Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы

— А правда надо целовать парашу?

Ответом — молчание. Коля заколебался. Тогда Смех поддержал цыгана:

— Целуй. Все целуют.

— Вот поцелуешь — и на этом конец, — вмешался цыган. Как хотелось Коле, чтоб все кончилось. Сломленная воля говорила: целуй, но сердце подсказывало: не надо.

Не доверяя цыгану и Смеху, он посмотрел на Мишу, самого авторитетного. Миша был доволен Колей — он ни разу не застонал, когда его прописывали. Но теперь, когда малодушничал, Мише не было его жалко.

— Парашу целуют все. Это закон, — сказал он.

Коля еще раз обвел всех взглядом и остановился на цыгане.

— Ну что же, целуй, — растягивая слова, чтобы не заикаться, сказал цыган.

— А куда целовать?

— Открой крышку и в крышку изнутри.

Коля медленно подошел к параше — она стояла у самой стены — и откинул крышку.

— Сюда? — указал он пальцем на зернистую, отбеленную солями внутреннюю сторону крышки.

— Сюда, — кивнул цыган.

Сердце, сердце опять подсказывало, что целовать парашу — не надо. Но крышка открыта — мосты сожжены. К ребятам он стоял спиной и нагибался к крышке медленно, будто она могла полоснуть, словно нож, по горлу. Из параши несет мочой. Вот крышка рядом, он тянет к ней губы, будто она раскаленная, и, прикоснувшись, обожжет их. В камере — тишина. Все замерли, будто сейчас свершится что-то такое, от чего зависит их судьба. Коля еле тронул губами крышку и выпрямился — камера взорвалась:

— Чушка! Параша! Мина!

Гул стоял долго.

— Камбала! Закрой парашу! — наконец крикнул Миша.

Коля закрыл.

— Сейчас позвоним, — продолжал он, — во все камеры и скажем, что у нас есть чуха.

Миша взял со стола кружку и только хотел стукнуть по трубе, как Коля, поняв, какая жизнь его ожидает, закричал:

— Миша! Ребята! Простите! Ведь я правда думал, что надо целовать парашу. Вы же сами сказали, — он посмотрел на цыгана, на Смеха, остановил взгляд на Мише, — что целовать парашу — тюремный закон. Если б вы не сказали, разве б я стал целовать? Да не поцеловал я ее, только губы поднес…

Ребята молчали. Решающее слово оставалось за Мишей. Он немного подумал.

— Хорошо, — сказал он и поставил кружку на трубу отопления, — звонить не будем.

Он замолчал. Молчали и остальные.

— Я думаю, его надо простить, — произнес Миша.

Смех был против, а цыган молчал. Двое ребят согласились с Мишей. Переговорив, парни Колю решили простить и никому об этом не рассказывать.

Камеру повели на вечернюю оправку. Парашу тащили Смех и Коля. Туалет — через две камеры, в самом углу. Стены его обрызганы раствором и напоминали вывернутую наизнанку шубу. Так сделано для того, чтобы на стенах не писали. Ребята подошли к стене и в щелях «шубы» стали искать записки.

На этаже два туалета в разных концах. Половину камер водили в один, другую — во второй. Туалет — общее место, и его стена-шуба служит почтой.

Парни умылись, вытерлись полотенцем. Умылся и Коля, но вытерся в камере. Не взял полотенце.

Покурив, ребята начали учить Колю фене — воровскому жаргону. По фене он не ботал, а это входило в ритуал, дополняя прописку и игры. Так Петров узнал, что кровать — это шконка, или шконцы, лампочка — тюремное солнышко, ботинки — коцы, говноступы, или говнодавы, или прохоря, надзиратель — дубак, попка, попкарь, глазок в двери — волчок…

— Ну, Камбала, ты знаешь «Гимн малолеток»? — спросил Миша.

— Не знаю.

— Ладно, выучишь потом. Давай у дубака попроси гитару, а то скучно. Я поиграю, а мы споем «Гимн малолеток».

Коля постучал в кормушку. Надзиратель открыл ее.

— Что тебе?

Это — другой попкарь. Они сменились.

— Старшой, дай гитару, мы поиграем.

— Может, и бабу привести?

Он закрыл кормушку, а пацаны закатывались со смеху.

— На базар не хочешь сходить? — смеясь, спросил цыган. — Может, толкнешь чего да водяры притащишь.

Засмеялись опять. Смеялся и Коля. За компанию. Над самим собой.

Нахохотавшись над новичком, ребята помыли ложки, вытерли со стола и сели ужинать во второй раз. Из-за окошка — оно служило холодильником — достали сливочное масло, копченую колбасу и пригласили Колю к столу. Он отказался.

— У малолеток все общее, садись, — поставил точку Миша.

Колбасу нарезали алюминиевой ложкой. Ее конец заточен, как финский нож.

