Д. Томас - Белый отель

Лиза попыталась помочь больному старику, которого принимала за Фрейда. Ричард разрешил ей просмотреть личные карточки поселенцев. Все дело в том, что она не помнила фамилию замужней дочери профессора. Но когда нашла некую Софью Халберштадт, у которой был маленький сын Хайнц, подумала, что напала на верный след, и написала ей короткое письмо. Словно в награду за доброе дело, наткнулась на карточку старинной петербургской подруги, Кедровой. А когда возвратилась в свою комнату, на тумбочке у кровати ее дожидалось письмо. По странному совпадению, его прислала Людмила. Она увидела имя Лизы в списках, и очень обрадовалась. Здоровье пока не позволяет ей выходить за пределы лагеря, но она надеется скоро ее увидеть. Они обрабатывают больную грудь радием: болезненный процесс, из-за которого она чувствует себя плохо. Странно, ведь Лиза четко помнила, что врачи, тщетно пытаясь спасти Людмилу, удалили ей грудь. Оставалось надеяться, что болезнь не пошла дальше.

Удушливо-жарким безветренным днем Ричард Лайонс повез ее в армейском джипе по берегу озера. Мать пожелала встретиться с ней в каком-нибудь безлюдном месте. Он остановил машину в тени фиговых деревьев, и сказал, что она должна пересечь дюну. Дойдя до вершины, Лиза остановилась, посмотрела вниз. Вдалеке простирались холмы Иудеи, у озера стояла женщина. Она отвернулась, словно зачарованная облаком красной пыли на горизонте и застыла, как статуя: даже края одежды не колыхались. Когда, наконец, подняла голову, Лиза увидела, что вся левая половина лица превратилась в сплошной рубец.

Они молча брели по берегу, не зная, что сказать друг другу. В конце-концов, Лиза заговорила. Мне очень жаль, что ты получила такие ожоги, сказала она.

«Да, но поделом мне. К тому же, врачи здесь творят настоящие чудеса». Дочь вспомнила забытый за полвека голос, и грудь болезненно сжалась.

Женщина пристально вглядывалась в Лизу, постепенно узнавая в ней своего ребенка. Заметила крестик на шее: «Это ведь мой, да? Я рада, что ты его сохранила».

Все же обе чувствовали себя неловко и скованно.

Чтобы прервать неприятную паузу, Лиза спросила, как живется в Кане, где располагалось поселение матери.

Та растянула губы в грустной усмешке. «Ну, в любом случае, это не нижний круг».

Лиза вежливо улыбнулась в ответ, хотя была озадачена ее словами; теперь она вспомнила неприятное пристрастие матери к многозначительным тирадам.

«Скоро сюда приедет твоя тетя».

«Да? Когда же?»

«Скоро».

Над водой пролетел ворон, зажав в клюве кусочек хлеба.

«И Юра тоже». Мать искоса посмотрела на Лизу. В прекрасных карих глазах таилась грусть. «Тебе следовало бы получше узнать своего брата. Ну конечно, когда ты родилась, мальчик очень ревновал. Вы такие разные: без сомнения, он пошел в отца».

Лиза потянулась к ее руке. Они неуклюже переплели пальцы. «Ты знаешь, что здесь твой отец? Он изолирован».

«Как обычно». — обе негромко рассмеялись, и ощущение неловкости наконец исчезло.

«Ты общаешься с ним?» — спросила Лиза.

«Ну, конечно».

«Передашь привет от меня?»

«Разумеется. Да, его родные, — и мои тоже, — хотят, чтобы ты знала, все просто мечтают увидеть тебя, и с нетерпением ждут встречи».

Лиза кивнула; ей было приятно слышать это. Они прогуливались вдоль берега, неслышно ступая по песку. У нее едва не вырвался давно мучивший ее вопрос, но она вовремя остановила себя. Рано, еще слишком рано. Кроме того, сейчас стало ясно, что ничего важного тут нет, простое любопытство. Единственно важной, страшной проблемой всегда оставалась смерть, но она оказалась ложной, ведь на самом деле мама не погибла, она эмигрировала.

Словно прочитав мысли дочери, мать вздохнула и произнесла, — «Полагаю, ты знаешь, что произошло?»

«В общих чертах. Но если тебе неприятно, не надо говорить об этом. Ничего особо важного тут нет. Я поразилась бы ничуть не меньше, если бы узнала, что ты участвовала в съезде монахинь».

Мать рассмеялась. «Ну, на такое я вряд ли способна! Нет, я не возражаю, давай поговорим. Твой дядя — славный малый. Ему приходилось нелегко с Магдой. Он здоровый, нормальный мужчина, но ее желания никак не соответствовали его потребностям. Она почти ничего не могла дать ему. Нельзя ее винить: она слишком поздно осознала это. Мы обе были такими невинными, когда выходили замуж! Такими юными! И совершенно ничего не соображали в подобных вещах. Ты понимаешь?»

