Инесса Ципоркина - Мир без лица. Книга 2

— Добрый бог не мог придти в мир, не мог… Он никогда не приходит, мы никогда с ним не встречаемся… Бог не видит нас, мы не видим его… Человеку не под силу общаться с добрым богом…

— Долго он еще будет комплексовать? — недовольно спрашиваю я Гвиллиона. — Что ты ему такое сказал, гранитная твоя башка?

— Только то, что есть. — Каменное лицо слегка морщит нос, что, надо понимать, означает недовольную гримасу. — Марк для своего мира — бог-творец. Добрый боже, бон дьё[19].

— Мон дьё, бон дьё зашел в мое жилье! — фыркаю я. — И что теперь? Вместо полезных указаний мы получили одного психически деформированного попа и шестерку недоумков вокруг него. Кто нам теперь скажет, куда идти? Этот бокор скорее мертв, чем жив!

— Отец Франсиско… — всхлипывает кто-то за моей спиной. — Зачем вы его убили? Он не сделал вашему народу ничего плохого!

Морк синей молнией проносится мимо еще до того, как я успеваю повернуться. И хватает за плечо мальчишку-подростка, худого и замурзанного.

— Явились, демоны! — сопя от ненависти, произносит наш новый информатор. — Шестеро на одного, да? Шестеро! На одного!

— Послушай, храбрец, — увещевает Фрель, — ничего отцу твоему, тьфу, святому отцу не сделается. Ну, попричитает малость — и отойдет. Мы как лучше хотели. С богом-творцом вот познакомить решили, прямо на дом доброго боженьку привели.

— Его, что ли? — возмущенно кивает парнишка на Гвиллиона. — Его я знаю, никакой он не бог-творец. Он демон-разрушитель.

— Ну, не такой уж я и разрушитель, — польщенно ухмыляется дух огня. — Хотя при некоторых обстоятельствах было дело…

— А ну прекратить морочить моему народу голову! — командует Марк. И поднимает голову, которую до сих пор держал опущенной долу — то ли лицо прятал, то ли тошноту перебарывал.

Лицо Марка… трудно описать. Из него ушла вся Дурачкова хитреца, все плебейство, несказанно портившие черты провидца. Сейчас перед нами очень старый и очень благородный господин с мудрым и грустным лицом. Он повелительным жестом протягивает — нет, простирает — руку, и мальчик, точно завороженный, сам подходит и становится перед Марком на колени.

— Малыш, — говорит Марк — и нет в его обращении ни высокомерия, ни пренебрежения, — малыш! Я не хотел приходить на свою землю. Я думал, вы сами справитесь и обустроите ее наилучшим образом. Я надеялся на вас, я верил вам. И не учел, что вы люди, а значит, вас можно обмануть и запугать. Мои глаза были обращены к вам, я не видел ничьих лиц, кроме ваших, я был слеп в том мире, в котором живу. Но все равно не сумел помочь. Поэтому ваша жизнь пошла наперекосяк. И начала гнить, как эти пустоши, зажавшие город в зловонных клешнях. Вы оказались во власти того, кого я прогнал от себя и постарался забыть. Но он нашел дорогу в мой мир и постарался изуродовать его. Он преуспел. Я не могу все изменить одной только силой своего желания. Мне нужна помощь. Ты поможешь мне?

— Я все для тебя сделаю, добрый бог, — без запинки отвечает юный герой.

— Отец Франсиско испуган. Он принимал меня за тело, одержимое злым духом — тем самым, который выпил жизнь из города у моря. Но я вернул городу его дух, его смелость, его силу. Теперь все будет иначе. Вот только злой дух сумел изуродовать мое вместилище, мое нынешнее тело. Я чувствую, как он мешает мне, как хочет поссорить с моими детьми, с сильными и верными духами моря, огня и… — Марк с иронией глянул в сторону Фреля, — …и сексуальности. Если он возьмет верх, кто знает, каких бед он еще натворит? Ты можешь сделать так, чтобы бокор указал мне дорогу к Синьоре? Я чувствую, что избавление ждет меня там.

— Она злая женщина! — набычился подросток. — Злая, опасная, хитрая. Она враждует с Матерью Вод. Она не дает нам разговаривать с морем. Мы из-за нее так бедно живем. А знаешь, какие мы рыбаки? Если бы не Синьора Уия, мы бы…

— Тем более мне нужно встретиться с ней. Я помирю ее с Матерью Вод. А она больше не будет вас доставать. В смысле, разрывать вашу связь с морем.

Главное — правильно выбрать мотивацию! Да ради перемирия Иеманжи с этой неправильной синьорой они нас в резиденцию тетушки Уия всем народом проводят! Я так увлеклась беседой просветленного Марка с его мелким подданным, что и не заметила, как Мулиартех, усевшись рядом с беспамятным пастором, завела одну из наших фоморских песен. Слушая волшебный голос дочери Балора, священник перестал раскачиваться и бормотать. И даже, вроде бы, примирился с крушением той непреложной истины, что бон дьё не место на грешной земле.

