Збинек Кованда - Палец на спуске

Однако время было более быстрым, чем Якуб.

Спустя два дня все восемь человек, которые во время бури прятались в смолокурне, были вызваны в жандармерию. Оказывается, это были никакие не лесорубы, а стачечный комитет местного завода, члены которого не только готовили стачку, но и совершению серьезно договаривались о том, как быстрее объединить немецких и чешских коммунистов.

Но стачка не состоялась, а немецкие и чешские коммунисты были объединены несколько позже. Осень еще не окрасила в том 1921 году природу яркими красками, как к Якубу пришел старый Эман Шпичка, бржезанский бедняк, который всю свою жизнь проработал на заводе, как и его четырнадцатилетний сын Йозеф.

— Вернулся я из каталажки, Якуб, как видишь. И ты знаешь, почему я там был.

При этих словах Шпички свет померк в глазах Якуба. Вопросы, которые так мучили его после встречи в смолокурне, теперь настоятельно требовали ответа.

Эман Шпичка продолжал:

— О встрече кроме нас знали только ты и граф. Я пришел спросить тебя, Якуб, мог ли граф нас выдать?

— А вы думаете…

— Конечно, Якуб. Кто-то ведь сделал это. Иначе и быть не может.

Сознание того, что на него, Якуба, падает подозрение, делало жизнь невыносимой.

— Граф никого из вас не знает.

— Ты уверен в этом, Якуб?

— Да, уверен.

Шпичка замолчал. Якуб не сказал бы так, если бы сделал это сам. Наоборот, он ухватился бы за эту мысль и старался всеми способами доказать, что это дело рук графа. Никто в организации не верил, что это совершил Якуб. Но как же тогда объяснить происшедшее?

Якуб вдруг ни с того ни с сего вспомнил старую кузницу и длинные щипцы, которыми вытаскивал из огня раскаленное железо. И молоты, которые стучали и стучали по железу, а оно вытягивалось, остывало и, наверное, своим особым голосом кричало от боли.

— А вы думаете, дядя Эман, что я мог бы?..

— Не думаю, Якуб. Никто из нас ни о чем подобном не думает. Но пойми, нам надо знать точно.

Шпичка понял, что он уйдет с тем же, с чем и пришел.

Когда Якуб прощался с дядей Эманом, он думал о своей винтовке, спрятанной в темном углу осиротевшего хлева.

В том году Алоис Машин получил к рождеству королевский подарок. В свои двадцать лет он стал господским кучером. Якуб узнал об этом, когда сидел на пороге и кормил кур. Пастух общественного стада, который прошептал ему эту новость, принес Якубу приглашение от пана графа. Якуб вернул приглашение и сказал:

— Передай пану графу, что я болен.

— А что у тебя болит, Якуб?

— Вот здесь болит, внутри! Как будто там сидит страшный червь.

Посыльный недоверчиво выслушал его и удалился.

Через два часа Якуб стоял на господском дворе и разговаривал с Лойзой Машином.

— Поздравляю тебя, Лойза! Ты уже кучер, а меня до сих пор еще не хотят брать на «Шкодовку». Но это все-таки будет. Пойдем обмоем твое счастье!

Лойза скорчил довольную мину, распряг второго мерина, шлепком ладони по крупу загнал его в конюшню и пошел с Якубом. Не в корчму, а в дом к Якубу, где в чулане на столе стояла бутылка рома, а в постели под матрацем лежала винтовка Якуба.

Они сидели уже продолжительное время. В бутылке содержимого оставалось совсем немного, когда Лойза наконец разговорился. Якуб принес вторую бутылку рома, поставил ее перед Лойзой, потом вытащил из-под матраца винтовку, положил ее на колени и сказал:

— А теперь послушай меня, Лойзик! Если скажешь мне, кто выдал дядю Шпичку и тех остальных, получишь вторую бутылку. Если же ты этого не сделаешь, я застрелю тебя здесь, как паршивую собаку!

Лойза перепугался, стал просить, чтобы Якуб спрятал винтовку, а потом взял бутылку и захныкал:

— Обещали мне, что я стану господским кучером…

Когда он уснул, уронив голову на стол, Якуб запер его в чулане и скрылся в темноте.

Через минуту он постучал в маленькое оконце.

— Кого там черт принес?..

— Это я, дядя Эман. Пойдемте скорее со мной! — Он появился на пороге в пальто, одетом прямо на рубашку. — Вы должны услышать это собственными ушами!

Эман Шпичка улыбнулся. Не представляло большого труда установить, кто их тогда выследил и продал за тридцать сребреников. Он уже давно об этом знал. Но речь теперь шла не об Алоисе. Шпичка оделся, и они пошли.

Лойза еще храпел, подложив под голову руки. Якуб растормошил его и крикнул ему в ухо:

— А теперь повтори все, что говорил мне!

