Астра - Избегнув чар Сократа

Она вырвалась и отвесила ему полновесную пощечину.

Отрезвевший Клюев утащил меня прочь. Мы сбежали к реке, забрались в привязанную лодку. И здесь под мерное покачивание и плеск волны он поведал мне о здешнем житье-бытье. Ссадина на его носу кровоточила, он промокал ее моим платком.

Солнце садилось в сосновые верхушки на том берегу. Мимо плыли какие-то конверты, письма, на середине реки смешивал разноцветную воду катер «Зодиак».

Так закончился первый день.

от Астры 19 июня

Пишу вдогонку, не дожидаясь ответа, так хочется рассказать Вам, Марина!

Я давно работаю, много езжу. Нет, «езжу» — это слабо сказано. Мы носимся по окрестностям, как угорелые, завивая пыль трубой, и придорожные березы, словно женщины, протягивают нам белые руки. Леса вокруг сказочно-дремучие, старо-прежние. Можно потереться щекой о шершавую сосну, упасть ничком во мхи: все пахнет травой, смолой, хвоей. О, эти запахи! Я, как зверушка, вернула древнее чутьё. Вчера при въезде на поляну буровой станок зацепил две пушистые елочки, зеленые сестренки… они стоят, поддерживая друг друга, и пахнут, пахнут из последних сил.

Работаем круглосуточно. На ночных сменах горят костры, поют-заливаются шальные соловьи. Два часа темноты, светлое высокое северное небо. Душа моя полна радости, даже руках у меня веселье. Я ухожу на дальний край поляны, забираюсь в спальный мешок. Три звезды и комар — моя компания. Белка сбежит с дерева, ежик приостановится в любопытстве — что это здесь положили?

И словно лампочки, горят, горят в траве зеленые светляки.

Зато уж и день получается длинный-предлинный и весь мой-мой, от зари до зари, не то, что в Москве, среди сонных бумаг Управления. Одна стена за окном чего стоит! (Чур, без обиды, да, Марина?)

И все же нельзя сказать, чтобы я сразу освоилась и прониклась тонкостями бурового священнодействия. Ни-ни. Люди, грохот. Я ведь ужасно стеснительная, хотя у Вас, наверное, уже и не поверите. Пришлось обвыкаться, сидеть на ящиках с керном, наблюдать, угадывать последовательность буровых свинчиваний-развинчиваний, пока все они не уложились вполне в моем сознании.

— Что, девочка, освоила технику бурения? — мигнул мне один из рабочих, едва я, наконец, разобралась, что к чему.

Я вообще боюсь их всех, насмешливых и дерзких, говорю, отвечаю ровным голосом, а в душе прячусь за последний кустик. А тут… есть тут один мастер. Загорелый, складный, зеленоглазый, как лесной бог. Я сама не своя, я как на горячих углях. Пошла было по колее, напевая вальс, оглянулась — смотрит и как!

Шла я себе, шла и встретила просеку. Слетел глухарь, заквохтала другая птица, я вышла на светлую чистую поляну. Трава некошеная, душная, пряная. Легла навзничь, смотрела в небо и словно взлетела, слилась с окружением. Ни с чем не сравнится…

Потом вернулась в грохот станка.

Мой тихий дом встречает меня, как награда. Сатиновые цветастые занавески, опустошившие мой кошелек, полосатый коврик-половичок, насмешивший всю деревню своей ценой. Собственная комната с ключом от двери — это необыкновенно! В Москве я живу с мамой, братом, его женой, его тещей, его дочкой в одной квартире. Уф!.. Представьте же мое нынешнее блаженство! Окно, забросанное ладонями зеленых листьев; ломаная кривая ветвей… Таинственно вздрогнет ветка, а самой птицы не видно… И хочется смотреть, затаившись, и жалко спать, закрывать глаза, вдруг растеряешь поутру всю свою радость.

от Марины 21 июня

Ты ставишь меня в тупик, Астра. Письма твои романтичны на удивление, и сама ты, как видно, изрядная мечтательница. А потому, коль скоро я облечена твоим доверием, позволь опустить тебя с неба на землю. Начнем с полевой документации, что стекается в Управление со всех объектов. Просмотрев то, что пришло за твоей подписью, считаю необходимым насторожить твое внимание. Очень небрежно! Ошибки, пропуски, скорый почерк — это никуда не годится. Ты не на институтской практике, милочка, ты на работе, где нет мелочей, а есть дело. Его надо исполнять со всевозможным тщанием. Дело, поняла?

Передай Клюеву, это и его вина тоже.

Не знаю, как повернутся дела с очередной сменой названия и начальства в нашем Управлении, но, в любом случае, работа каждого сотрудника отныне совершенно прозрачна относительно его полезности. Еще раз — поняла?

