Анатолий Вилинович - Остап Бендер в Крыму

Помолчал, разглядывая, спросил:

— Это он? Твой первый, обещавший обвенчаться?

— Да… — тихо промолвила Екатерина, защелкнув крышечку — Что, ревнуешь? Храню как талисман. Чувства уже погасли, вернее, ты их потушил.

— Горжусь, — придвинулся он к женщине и поцеловал ее в мочку уха. — В каком чине он был?

— В твоем, Вадим, — и тихо промолвила. — Поручик Крылов, прикордонной службы.

— Поручик Крылов? — встрепенулся Ксенофонтов, привстав на койке. — А кто его начальник, командир?

— Что с тобой? — удивленно взглянула на него Екатерина. — Прикордонного рубежа штабс-ротмистр Ромов.

— Штабс-ротмистр Ромов?! — встал с койки Ксенофонтов. — Так, так… — охваченный мыслями, он вопросительно смотрел на женщину. — Расскажи, расскажи, Катрин, как ты с ним познакомилась? — торопливо спросил Вадим. — Во дворце?

— Ты спрашиваешь о поручике Крылове? Представь себе, да. Перед самым отъездом графини Елизаветы Андреевны Воронцовой-Дашковой.

— Так, так, так, Катрин, рассказывай, рассказывай.

— Что рассказывать? Не понимаю, что с тобой, что тебя это все так всколыхнуло?

— Рассказывай, прошу тебя, Катрин, — нетерпеливо попросил Вадим. Глядя непонимающе и в то же время весьма удивленно на своего любимого, женщина заговорила.

— Незадолго до отъезда графини во дворце поселились штабс-ротмистр Ромов и два его поручика. Крылов и Шагин…

— Шагин?! — возбужденно заходил по каюте Ксенофонтов.

— Шагин, — совсем сбитая с толку, повторила Екатерина.

— Рассказывай, рассказывай, милая моя Катрин, — умоляюще попросил Ксенофонтов.

— Что же рассказывать? Познакомилась я с ним, когда вызывала меня во дворец моя госпожа… Во время их пребывания, нам, прислуге, было строго запрещено свободно ходить по дворцу. Было приказано находиться нам в своих комнатах и являться к графине только по ее вызову. Потом нам стало известно, что солдаты подвезли к дворцу стройматериалы… Потом, как говорили садовник и дворник, штабс-ротмистр со своими офицерами делали во дворце какой-то ремонт.

— Где ремонт, где?! — повысил голос Вадим.

— Где, мне неизвестно. Но, разумеется, во дворце, где же еще.

— И тебе больше ничего не известно?

— Ничего. Что же касается нашей дальнейшей судьбы с поручиком Крыловым, то… Полагаю, тебе известно. Если бы не погорело ваше белое дело, то все было бы хорошо… — замолчала женщина. — Потом, когда летом снова пришли деникинцы-врангелевцы, то я узнала, что мой нареченный поручик Глеб Крылов убит, отходя от красных. Но ответь, Вадим, почему ты об этом? Что это все значит? Ты был вместе с ними? Вадим? Почему тебя это так заинтересовало?

Ксенофонтов молчал, он был погружен в свои мысли, затем негромко переспросит:

— Заинтересовало? Сейчас многое стало ясным, Катрин, — помолчав, он спросил: — Надеюсь, ты хорошо знаешь размещение комнат Воронцовского дворца, где служила?

— Разумеется, конечно же, — пораженная таким вопросом, смотрела на него женщина. — Почему ты спрашиваешь, зачем тебе графский дворец, Вадим?

— Я расскажу тебе сейчас такое… которое было неведомо как для тебя, так и для меня, до нашего сейчас разговора…

Вадим Георгиевич Ксенофонтов родился в 1898 году в Харькове, в дворянской семье. Пока Вадя рос, болел детскими болезнями и познавал окружающий его мир, ничего примечательного в его жизни не произошло.

С восьми лет мальчика Вадю определили в приготовительный класс дворянской гимназии. А затем перевели в кадетский корпус, куда его влекли голубые погончики с желтыми александровскими вензелями и бляха с накладными орлами.

После кадетского корпуса Вадим Ксенофонтов уже учится в военном училище и по выходе из него получает чин подпоручика. Первая мировая война, а затем и гражданская, повышают его в поручики.

Преданного белому делу поручика Ксенофонтова судьба бросала по всей России и Украине. В военное лихолетье 1919 года он оказался в Крыму, в Ялте.

В апреле по городу разнеслось страшное слово: эвакуация! В газете было напечатано о наступлении Красной армии, о зверствах большевиков, об их расправах с дворянством.

Люди с расширенными глазами, ухватив узлы и чемоданы, на подводах и экипажах помчались к пароходам.

