Анатолий Вилинович - Остап Бендер в Крыму

В таких безрезультатных поисках и прошел длинный батумский день. Уже к вечеру, перекусив кое-как, бывшие направились в порт, чтобы на том же «Пестеле» вернуться в Сухум. Там Екатерина должна была дождаться пароход «Ленин», где она служила, и снова плыть в Батум, но уже без своего любимого. А оттуда рейсом в Одессу.

Они шли по улице с пальмами мимо двухэтажного белого дома, окна которого были открыты. У входной массивной двери висел флаг с полумесяцем. Это было турецкое консульство.

Ксенофонтов придержал Екатерину и кивком головы указал на представительство Турции.

— Вот они помогли бы мне, но что я им скажу, у меня нет для них веской причины.

После этих слов, идя к порту, Екатерина продолжала уговаривать своего любимого возвратиться с ней в Сухум. Но он решил остаться в Батуме. Пристроиться, поискать нужного проводника, а если и не найдет, то попытаться перейти границу самостоятельно.

— А деньги, деньги у тебя есть? — спрашивала его женщина.

— Я все же надеюсь, что ты отдашь мне свое бриллиантовое кольцо, Катрин, — просительно смотрел на нее Вадим.

— Может быть, — как-то загадочно сказала Екатерина. — Но у меня его-то с собой нет. Что же я, глупая, в наше время носить бриллианты.

— Да, в этом я с тобой согласен. Тем более, на твоей унизительной неблагодарной службе. Стелить постели, убирать каюты и прочее.

— Что ты подразумеваешь под словом «прочее»? — взглянула она непонимающе на Ксенофонтова.

— А то, что может быть, перебив постельку какому-то пассажиру, и ляжешь с ним рядом? — усмехнулся Вадим.

— Как ты смеешь, как ты смеешь!.. — возмутилась женщина и отвесила ему хлесткую пощечину.

Ксенофонтов потер покрасневшую щеку и тихо промолвил:

— Прости… я уже и сам не знаю, что говорю… — Вадим отвернулся и отошел к бачку с пристегнутой к табуретке щербатой кружкой. Он нацедил из крана теплой воды, сделал глоток и носовым платком утер, казалось, рот. Но Екатерина заметила, что он вытирал глаза, на которых выступили слезы. И от обиды, и от неудач, и от всего-всего, что его мучило долгое время.

Наблюдавший за ними старый аджарец подошел к нему и сказал сочувствующе с сильным местным акцентом:

— Прости, дорогой, я понимаю, что у тебя не ладится с женщиной. Я видел тебя на базаре, слышал твои желания. Теперь я вижу, что ты не тот, которого надо бояться. И ты действительно хочешь туда? — махнул он рукой в сторону выхода из батумского морского вокзальчика. — В Турцию?

Ксенофонтов тут же спрятал платок и с надеждой посмотрел на старика. Екатерина сидела в стороне и молчала, наблюдая за ними, слыша отдельные слова аджарца. Он говорил:

— Я могу тебе помочь, конечно. Но это стоит больших денег, дорогой. Идти туда, а потом обратно, понимаешь. Это очень опасное дело сейчас, дорогой, очень.

— Сколько, уважаемый человек, нужно денег? — придвинулся ближе к аджарцу Ксенофонтов.

— Зачем спрашиваешь сразу «сколько»? Ты скажи лучше, как ты можешь ходить по горам и твоя женщина?

— О, уважаемый человек, речь идет только обо мне. Женщина не пойдет за кордон. А что касается меня, то мне не привыкать, я служил в Крыму и много ходил по горным тропам.

— А-а, если так, дорогой, то это хорошо. А почему женщина твоя не пойдет?

— Не хочет. Она говорит, на какие деньги мы там жить будем.

— Она правильно говорит, очень правильно. Женщины помоложе могут пойти и ублажать, понимаешь… прости старика, дорогой… Ублажать богатого человека там… А она… Не обижайся, дорогой, таких там много, — критически взглянул он на Екатерину и бросил щепоть табака в рот. — Если речь будет идти о тебе одном, то еще вопрос, дорогой. Что ты понесешь туда? За границу?

— Что вы имеете в виду, уважаемый отец? — не понял Вадим.

— А то, что называется и у вас, и у нас контрабандой, понимаешь.

— Ничего не понесу, только себя. У меня ничего и нет.

— Э-э, — покачал головой старик, и хвост его тюрбана закачался в такт покачивания головы. — А вот скажи, там, в Турции, или еще дальше, у тебя родственники есть? Те, которые дадут тебе кусок хлеба?

— Нет, отец, таких у меня ни в Турции, ни дальше нет. Тех, которые уехали раньше, мне будет трудно разыскать. Разве что, вот одна… — Ксенофонтов вспомнил о графине Воронцовой-Дашковой, к которой он собирался обратиться от имени Екатерины, но промолчал. Так как совсем не представлял, где она проживает. Но, полагал он, конечно же, не в Турции.

