Валерий Шелегов - Батя

Дело своё Клеймёнов любит. Людям своим доверяет. Летняя усталость заботами давит. Иногда в дороге попросит шофера Бориса свернуть к высокому берегу Индигирки. Сядет на раскладной рыбацкий стульчик, расслабится и может отдыхать час, любуясь полноводной и быстрой Индигиркой. Тоскует Батя о прожитой жизни, о скоротечности времени. Будто заснул и проснулся; уже и старик. Разве поделишься такими мыслями с кем. В этой скоротечности все живут неотвратимо. И в могилу ничего не унесёшь. И не жалко нажитого оставлять. Утрата этого прекрасного мира душу томит. Пожить бы еще, поработать. Всему свой час, время всякому делу.

Под Москвой в Ерёмино Батю ждет кобель Бат, старый рокфеллер. За пятнадцать лет рядом с хозяином пёс вроде как принял и облик своего хозяина. Говорить только не научился. Но глазами Батя и Бат понимают друг друга. Внук не всегда с Клеймёновым. Вдвоём с женой тоже редко остаются. Гости с Севера едут чередой всю зиму. Под весну, когда затишье, Батя частенько начинает заглядывать в бар с винами. Мера выбрана. Постоит, посмотрит на ряды различных по виду бутылок, закроет бар. Вздохнет, потрепит пса Бата по загривку:

— Пошли, брат Бат, гулять…

Старатель на золотодобыче — это особая жизнь, особая судьба. Один год Клеймёнов «старался» даже в Колумбии. Рассказывал: русскому мужику — «ни ксендз, ни чёрт не страшен». Цитируя Гоголя. За мелкобродной речкой, которую отрабатывали русские старатели в Колумбии, ютилась деревушка. Местные жители, опосаясь крокодилов в реке, зазывали старателей за местной «чачей» на свой берег. Обменивали они эту «чачу» на солярку.

Нашим мужикам реку переплавиться, кишащую крокодилами, раз плюнуть. Кусок мяса на долгую палку насадят для отвода тварей, на резиновой лодке переплавляются. Напьются там «чачи». Обратно — сомосплавом. Морду однажды крокодилу по-пьянке кулачищами расколотили. Бригадой изловили зубастую тварь, пасть ей разодрали и надавали по сопатке. После этого крокодилы стали разбегаться от русских старателей, когда они купаются.

Клеймёнов не в пример другим образован, знает на память много стихов. И не абы какие — скабрезные. Однажды в застолье удивил стихами Николая Рубцова:

Редкими стихами Павла Васильева, шутя, порадовал:

Атаманская казачья кровь в Клеймёнове во всех его поступках сказывается. «Атаман» на тюрском наречии «отец — мужчин».

«Батя» — он же «отец родной», — для орды русских старателей.

На бытовом уровне в символах редко кто разбирается. Всё приходит по наитию. Какого рожна человек заслуживает, той мерою ему и меряется. Я всегда сравниваю Клеймёнова с Аттилой, вождём гуннов.

Лёха-Малёха повозил ложкой в киселе. Надулся на деда:

— Много мне, хошь бы помог.

Клеймёнов отставил свою тарелку с картошкой и мясом. Чисто протёр ложку салфеткой от картофельного пюре. Тарелку с киселём подтянул на серёдку между собой и внуком.

Ах, как хорошо душе в такие минуты! Я всем сердцем люблю Клеймёнова и его внука Лёху-Малёху — Батяню; родные мне по вере и крови русские людей. Люблю их за намерения, за дерзновение в делах. Люблю за милосердие ко всему окружающему живому миру. Люблю их за разделённую со мной судьбу.