Тонино Бенаквиста - Все для эго

– Первый приз присуждается Лорану Обье за копировальный аппарат «Полароид»!

Аплодисменты. От этого чада славословий мне не по себе. Еще хуже от шума вокруг. Пьеро заслужил этот приз, так же как и я, мы с ним вместе соорудили этот аппарат в свободное от работы время. Пока мы ксерили свои части тела, как это делают все служащие в мире, мне пришла в голову мысль соединить машину с моментальным фотоаппаратом. Обыкновенная игрушка, которую мне удалось усовершенствовать – я улучшил качество снимков и сделал так, чтобы их можно было воспроизводить бесконечно. Работать с игрушкой легко, и от технического чертежа она продела путь в оргтехнику, пройдя через маркетинг и даже современное искусство. Пьеро подвигнул меня представить эту штуку на конкурс. Но весь этот цирк мне порядком надоел. Мне вручают премию, хлопают меня по плечу и призывают публику к тишине.

– Поощрительный приз присуждается покойному Алану Вернье, погибшему несколько месяцев назад в автокатастрофе. Аплодисменты.

…Алан как?..

– Алан Вернье, – продолжает конферансье, – был постоянным участником нашего конкурса. В течение многих лет он предлагал свои изобретения, которые стали частью нашей повседневной жизни. Однако никогда он не получал первого приза. Предлагаю почтить его память!

Ватные ноги не держат меня, я присаживаюсь на край ограды. Публика рассыпается по аллеям. Я хватаю за руку ведущего церемонии награждения.

– Где произошла авария?

– В Пиренеях, в октябре того года. Никто не знает, что он там делал, Вернье был страховым агентом и редко выезжал из своего Лиможа.

Никто не знает, кроме меня. Я знаю, что он там делал.

В тот вечер на дороге на Гуль я был жертвой.

Мы знали, что вдвоем остались финалистами. Мне было на это наплевать, но он думал только о конкурсе.

Вернье спал и видел этот первый приз. После стольких лет, чего бы это ни стоило.

Если бы в тот вечер ему удалось столкнуть меня в канаву, все бы поверили в несчастный случай. И даже я сам, если бы Жанин не вручила мне черный ящик.

В конце концов, его и открывают-то только в экстренном случае.

Я жил в Будапеште, когда мой дядя призвал меня к своему одру. Я догадывался, что он хочет умереть у меня на руках. Увидев, как он привстал с подушек и протянул ко мне руки, я понял, что приехал не напрасно. Медсестра оставила нас одних в самый тяжелый миг, но такая уж у нее работа. Так странно чувствовать, что у тебя есть семья. И хотя я сидел здесь на голубых простынях, мысли мои были далеко, где-то между Будой и Пештом, между моей квартиркой и классной комнатой. И все-таки я всегда любил этого старикана, потому-то я здесь. Он сжимает мою руку в своих клешнях, а мне хочется оказаться где-нибудь подальше отсюда.

Он всегда говорил со мной как со взрослым, а для ребенка нет большего удовольствия. Я даже помню, как, заболев, никого не подпускал к себе. Кроме него. Я орал от боли, я жаловался, насколько все несправедливо, и что этот дрянной мир не заслуживает того, чтобы в нем жить. Он ответил, что в один прекрасный день я окажусь в другом, он будет лучше, и это заслуживает того, чтобы прожить всю жизнь.

– Знаешь, я боюсь, – сказал старик.

– Конечно, знаю, в этом нет ничего нового.

– Помнишь, как я поймал скорпиона за виноградником, очертил вокруг него круг и поджег?

– Будто это было вчера.

– Только сейчас я пожалел, что сделал это. И тут я увидел нас двоих на корточках, мы разглядывали обезумевшее насекомое, пытающееся спастись от огня. Оно никогда не промахивается – задрав жало, скорпион убил себя. Это было красиво, это было ужасно, у меня в голове зародилось множество неразрешимых вопросов. Внезапно дядя задержал дыхание и выдохнул:

– Похорони меня около того птичника.

И его щека коснулась подушки, легко, как падают снежинки.

Повтори-ка, дядюшка? Ты что, умер? Так я должен тебя понимать? Мы видели смерть, когда гуляли с тобой по полям. Мы видели, как умирали мухи, когда наступали холода, слишком любопытные кошки, нелюбимые деревья. И сейчас с тобой приключилось именно это, а, старик? Ты загадывал загадку: «Нотариус и священник идут к твоему соседу, что там происходит?» Сосед умирает.

Сегодня твоя очередь, и нет ни нотариуса, ни священника, у тебя никогда ничего не было, и ты никогда не верил в Бога. Нет никого, кроме меня.

Я не знаю, где ты теперь, да и не очень-то хочу узнать. Мне хочется сказать тебе, что когда-нибудь мы встретимся, но я сам верю в это лишь наполовину. Ты не обидишься, если я поручу профессионалам похоронить тебя? На кого я буду похож, шагая один-одинешенек за гробом, и не с кем даже словом перемолвиться, чтобы поделиться своим горем? Мне всегда казалось обидным организовывать церемонию, где единственный заинтересованный человек присутствовать не может. Я знаю, что теперь вечерами, когда я разочаровался во всем человечестве, я буду представлять, как ты лежишь где-то и размышляешь о всех тех секретах, которыми мы с тобой не успели поделиться.