Лойза вытаращил глаза, закачался, не понимая, что происходит.

— Не надо, Якуб, мы уже давно об этом знаем. А ты, Лойза, иди домой и помни: если совершишь еще что-нибудь подобное, все честные люди в нашей деревне отвернутся от тебя.

По дороге к господскому двору Лойза пустил слезу во второй раз из жалости к своей собственной судьбе. В ту ночь он пошел спать на конюшню к своим верным меринам.

Эман Шпичка потом сказал Якубу:

— У людей в районном центре тоже есть ум. Они помогли нам. Мы были рады, когда узнали, что это был не ты. Но того, что ты сделал сегодня, мы не ожидали. Спасибо тебе, Якуб. А что ты думаешь насчет того, чтобы вступить в наши ряды?

Шел декабрь 1921 года. Коммунистическая партия Чехословакии сбрасывала детские пеленки и вставала уже на собственные ноги. К тому времени мы во многом успели проиграть, и жадные взгляды тех, единственным богатством которых было потомство, обращались только на Восток, туда, где пролетарии вели жестокий бой с капиталом всего мира. Только там светилась надежда. Надежда для обездоленных всей земли. Однако она светила только тем, кто воспринимал этот свет. Ведь и Лойза Машин был бедняком. Но мечтал он о другом: ему хотелось заполучить кнут кучера.

О эти странности человеческой души!

Вот так Якуб Пешек вступил в партию. Так, и никак иначе!

Якуб все еще стоял. Постепенно, напрягая все свои силы, он пытался успокоить себя. Он разглядывал лица, на которых застыл вопрос, что же будет дальше, и на которых было написано очевидное и нескрываемое удовлетворение: начинается хорошее представление, как и ожидали. Он смотрел на заносчивые чужеземные растения зимнего сада.

В человеческих ли силах вообще объяснить здесь, как тогда в действительности было? Стоит ли вообще объяснять что-то этим людям? Однако молчание будет твоим поражением, Якуб. Как же ты теперь поступишь? Сдашься этим крикунам? Допустишь, чтобы Алоис Машин сыграл роль героя в этой комедии?

Нет, Якуб не ягненок. Лучшая оборона — это нападение.

— Так пан Машин пересказал вам эту сказку немножко иначе? А не рассказывал он вам также, что три года сидел в тюрьме? И за что он там, собственно…

Ему не дали докончить. Раздался тот же голос, который секунду назад спрашивал о том, как Якуб попал в партию:

— Ведь как раз поэтому он здесь и сидит, пан Пешек. Именно из-за тех трех лет тюрьмы, потому что они служат свидетельством одной из тех вещей, которые вы делали после Февраля и о которых хотели немножко иначе рассказать вы, пан Пешек.

Веселье в зале было неподдельным. Якуб тяжело опустился на стул.

Иногда в голове человека возникают навязчивые идеи. О материальности души, о существовании чудовища в озере Лохнесс, о заболевании раком или о знатном происхождении.

С четырнадцати лет Лойза Машин был убежден, что он сын графа Чернина, и его убеждение укреплялось точно по правилам навязчивых мыслей: полным отсутствием доказательств «за» или «против».

Случались с ним и забавные происшествия, главным образом во время посещений корчмы. Он гордо входил туда в шляпе и с кнутом в руке, потом, выпив несколько рюмок горькой, начинал выдавать самые большие тайны своей жизни: как пан граф тайно принимает его по ночам, как катается и плачет из-за того, что нельзя усыновить его — слишком поздно, так как человек не может стать графом, если когда-либо был кучером.

Время от времени графу доносили, что рассказывает о нем Лойза. Большей частью граф не придавал этому никакого значения и воспринимал все как шутку, в других случаях он только махал рукой и ворчал:

— Такого глупца я бы мог сделать разве что только со своей кобылой Парадиз, но я что-то не припоминаю этого!

Однако пришло время, когда кто-то постучал в дверь домика Лойзы. Испуганный Лойза негромко выругался, но дверь все же открыл. На пороге стоял незнакомец.

— Это вам посылает один человек, которого вы хорошо знаете, — сказал человек, убедившись, что перед ним стоит нужное лицо, и, не произнеся больше ни слова, удалился.

От сильного волнения у Лойзы тряслись руки, в которых он держал сверток. Он хотел окликнуть человека, узнать от него все сразу же, но не сделал этого. Быстро закрыв дверь на замок, он несколькими прыжками добежал до кухни и стал искать ножик, чтобы перерезать тонкий, но прочный зеленый шпагат. Развернув бумагу, он увидел картонную коробку и лист бумаги, на котором было что-то напечатано на машинке. Что сделать раньше? Открыть коробку или прочитать написанное? Никакие слова ни на какой бумаге так не важны, как то, что не только имеет вес и объем, но и что еще можно пощупать руками.