она поднялась выходить. Жиртрест тоже встал. Пояснил про удивительное совпадение. Дошел с ней до ее дома. Попросил телефон. Маня извинилась и отказалась называть номер. Родители строгие, не приветствуют. Так она объяснила.

– Ага. ПЫнятно, – кивнул мент. И пошел себе своей дорогой.

И что в этом ничтожном эпизоде могло хоть как-то насторожить и растревожить? Да ничего. Он и забылся меньше, чем через полминуты.

Спустя несколько дней мама достала из почтового ящика записку-повестку на невнятном бланке, требующую, чтобы М.М. Заславская явилась в опорный пункт милиции для беседы с участковым. Указывались дата и время явки. Манька посмеялась. Она не собиралась никуда идти. Тем более в это самое время у нее намечалось свидание с интересовавшим ее человеком. И отменить встречу не получилось бы. Парень жил в новом доме, где еще не было телефона. А о мобильниках в те древние времена даже у фантастов ничего не значилось.

Однако родители встревожились не на шутку. Они реально интенсивно завибрировали. Упрашивали Маньку пойти в опорный пункт, как это предписано повесткой. Зачем им это надо было? Что за страх сидел в печенках этих умных, начитанных, блестяще образованных и талантливых людей? Хотя… Что они впитали в себя с молоком матерей, они, родившиеся в конце тридцатых годов? И хоть причисляли они себя к племени бунтарей-шестидесятников, но на уровне крепости поджилок… бунтарство отступало. Короче – поджилки тряслись.

Маня, видя, как родители бледны и взволнованны, естественно, согласилась явиться к этому чертову участковому. Родители взялись героически сопровождать. Именно это и было «лишним телодвижением». Не будь их рядом, все наверняка сложилось бы по-иному.

Но что говорить! Сделано – не вернешь.

Пошли они втроем в свой опорный милицейский пункт. Постучались к участковому.

– Войдите! – рявкнуло из-за двери.

За столом восседал «шкаф» из метро. Тот самый, что неотступно перся за Маней, провожал до самого дома. Он, конечно, не ожидал, что Заславская М.М. заявится к нему с отцом-матерью. Наверняка думал красиво пошутить. Поразить воображение много о себе воображающей недотроги собственным солидным кабинетом, своей статью за начальственным столом. Хотел, может, похвастаться недюжинной силой и значимостью: вот, мол, не ждала, а я нашел! Но у этих московских… У них никакого чувства юмора не было. Они шутковать не умели и не ценили чужие способы веселья. И что было делать? Не мог же он родителям сказать:

– Я, извиняюсь, с дочкой вашей познакомиться поближе хотел.

Поэтому надел он строгое лицо, собрал губы жопной гузкой и задал ряд вопросов на предмет того, знают ли отец с матерью о связях их дочери. Мол, дело серьезное расследуется, попала в зону повышенного внимания. Давайте раскрывать контакты.

Мане все стало совершенно понятно с первой же секунды. Она собиралась развернуться и уйти. Имелся у нее в запасе небольшой зазор времени, можно было успеть на свидание, пусть с небольшим опозданием, но так даже лучше. Приличным девушкам полагается заставлять себя ждать. Все ее подруги именно так и делали.

Родителям, знавшим всю Манькину незамысловатую подноготную, следовало немедленно прекратить всяческие провокационные разговоры и гордо удалиться, ведя за руки свою замечательную дочку, которая по определению ни во что дурное вляпаться не могла и никакими связями семью не опорочила.

Но родители явно испытали глубокий шок и были лишены воли к сопротивлению. Это Маня заметила сразу и почувствовала жгучий стыд за них и собственное вселенское одиночество.

Они что-то бормотали о Манькиных друзьях еще из школьных времен. О том, что знают их как людей порядочных и из хороших семей. А вот институтских еще не всех видели, еще не знакомы. И тут отвечать не могут.