Далее. В своей восторженности ты, очевидно, не подозреваешь, что на наши объекты уезжают не без корыстных, вполне понятных и уважаемых целей. Твой доход (извини за вторжение) составляют сравнительно недурная зарплата инженера-гидрогеолога целого объекта, плюс сорок процентов полевого довольствия, плюс районный коэффициент и кое-какая премия. При умеренных тратах, если, как водится у бережливых людей, проживать только полевые, что вовсе не сложно, имея под боком служебную курортную столовую, — ты вернешься в Москву богатой невестой. Поучись-ка у Раисы.

И последнее. Не уверена, мое ли это дело, однако, рискну намекнуть на правах старшей, что любые сплетни с объектов неизбежно достигают ушей Управления. Их ждут с вожделением.

Впрочем, сдаю назад: ты — девица взрослая, своенравная, поступай, как знаешь. Пока все. Пиши.

от Астры 26 июня

Благодарю за строгость, многоуважаемая Марина. И теперь, внявши добрым советам, я стану… в общем, сама полезность. И не за страх вовсе, но за совесть, потому что это интереснее.

Итак, место действия — стог сена. Я лежу на самом верху и навожу блеск на полевую документацию. Предо мной буровые журналы, бланки, чистая бумага, а вокруг духота и прелость, землянично-брусничный настой. Надо мной плывут туманно-крылые полупрозрачные облака, на мне — стрекозиные дымчатые очки и беспредельно-открытый сарафан с кружевной крахмальной нижней юбкой. Люблю эти пережитки! Солнце жжет мою спину, мне чудится пляж, прохладные волны, синяя кромка моря и счастье, поджидающее меня за поворотом. Ах, море! Ах, волны! Говорят, что морем грезят потомки Атлантиды, люди с голубыми глазами. Необыкновенно! Купила тетрадь для личных записей и вздрогнула предчувствием счастья: на ней изображение парусного корабля.

Ах, счастье! Оно грезится мне постоянно, и разве может быть иначе под этим солнцем, в этот прекрасный летний день?!

… Вдохни аромат цветка — и поймешь лето, пройдись по тропке, примусоренной соломинками — вот он, мир, открой глаза!

…А из сена тем временем наползают мошки, жучки-паучки-мотылечки, целое сообщество в одной копне. И далеко не всем улыбается летнее солнышко. Вот на бумагу с трудом взобралась ободранная пятнистая моха — крылья изломаны, ног не хватает, усики тоже не целы; вскарабкалась и застыла в изнеможении прямо на строчке. Мешает, да жаль сгонять, кругом необоримый сенной навал. Сколько их пострадало в бедствии «сенокос»!

Лежу, смотрю… и не понимаю. Ободранная моха и я… Связи не различаю, не улавливаю. А ведь должна быть… по жизни.

Лежу, смотрю.

Зато уж производственные дела теперь в большом-большом порядке. Бурим, пишем, опробуем. Да еще уехал Клюев. Повез Вам мой привет и льдисто-лиловый образец гипса с глубины сто метров. Мы взяли его еще горяченьким от обуривания и с ювелирным старанием отбили по затертостям геологическим молотком. Да украсится им Ваш рабочий стол!

Вот.

А и прощался наш Боря четыре дня, а и гуляла на проводах вся обслуга, все, с кем он не успел поругаться. Бедный Боря! На причале, смурной и мутный, он вяло сжал мою руку и сказал с проникновенной запиночкой.

— П-прощайте, Астра. Жалею, что не встретил вас раньше.

— А зачем? — пренаивно спросила я.

— Н-ну, я бы что-нибудь придумал.

— Например?

Я хихикнула. А он чмок меня в щеку, а я дерг его за хохол на темечке. На том и расстались.

Странный, странный человек! Шутки и анекдоты не смешат его, красоты природы не впечатляют, если он в одиночестве и некому о них тут же поведать; всегда напряжен, обидчив, застенчив до косноязычия. И с таким-то характером ссорится напропалую… Или потому и ссорится, что «с таким характером»? Бедный Боря!

После его отъезда в огромном доме остались три человека. Вы знаете Коробковых, Марина, красивая пара, не правда ли? Полгода, если не больше, придется мне жить бок о бок с этим семейством. Молодые, им всего по тридцать два года, они вместе уже одиннадцать лет! И, как я посмотрю, между ними далеко не все ладно, хотя это, бесспорно, не мое дело. Синеглазая Рая влюблена в него безоглядно, рабски, она без него не живет, каждую минуту ждет, ищет, а, найдя, ведет домой, где молчание, ссоры и насущные дела составляют обыкновение их семейной жизни.

«Ах, если бы, — мечтается ей, — если бы хоть одним годочком быть моложе него!» Ей хочется большей уверенности.

Зато сам Иван, когда трезв, человек удивительный, необыкновенный, бескорыстная простая душа. Последнюю рубашку, как говорится, снимет и отдаст. А как четко знает буровое дело, орудует рычагами, отдает команды — любо-дорого! А гоняет машину! Я сижу, не жива, не мертва, и твержу как заклинание. «И какой же русский не любит быстрой езды, и какой же русский…», а он лишь посмеивается да позволяет себе прикуривать на скорости в сто тридцать километров в час! Сама я сажусь за руль лишь по необходимости.