Лежишь где-то.

Где-то, но где именно?..

Я на сто процентов уверен, что он сказал: «Похорони меня у того птичника». Не просто птичника, а ТОГО птичника. Что это за птичник такой, черт подери? И он не сказал: «Я бы хотел…» или «Не мог бы ты…», нет, он сказал: «ПОХОРОНИ меня у ТОГО птичника». Конечно, можно похоронить и у птичника, но, дорогой дядя, ты мог бы облегчить мне задачу! Вернулась медсестра, произнесла положенные в таких случаях слова соболезнования, объяснила мне все про жизнь и смерть, а я тупо кивал, пока в моей голове кружились тысячи птичников.

– Скажите, пожалуйста, нет ли тут поблизости голубятни или чего-то в этом духе, недалеко от кладбища?

Медсестра, привычная к неожиданным реакциям при виде смерти, странно посмотрела на меня. Я настаивал:

– Вы никогда не слышали о «кладбище рядом с птичником»?

– Спросите у людей из похоронной конторы, у них всегда наготове ответы на самые деликатные вопросы.

До того, как она это сказала, я считал, что, приехав сюда, уже выполнил свой долг. Теперь же, сам не знаю почему, я решил, что недостаточно просто подержать умирающего за руку, чтобы обеспечить ему вечный покой. Я мог бы сесть на самолет до Будапешта завтра утром, но мои ученики могут подождать еще денек – я надеюсь, этого времени мне хватит, чтобы прояснить всю эту странную историю с птичником, просто чтобы избежать уже зарождающихся угрызений совести. «Похорони меня у того птичника»… Черт! Он мог бы сказать мне что-нибудь простое, банальное, вроде «Не забывай, малыш, только романтизм – абсолютная величина!». Ну почему человек, любивший стрелять по любым мишеням, у которых были перья, хотел быть похороненным рядом с птичником?..

– На выходе с городского кладбища… На кладбище «Пер-Лашез» есть колумбарий, но только для тех, кто хотел, чтобы их кремировали.

– Он ясно сказал, что хочет, чтобы его похоронили.

– Вам виднее. Но через три дня нам придется что-то делать.

– Три дня?

– Обычно такие вещи решают задолго до рокового часа. Через три дня мы будем вынуждены поступить как обычно.

Три дня. Это все, включая перелет, что я смог выторговать у директора лицея, где я преподавал. Три дня, чтобы найти птичник, рядом с которым похоронить дядю. Считается, что последнее желание умирающего свято. Я попытался сосчитать, сколько часов старик посвятил мне, всегда терпеливый и внимательный к хулигану, которым я был, и довольно быстро перевалил за семьдесят два. Был понедельник, утро, и если к четвергу я не найду этот треклятый птичник, дядя будет вечность ворочаться в своей могиле, не зная ни сна, ни отдыха.

На следующий день я направился в центр города, в небольшой домик, где он прожил всю жизнь. За сорок лет ничего не изменилось, я увидел счастье своих четвергов – кондитерскую, где мы с ним обжирались пирожными, киношку, куда он водил меня на фильмы для взрослых, кафе, где я смотрел, как он играет в бильярд. Его соседка по площадке, старая дева, все еще жила здесь. С годами она не потеряла игривости.

– Но это же… Жанно? Вот так дела… Смотри-ка, у тебя такие же проказливые глаза, как у твоего дядюшки… Когда ты гулял с Луи, никогда нельзя было разобрать, кто из вас больший хулиган.

– Он вам никогда не рассказывал о… птичнике? О месте, где он хотел бы закончить свои дни?

Мне пришлось согласиться выпить с ней чаю с розмарином в надежде, что это поможет ей сосредоточиться. К концу второй чашки она вытащила бутылку коньяку – переключиться на вторую скорость.

– Твой дядя был парень что надо. Мы могли ругаться дни напролет как кошка с собакой через перегородку, а вечером он приходил пропустить стаканчик, и мы болтали. И не о нас с ним, а обо всем мире и что с ним станется. Представь себе, 21 июля 69-го года в два часа ночи мы с ним вместе сидели, вот, где ты сейчас сидишь, и смотрели по телевизору, как американец ступил на Луну.

– А птичник?

– Ну… Что-то припоминаю. Это было по пятницам. Не могу тебе сказать, что именно, но точно по пятницам, лет десять продолжалось. Я ему говорю: «Луи, вы зайдете сегодня вечером фильм посмотреть?» А он мне отвечает: «Вы же знаете, что по пятницам у меня птичник». Он, наверное, голубей гонял или что-то в этом роде, есть такие любители – привязывают письма голубям к лапам, ну как-то так, я не в курсе. Каждую пятницу ровнехонько в шесть часов вечера его приятель Ферре, механик из Борна… помнишь его?