«Да. Да, теперь все встает на свои места».

«Магда знала, что происходит между мной и ее мужем, — по крайней мере, в начале, — причем, по-моему, даже испытывала некое облегчение». — Мать с тревогой смотрела на нее.

«Значит», — произнесла Лиза, чувствуя, как рассеивается туман, — «когда вы втроем… она действительно хотела…?» Она бросила взгляд на маму, покраснела и вновь отвела глаза.

«Да, скорее всего. Ведь именно она и предложила попробовать. Франц и я чувствовали себя весьма неловко. Но позднее она потребовала, чтобы мы вовсе прервали отношения, — наверное, страдала от ревности и одиночества, — и с тех пор нам с твоим дядей пришлось встречаться тайно. Мы совершили непростительный грех».

«А Отец знал?»

«Знал, но никогда не заговаривал об этом. Мы не спали вместе… да, после рождения Юры практически ни разу не занимались любовью. Ну, не в буквальном смысле — естественно! Так, по большим праздникам… Он всегда был страшно занят. Работа, политические интриги, любовница. Его не волновало, чем я занимаюсь, лишь бы соблюдались внешние приличия».

В полдень солнце палило нещадно, и Лиза чувствовала, как на нее накатывает дурнота. Слишком много сил потребовалось, чтобы вынести мамину исповедь. Она предложила присесть в тени скалы, хоть немного спасающей от безжалостных лучей. Они прислонились к горячему камню. Мать озабоченно осведомилась, как себя чувствует дочь. Небольшая слабость из-за жары, ответила Лиза. Может быть, она хочет немного попить? Когда Лиза кивнула, мать расстегнула одежду на груди и обвила дочь руками, привлекая к себе. Первые освежающие капли молока сразу прогнали жар и голова перестала кружиться. Лиза отняла губы, приподнялась и, словно к святыне, прикоснулась к полной белой груди, увенчанной рыжевато-коричневым соском. «Я помню ее!» — тихонько рассмеялась она. Мать улыбнулась в ответ: «Пей сколько хочешь, молока у меня всегда было вдоволь».

«Но как…?» Мать вздохнула: «К нам присылают столько сирот! Кормилиц постоянно не хватает. Каждый приносит пользу по мере сил».

Лиза прильнула к соску, потом к другому, забыв обо всем, кроме спокойной радости насыщения. Ее рука, обвившая талию матери под платьем, нащупала что-то твердое, и она улыбнулась про себя: мама до сих пор носит такую древность, как корсет! Когда она, наконец, утолила жажду, а мать привела себя в порядок, Лиза расстегнула блузу и подставила ей грудь. Мягкие губы сжали сосок, и она почувствовала себя такой счастливой! Поглаживая все еще пышные светлые волосы мамы, она заметила, что завидует ей, и сама хотела бы кормить младенцев. Застегиваясь, густо покраснела, когда мать задала неизбежный вопрос, и объяснила, что молоко появилось из-за молоденького английского лейтенанта. Юноша ей так нравился, казался таким беспомощным, его так хотелось покормить и приласкать, что он вызвал прилив материнских чувств.

Ощутив, что бодрость и силы вернулись, они поднялись и возобновили прогулку. Мария Конопника сказала: «Примерно то же я чувствовала по отношению к твоему дяде. Считала, что, утешаю, жалею его. Думала, что никому не причиню вреда, если помогу ему. Конечно, мы всегда немного обманываем себя».

«Я видела, как ты утешала его!» — дочь криво усмехнулась.

«Да, знаю! Ах, это было ужасно! У нас чуть сердце не разорвалось от страха! Оставалось только молиться и надеяться, что ты слишком мала, чтобы понять… Но, как видно, надежды оказались тщетными. Прости меня, Лиза, родная. Понимаешь, мы понятия не имели, что ты осталась на яхте. В обязанности Сони входило следить, чтобы…»

«Я имела в виду другой случай, в беседке!» — Лиза улыбнулась, слегка поддразнивая ее, но мать недоумевала. «Мы никогда ничего себе не позволяли в беседке, и вообще в таких местах, где нас могут увидеть. Почти все время встречались на яхте, когда твой отец уходил на работу, а тетя предпочитала остаться. Мы всегда проявляли сугубую осторожность».

Потом она вспомнила, и покраснела: «Подожди! Да, да, я знаю, о чем ты говоришь! Один-единственный раз! Господи, как глупо мы тогда вели себя! Так ты нас заметила? Я не думала, что ты вообще куда-то уйдешь! Да, конечно, я помню! Я тогда делала набросок на пляже, верно? Но думала совсем о другом… Наверняка прескверная получилась картина! Было ужасно жарко, верно? Почти как сейчас. Потом подошли твои тетя и дядя, Магда захотела позагорать, а Франц и я отправились на прогулку по саду. Да, действительно!» она улыбнулась, и кожа на нетронутой огнем правой части лица покраснела еще больше. «Мы ведь всего лишь целовались, разве нет?»