— Да, совсем, совсем плохие твои дела, если так, — мотал свисающими с головы концами тюрбана аджарец. Он подошел к открытому окну, выплюнул жвачку, вернулся, все еще покачивая головой.

— Да, уважаемый человек, плохие мои дела, верно, — сочувствуя самому себе, выдохнул Вадим. — Но, все же, скажите, сколько надо заплатить, чтобы меня провели на ту сторону?

— Э-эх, дорогой, чтобы ты знал, то тысячи две, не меньше. Так как ты бедный человек, а с другого — много больше.

— Тысячи две?! — ужаснулся бывший поручик.

— А как ты думал, дорогой? Очень опасно сейчас стало, очень опасно.

— Это мне понятно, понятно… Хорошо, отец, если я наберу, достану эти деньги, где я тебя могу найти?

— Здесь меня и найдешь, дорогой. Я ночным сторожем в порту служу. Вот видишь? — указал старик в открытое окно. — Лодки на берегу, сторожу их. Чтобы кто-нибудь не уплыл на одной из них. Хочешь, лодку дам, дешевле будет. Но знаешь, дорогой, много надо плыть веслами. И тоже опасно, понимаешь.

— Э-э, нет, отец, на веслах я за ночь не доберусь до Турции.

— Как веслами работать будешь, какой ветер пойдет, волну какую подымет, дорогой, — вздохнул аджарец.

Ксенофонтов слушал старика, а сам думал о том, как ему собрать такие деньги. С его мизерной зарплатой потребуются годы. Жить впроголодь, чтобы собрать такую сумму. А потом что? Голым и босым оказаться на чужбине? И кольцо, подарок графини, нужных денег не даст.

Он поблагодарил старого аджарца и вернулся к ожидающей его Екатерине. Когда он с удрученным видом сел рядом, женщина, глядя на него, сказала:

— До отхода «Пестеля», Вадим, осталось полчаса. Послушай меня, вернемся вместе в Сухум. Обещаю следующим рейсом привезти тебе кольцо Елизаветы Андреевны. Но и оно не оплатит твою затею. Я слышала многие слова старика. Аджарец подтверждает, что ничего хорошего на той стороне тебя не ждет. Навряд ли ты найдешь там мою Елизавету Андреевну… Где она, что с ней? Не стоит себя тешить призрачной надеждой, Вадим, любимый… — прошептала последние слова Екатерина.

Ксенофонтов молчал, низко опустив голову, затем промолвил:

— Если так… твоя правда, Катрин… Но ведь и тебе жить не сладко, занимаясь унизительной пароходной службой.

— Да, не сладко, но что поделаешь… Одна была у меня надежда — на твою взаимность, но… Вижу только безответное твое отношение ко мне, — Екатерина помолчала какое-то время и со вздохом сказала. — Знаешь, признаюсь, если бы не дядя, — он может из-за меня пострадать, как ты понимаешь, — и я бы не прочь уехать из страны Советов. Но нужны средства, Вадим, как ты еще раз убедился. Нужны деньги и для перехода, и для жизни там. И если бы у нас откуда-то появились деньги, то… хотя мне очень жалко дядю. Он так много сделал для меня и для тебя… — растроганно промолвила женщина. — Узнают власти и его развенчают из-за нас. Ты же знаешь советские законы, нашу действительность.

— Это верно, мне тоже долг не позволяет его подводить. Я ему, пока жив, многим обязан… Хорошо, идем на пароход. Я возвращаюсь с тобой в Сухум и буду ждать тебя следующим рейсом, — встал Ксенофонтов.

— Ах, Вадим, — нежно прошептала Екатерина. — Это самое верное решение. Они вошли на борт «Пестеля» и расположились в служебной каютке таких же пароходных служанок, как и Екатерина. Каюта была свободна, так как хозяйки ее находились с это время на вахте, расселяя по каютам прибывающих пассажиров, отплывающих в Одессу.

Вадима вдруг всколыхнули чувства любви к Екатерине.

Он нежно обнял ее и начал страстно целовать. И женщина открытым своим чувством любящей так же страстно отвечала ему. Заперев дверь, оба предались неудержимой любви, наполнив каюту сочными звуками поцелуев, неразборчивым шепотом мужчины и женщины, их вздохами, стонами и скрипом пружин постели.

Устав от любви, они, разомлев, некоторое время лежали и молчали, успокаивая свои дыхания. Рука Вадима соскользнула с обнаженной пышной груди женщины, ощутив холод металла. Он промолвил:

— В какой уже раз я касаюсь твоего медальона, Катрин…

— Да, и ни разу не спросил, что это за медальон, — так же тихо ответила ему женщина.

— Что ж, позволь сейчас и спросить, дорогая Екатерина Владимировна.

— Ну что ж, посмотри, — щелкнула крышечкой медальона Екатерина. Вадим приподнялся на локте и увидел в медальоне фотографию офицера.