Коля брал тоненькие кусочки колбасы не только из-за скромности — есть не хотелось. Побыть бы одному! В одиночке!

Ребята убрали со стола и расправили кровати. Коля постелил постель, и попка прокричал:

— От-бой!

Ребята улеглись, и цыган спросил Колю:

— Кино любишь?

— Люблю.

— Часто смотрел?

— Часто.

— Во-о-о! Нештяк! Счас будешь рассказывать.

Коля рассказал два кинофильма. Ребята — довольны. Цыган попросил еще.

— Хорэ[1], Федя! Оставь на завтра, — громко сказал Миша и отвернулся к стене.

Коля с головой — под одеяло, будто одеяло отделяло его от тюрьмы.

Долго не мог уснуть. Ворочался. Тяжкие думы захлестывали сознание. Не ожидал, что тюрьма так издевательски встретит. «Господи, помоги»,— молила его душа. На кого уповать — не знал он, а на себя после унизительного вечера почти не надеялся. «Что я могу сделать с пятерыми? Как быть?» Понимал: житуха будет несладкой. Но изменить ничего нельзя. С волками жить — по-волчьи выть. И не выть, а лишь только подвывать.

Ему снились кошмарные сны. Проснулся и обрадовался: как хорошо, что все было во сне. Но тут же вспомнил вчерашний вечер, и стало страшно. Ему хотелось, чтобы и тюрьма была лишь только сном. Он откинул одеяло, и в глаза ударил неяркий свет ночной лампочки, светившей, как и в боксике, из зарешеченного отверстия в стене. Нет — тюрьма не сон. «Сколько же сейчас времени? Скоро ли подъем?»— подумал он, поворачиваясь к стене и натягивая на голову одеяло.

Он лежал, и ему не хотелось, чтобы наступало утро. Что принесет новый день? Уж лучше ночь. Тюремная ночь. Тебя никто не тронет. Или лучше — одиночка.

Но вот дежурный закричал: «Подъем!»— и стал ходить от двери к двери и стучать ключом, как молотком, в кормушки, крича по нескольку раз: «Подъем!» Камера проснулась. Ребята нехотя вставали, потягивались, ругали дубака.

— Да, Камбала, ты сегодня дневальный, — с кровати сказал Миша, стряхивая на пол пепел с папиросы.

Слышно было — соседние камеры водили на оправку. И у их двери забренчал ключами дежурный.

— На оправку! — распахнув дверь, крикнул он.

Цыган, проходя мимо Коли, сказал:

— Выставь бачок.

Коля выставил и зашел за парашей.

— Смех, — услышал Петров в коридоре голос Миши, — а парашу кто понесет?

Смех вернулся, злобно взглянул на Колю, и они, взяв за ручки двухведерную парашу и изгибаясь под ее тяжестью, засеменили в туалет.

В туалете холодно. После оправки ребят закрыли в камеру.

В коридоре хлопали кормушки: разносили еду. Открыли и у них.

— Кружки! — гаркнул работник хозобслуги, и Коля, взяв со стола кружки, в каждую руку по три, поднес к нему.

Тот шустро насыпал по порции сахару специальной меркой, сделанной из нержавейки и похожей на охотничью мерку для дроби. Через несколько минут Коля получил шесть порций сливочного масла, завернутого в белую бумагу, а затем хлеб и занес бачок с кипятком.

Открылась кормушка, и баландер — молодая симпатичная женщина, стала накладывать кашу. Ребята облепили кормушку. Коля смотрел на согнутые спины малолеток. Миша и цыган стояли у кормушки первые и пожирали взглядом женщину, бросая комплименты и чуть ли не объясняясь в любви. В каждой камере ей уделяли внимание, иногда граничащее с цинизмом. В роли баландера выдерживала не каждая женщина, но многие соглашались: досрочное освобождение заставляло женщину пойти на этот шаг и стать объектом ежедневных излияний заключенных.

Парни сели за стол. В белый ноздристый хлеб, его в тюрьме давали малолеткам только на завтрак, они втерли пятнадцать граммов масла. Ели не торопясь, особенно когда пили чай с сахаром и маслом. Удовольствие растягивали.

После завтрака Коля собрал миски и поставил у дверей. Малолетки, лежа на кроватях, курили и ждали вывода на прогулку. Им крикнули приготовиться, и Коля сказал:

— На прогулку не пойду. У меня носков шерстяных нет и коцы здоровенные.

— Пошли, — позвал цыган, — мы ненадолго. Замерзнем — и назад.

Вместо шарфов обмотали шеи полотенцами.

Коля остался.

Как хорошо одному. Вот бы они совсем не возвращались. Но ребята минут через двадцать вернулись. Румяные, веселые.

Отогревшись, цыган взял шахматы.

— Сыграем в шашки?

— Сыграем, — согласился Коля.

Вместо шашек расставили шахматы. Цыган обвел всех взглядом и спросил Колю: