Артур Япин - Сон льва

— Ах, что вы, это не чудо, — сказал Ян. — Чудеса приходят готовыми к употреблению, а у Галы — дар. И такой дар обязывает. Над ним надо очень много трудиться. Но как говорят, dandum est aliquid…

— …cum tempus postulat aut res,[22] — подхватила его дочка.

У священника открылся рот от удивления, а его жена, пораженная, прекратила попытки сбросить Галу.

— Это еще что, — сказал Ян. — Ее маленькая сестренка так тоже уже умеет. Что я говорю, не так уж важно, лепечет ли малышка Катона в колыбели. Нет, новая любовь Галы — это Гомер, правда, зайка? Я читаю его по вечерам ей перед сном, а когда она просыпается, у нее уже все от зубов отскакивает.

— Ну, между тем и другим лежат недели две зубрежки и долбежки, — сказала мать Галы, которой уже надоело все представление. Она освободила дочь из объятий пасторши и спросила, где та была.

— Как не простить отцу его восторг, — благодушествовал пастор, — когда у него такой необыкновенный ребенок, такой…

В этот момент Гала вспомнила о велосипеде. Просто внезапно пришло в голову. И ее рюкзачок на багажнике!

— Муза, скажи мне… — начал Ян и взглянул с надеждой на дочь.

Через несколько минут у нее могут спросить тетрадь для домашних работ, чтобы показать гостям ее отличные отметки, но тетрадь лежит в велосипедной сумке и в данный момент мокнет под дождем.

— Муза, скажи мне о том многоопытном муже… — настаивал Ян, уже несколько нетерпеливо, — который долго скитался…

Скитался… — повторила Гала, — у ограды. — Она высвободилась из маминых объятий.

— Какой ограды? — спросила супруга пастора, ожидая продолжения, так как спутала Гомера с детским стишком. Но Гала знала, что ей предстоит сделать.

— У ограды цирка. Мне надо туда.

— Цирка! — передразнил ее Ян, словно она сказала глупость.

Он не мог понять, почему пастора это замечание развеселило не меньше, чем слова древнего Катона, и когда гость хлопнул себя по коленям, воскликнув: «Sunt pueri pueri, pueri puerilia tractant!»,[23] — Ян решил, что над ним посмеялись.

Он резко приказал Гале продекламировать первые строки из «Одиссеи» на языке оригинала. Девочка попробовала нащупать в кармане, встреченном в шов ее платьица, есть ли там велосипедный ключик, и поняла, что даже не закрыла велосипед на замок. И ее альбом со стихами тоже остался в сумке, и дневник, и альбом для рисования с новыми карандашами фирмы «Саrаn d’Ache», которые так приятно пахнут, когда откроешь коробку.

— Ян, честно, — сказала пасторша, открывая сумочку, — в этом нет ничего страшного, радуйся лучше огоньку у нее в глазах. — Она наклонилась к Гале и протянула ей купюру. — Может быть, папа в виде исключения разрешит тебе сегодня вечером сходить посмотреть на слонов.

Но улыбка сползла с ее лица, когда она взглянула на Яна.

— Иногда я не знаю, упрямишься ты или просто глупа.

Он покраснел, и слезы стыда показались у него на глазах.

— Она прекрасно все знает. Вперед, Гала, хватит мне хвастаться лысой индюшкой. Ты же помнишь: Andra moi ennepe Mousa polutropon hos mala polla..[24]

Гала слышала звуки, и они казались ей знакомыми. Они крутились в ее голове, как лошади карусели, которая вертится так быстро, что на нее не запрыгнуть. Когда она пожала плечами, то бровями и уголками губ скорчила такую же гримасу, как и клоун, которого она только что видела, в надежде, что все засмеются.

— Какие у меня все-таки глупые дети! — вздохнул Ян, и Гала выскочила за дверь.

Вагончики, нагруженные цветами, снова покатились по аукционному залу. Пурпурные далии и лососевые орхидеи тряслись на стрелках и скрипели на рельсах, а высоко над ними стояла на помосте Гала, все еще прямая как палка, подыскивая слова.

Последнее время это ей удавалось все хуже и хуже. Как будто слова бежали слишком быстро для нее. Тогда она представила себе, как впервые в тот вечер, когда их навещал пастор, что они мчатся мимо на карусели. Пока она, стоя в очереди, дожидаясь, чтобы ее впустили, концентрировалась на одной точке, она не могла с ними ничего сделать, но если она очень быстро вращала глазами по часовой стрелке, ей удавалось выловить все больше и больше звуков, несколько слогов одновременно, но, увы, не все предложение целиком.