— Отец Франсиско! — встрепенулся парнишка. — Вы слышите? Вы не умерли?

— Нет. Но, кажется, был близок к этому, — тяжело выдохнул пастор-бокор. — В мои годы трудно представить, что мир НАСТОЛЬКО переменился. И что не только духи и демоны, но сам бог-созидатель может явиться к нам. Я слышал все, что ты сказал, боже. Я понял твои слова. Прости мою слабость перед лицом великих перемен.

«Если Марк сейчас ляпнет „нема за що“, я самолично отвешу ему затрещину», — успела подумать я, прежде чем Марк ответил:

— Не проси прощения у меня, я тебя не виню. И ты не вини меня за то, что я мало смыслю в мирских делах. Я, как ребенок, попадаюсь во все ловушки, расставленные врагом. А за свою непонятливость расплачиваюсь вами, моими созданиями и детьми. Если бог способен стыдиться, то я стыжусь.

— Ты сделал для нашего мира больше, чем может сделать бог, — покачал головой отец Франсиско. — Ты воплотился в живом теле, ты чувствуешь как человек и страждешь как человек. Христос белого народа делал так же. И хоть наша вера далека от христовой, мы всегда будем чтить твою силу… и слабость.

Час от часу не легче. Христос и ватага его апостолов, один другого краше и нравственнее. Однако, пора нам уже хоть до чего-нибудь договориться с этим странным народцем. Вряд ли нам пристало участвовать в каких-нибудь вудуистских обрядах с убиением белых кур и вакхическими плясками, но, может, все еще впереди? В гостях у таинственной недоброй Синьоры Уия?

— А кто, кстати, такая эта Синьора? — вдруг вырвалось у меня.

— Очень некстати! — оборвала меня бабка, но вопрос уже прозвучал.

— Ее дом стоит в сердце пустыни, — заученно начал подросток, — ее слуги — жестокие ветры, ее небо — огненная чаша, ее опора — соль мертвых морей, ведет к ней дорога из костей, белых даже в ночной тьме…

Понятно. Ориентиры что надо. По дороге из костей мы и сами дойдем, никаких проводников не потребуется. Вот только какого Лира нам к ней идти? С чего Марк решил, что нам — туда?

— От козней Синьоры вас охранят духи — Легба и мэтр Каррефур, которые отворят вам нужные двери и проведут невредимыми через перекрестки. Им наверняка хочется поквитаться с Синьорой, которая не раз и не два хитростью заставляла служить себе. Легба и Каррефур давно на нее сердиты.

— Да где ж мы их найдем, этих сердитых духов? — угрюмо интересуется Мулиартех.

Священник смотрит на нее с изумлением: богиня-богиня, а глупая какая!

— Я же говорил: они — здесь. И найдут себе подходящее тело. Вот это самое тело. — И рука его упирается пальцем… в грудь Фреля. Единственный в нашей команде человек, без примеси волшебной крови и мистических дарований, испуганно округляет глаза:

— Я? Да я отродясь с духами не водился!

— Значит, пришла пора попробовать, — вздыхает святой отец. — Не бойся, друг мой, одержимость духами — замечательный опыт. Просто замечательный. Я бы и сам не отказался испытать это снова. Только стар я уже…

Сидеть у ног жестоко заколдованных норн и пялиться на долину, в которой Видар запер Урд и Скульд в последние годы их жизни, было не только бесполезно, но и противно. К тому же, когда я в бешенстве, мне легче переносить мое бешенство на ногах. Или на крыльях.

Однажды я видела этот силуэт — смерть на узких выгнутых крыльях, парящая в бурых городских небесах, над гигантским котлом легкодоступной пищи. Сапсан. Самая быстрая птица в мире.

Куда мы мчимся, две самых быстрых небесных тени? Или не куда, а ОТКУДА? Кажется, нас подстегивает не страх, а отвращение. Отвращение к предательству, переходящее в отвращение к себе. Как я могла купиться на первую же хитрость первого же хитреца, встреченного мной в этом мире? Что же дальше-то будет, если я все проиграла еще до начала игры?

Самое гнусное в предательстве — не вред, который на голубом глазу нанесли нам, доверчивым ягнятам, а вот это чувство бессильной ярости. Ощущение собственной нечистоты, использованности. Как будто ты бумажная салфетка и валяешься в мусорном ведре. И хочешь отомстить даже не за то, что чистота твоя и перспективность в прошлом, а за то, что эта горькая мысль сопровождается совсем уж нестерпимыми картинами. Воображение рисует, как уничтоживший тебя негодяй снопами пожинает лавры и вдобавок — укол в сердце! — посмеивается над тобой! В эту минуту легко пойти на убийство обидчика и еще кое на что. Похуже убийства.