В порту, в страшной давке тысячи уезжающих пробивались к трапам пароходов, крича и ругаясь, проклиная все на свете и роняя вещи в море. А со стороны Никитского ботанического сада и даже Массандры уже постреливали красные.

На пристани ржали лошади. Ломались телеги и экипажи, от столкновения валились чемоданы, баулы, радовались раздолью воры и бандиты.

— Господин офицер! — кричал мужчина в котелке. — Пропустите же, у меня паспорт! Я от градоначальника!..

— Осади назад! По очереди! Куда прешь! — винтовкой преграждали ему путь.

— Пропустите! Пропустите же! Перед вами генерал, что же вы медлите?! — кричал толстяк.

— Нас же затопчут, затопчут! Боже мой! Боже мой! — причитала дама.

— Что вы делаете, господа! Сволочи, господа! — кричал другой, падая на трап.

А старший пропускающий приказно всем:

— Паспорта, паспорта предъявляйте, господа!

Кругом виделся панический страх и смятение. Люди пробивались сквозь заслоны на пароходы, чтобы плыть в Турцию. Это был первый исторический бег дворянской России из Крыма в апреле 1919 года. И мало кто предполагал, что Советская власть просуществует в Крыму всего 75 дней. А в ноябре 1920 года подобное бегство буржуазии и войск белых повторится в еще более ужасающей форме.

Но этого поручик Ксенофонтов, разумеется, не знал. Потрясенный апрельской эвакуацией девятнадцатого, он со своими офицерами стоял на борту парохода «Муссон», и в мыслях его дребезжало будущее совершенно неопределенное и трагическое.

Погрузка кончилась. Крики людей, не попавших на пароход, усилились. Кто-то со сходень свалился в море, сорвались туда же тюк и чемодан. На капитанском мостике появился статный мужчина в синем кителе с галунами. «Муссон» басом покрыл людские крики, плач и шум на берегу и с тысячами людей и горами багажа медленно вышел в море.

Был вечер. Утонули в мглистых сумерках очертания Ялты и гор, окаймляющих город без огней. Стоящие у борта тяжело вздыхали. Прощай, Крым!..

Стемнело. Открытая палуба парохода начала покрываться укладывающимися на ночлег беженцами. Засыпали в каютах, в коридорах, в трюмах под успокоительный ритм машины.

Но не все засыпали так сразу. В кормовом трюме на нарах в темноте разговаривали офицеры:

— Лежу и вспоминаю отечественную историю, — слышался сиплый голос. Петра Третьего убили бутылкой, заметьте. Екатерину Великую, говорят, копьем ткнули снизу в нужнике, убили. Павлу табакеркой проломили голову. Николай счел нужным отравиться. Александра Освободителя разнесло в клочки. Николая Второго и его семью расстреляли. Вот вам и славяне!

— Не славяне, господин штабс-капитан, а изменники, бандиты, авантюристы и большевики, — вставил сердитый голос. — И Крым… — замолчал он.

— Что Крым? — спросил кто-то.

— Это трагическая ошибка союзников, господа. Наш долг рассказать им всю правду. Европе станет стыдно…

— Не городите чепуху, господин штабс-капитан, — парировал баритон.

На какое-то время на нарах замолчали. Затем ностальгически зазвучал голос:

— А помните «Яр» московский? Его цыганский хор? Икру, осетринку, хрустальную водочку? Надеюсь, большевики — это скверный эпизод, недолгий кошмар.

— Да, «Яр» московский… — мечтательно протянул другой голос. — А «Славянский базар», господа. Ах, какие там подавали расстегаи, блины с икоркой!..

— А «Астория» в Петербурге, господа офицеры, голубые князья? Осетрина, поросеночек с хреном и та же хрустальная водочка в заиндевевшем графинчике. Ну, и дамы в вечерних туалетах, — пробасил другой голос.

— Что об этом сейчас говорить, господа. Просрали, проворонили свое лучшее в жизни, — пробурчал сердитый голос.

Снова замолчали трюмные офицеры-беженцы. И снова послышался голос. На этот раз он принадлежал молодому поручику:

— Вот вы говорите о московском «Яре», «Славянском базаре» и о других, господа… Вы полагаете, за границей нет подобных ресторанов? Ошибаетесь, есть и получше, уверен… Но ведь и в России, и в Европе без денег ни в какой ресторан не войдешь.

— Это верно… Вот плывем в грязном трюме, в одном только обмундировании, — вздохнул сиплый.

— Жаль, что теперь возврата нет, а то бы… — не договорил поручик.

— И что было бы? — скептически спросил кто-то.

— Что ж, послушайте… некоторые не только проворонили страну, как вы говорите, но и свое личное, сокровенное наследственное богатство.