Это были первые признаки начавшейся у Галы болезни: ускользающие слова, мелькающие огни, изменяющиеся звуки, но девочка не понимала, что этим следует обеспокоиться; что она должна рассказать родителям и что тогда можно будет избежать самого худшего. Когда слова плясали вместе с тенями, Гала смотрела на них, как на яркие видения, которые появляются перед тем, как засыпаешь. В крайнем случае, она иногда пыталась себя уговорить, что она не должна валять дурака, не должна нервничать, пока ее еще ни о чем не попросили. Когда отец хотел, чтобы они вместе разучивали новые стихи, она не говорила, что больше не в состоянии запомнить, но старалась сделать ему приятное, изо всех сил вдалбливая себе в голову эти звуки.

«Если бы я была смелее, — упрекала она себя в такие моменты, — если бы я решилась прыгнуть на карусель, тогда я снова смогла бы управлять словами».

Но все чаще ей было не за что уцепиться, и она ходила кругами вокруг этих странных понятий в своей голове.

Так же бешено вращались большие часы цветочного аукциона. Стрелки неслись по циферблату, который был сердцем аукциона, в то время как аукционатор в том же темпе провозглашал номера лотов, так же как и называемые цены на партии цветов, которые проезжали мимо, не снижая скорости. Покупатели сидели по двое на скамьях, расположенных амфитеатром, напротив часов. Здесь были и голландские фермеры с лицами круглыми, как сыры, и торговцы из ближнего востока, некоторые из которых носили тюрбаны, а другие черные бархатные капюшоны. Здесь были китайцы и чернокожий человек в синей джеллабе, которого едва было видно из-за густого дыма от сигар двоих кубинцев в военной форме, сидящих на ряд ниже его. Было поставлено специальное кресло для посланца из Ватикана, раз в неделю закупавшего цветы для всех алтарей католического мира, на этот раз нацелившегося на выгодную покупку аронников и бледно-лиловых петуний. Приземистому средиземноморскому священнику пришлось делить место с высокой дамой из Скандинавии, всякий раз, когда появлялось что-то по ее вкусу, вскакивавшей и опасно наклонявшейся, крича аукционатору:

— Это я хочу! Я хочу все! Я хочу все это! — так что другие участники аукциона отрывались от своих телефонов, которые они все утро держали у уха, спрашивая своих матерей, какой аромат им бы хотелось, чтобы наполнял все комнаты в их стране.

Прямо за последним рядом аукционеров Яну с дочерью и гостю разъяснили систему аукциона. Чем меньше стоила партия цветов, тем сильнее ее хотят приобрести.

Гала не слушала. Ритм часов и выкрики цифр образовали в ее голове ритм, за который она смогла уцепиться. В снижающихся ценах на гвоздики она узнала ритм Катулла: «Passer mortuus est meae puellae»,[25] — начала она и, чтобы лучше сосредоточиться, отошла подальше от других. Passer mortuus est.. танцевали звуки, имевшие для нее одно лишь значение — они были маленькими подарками, которыми она могла порадовать отца.

Чтобы не отвлекаться, она уставилась в землю. Там, под ногами, она открыла для себя нечто своеобразное, то, что, казалось, ускользало от взгляда взрослых. Под скамьями шел желоб, такой же крутой, как сама трибуна. Мужчины и женщины сидели над ним на железных решетках, сквозь которые они бросали все, что им было больше не нужно. Слева и справа лились вниз остатки кофе, падали коричневые окурки, бумажные стаканчики и скомканные салфетки, кусочки старого хлеба и шкурки от съеденных угрей. Все падало в широкую щель и исчезало в глубине. Кто знает, наверное, мужчины и женщины настолько боялись потерять свое драгоценное время, что даже облегчались на месте, как коровы в коровнике. Целая батарея сточных труб была здесь, по одной под каждым рядом стульев, по которым грязь уносилась вместе с водой, высокие желоба, конца которым не было видно. Вода непрерывно бурлила в крутых желобах, вода, вода в своем собственном темпе, волны воды со своим ритмом, прерываемым всплесками бросаемого мусора. Все это не было похоже ни на один из размеров, встречающихся у Катулла, поэтому Гала застряла посередине третьей строки второй строфы.

Она почувствовала, как кровь в венах давит ей в виски. «Неудивительно, — думала она, — что слова сбежали от меня. Их слишком много, вот и возник затор». Можно было почувствовать, как они давили, чтобы пробиться к ней.

— Это всего лишь игра, — повторяла Гала слова, которыми ее утешала мама после посещения пастора с супругой.

— Папа играет в игры и совсем не умеет проигрывать.

Ян запретил Гале идти на вечернее представление в цирк, окончательно и бесповоротно, когда узнал, почему ей так хочется туда попасть.