Людмила Бояджиева - Пожиратели логоса

— Теперь ты понял, — прозвучал со всех сторон голос. Он не имел знакомого сталинского акцента, но Филя узнал его. Говорил тот, кто содрал в бункере усатую маску генералиссимуса с омерзительной головы студенистого червя.

— Ты понял, где находишься и кто я, Любимец Бога! Хитрость состоит в том, что каждому воздается по вере его и по его фантазии. Ты видишь то, что сумел вообразить. А сколь правильно отражает суть твое воображение? Разбирайся сам, хилый упрямец. И смотри, внимательно смотри! Эти часы показывают смену власти. Смену эпох, смену пути. Видишь, как обстоят дела в божественном ведомстве? Впечатляющая картина — там остались лишь жалкие крупицы добра. Внизу — несметная сила зла, если тебе понятней объясняться в таких терминах. Раньше, по замыслу Верховного Архитектора, часы лежали, означая равновесие сил и бесконечность времени. Нам удалось почти поднять их — помогли мировые войны, революции всяческие бойни, затеянные людьми. Добро стремительно потекло вниз, укорачивая свой век. Последние частицы света вот-вот сорвутся, обратятся в прах, как поседевшие одуванчики.

— Последние! Последние! — загалдел амфитеатр. Глаза кишащих вокруг часов гадов сверлили Теофила. Клубясь в нетерпении, зрители были готовы сорваться с места, чтобы сомкнуть кольцо в центре арены и раздавить пришельца.

— Но часы едва держатся! Они могут упасть! И тогда вновь воцарится равновесие! — воскликнул он, протягивая руки к стеклянной башне. Достаточно одного толчка.

— Ошибаешься! Для равновесия необходимо равное наполнение сторон. Если часы упадут, когда последняя крупица проскользнет в жерло и в чаше добра воцарится абсолютная пустота, ничто не сможет остановить наше время. За этим мы и собрались здесь. Часы будут лежать, обозначая застывшую вечность, вечную пустоту, лишенную тепла. Означая полную власть зла. Ни одна крупинка не сможет переместится в добро. — Алярмус, издевательски выделявший скрипучим голосом слова «добро» и «зло», зашелся в смехе — свист и скрежет вихрем пронеслись под сводом пещеры.

Теофил вскочил, озираясь на гогочущих гадов.

— Если вы победили, если все уже решено, то почему я здесь? Почему вы пугаете меня? Значит… Значит, боитесь сами? Боитесь, что я испорчу ваше представление? Что открою мерзкую ложь? Что расскажу, как много на земле сострадания и любви? Ваши часы лгут! Вы спрятали их в подземелье, что бы скрыть от лучей солнца. Они не могут удержать Свет, потому что здесь царит мрак!

— Часы сами провалились сквозь землю, когда стали слишком тяжелы. Зло потянуло их к нам. Твои собратья были бессильны удержать равновесие — ведь у них теперь нет души. Маленькое врожденное уродство — пометина на руке и скользкая холодная жижа вместо крови. Твое зрение не способно различить такие пустяки. Но ты знаешь, на что способны такие двуногие — руки, душа, кровь — только помеха обитателям Ада. И они избавляются от ненужных придатков, ловко избавляются, черти! Любовь, вера, милосердие — пустой звук, бессмысленное сотрясение воздуха.

— Не правда! Я люблю Тею. Мы будем жить очень долго и наши дети родятся с чистыми руками. С верой и милосердием в теплой крови! — протянув к часам ладони, что есть мочи прокричал Филя. Эхо грянуло под каменными сводами, вспышка озарила его лицо — в горстке иссякающего Света появилась новая искра. — Ага, все правильно, правильно!

— Пустяки, — выдохнул Алярмус и вместе с воющим протяжным звуком в жерло проскочил и погас очередной золотистый шар. — Сущие пустяки эта твоя песчинка. На земле продолжают уничтожать друг друга твои подзащитные, истребляя Свет. Они потеряли свой путь. Оглянись — нас много. Мы все заодно и мы знаем, чего хотим.

— Мы тоже. Мы хотим остаться людьми! Мы… — Теофил схватился за голову, ероша торчащие дыбом волосы. — Я понял! Понял!.. Мы должны прийти все вместе, держа в ладонях свою песчинку! Вместе… Добрые люди…

Хохот тварей сотряс подземелье.

— Знаю! — сжал кулаки Теофил. — «Тот, кто может перевернуть часы, должен вспомнить Живое слово!» — так написано в послании Источника.

Шум затих. В барабанные перепонки врезался тонкий свист. Звук нарастал, превращаясь в шипение. Заметались по сводам зеленые лучи, высекая из камней искры. Скользкие в амфитеатре задвигались, сбивались в клубки.

— Хватайте его! — голос Аляруса тонул в шипении, словно проткнули гигантскую шину. Теофил рванулся в сторону от катящихся прямо на него скользких комков извивающейся слизи.

— Я вспомню, вспомню… Сейчас…

… — Вспомню… — бормотал он, выныривая из сна. — Все вместе! Каждый со своей песчинкой! Со своим маленьким солнцем… Живое слово… Брр… Что это было?.. Если я сойду с ума, что будет с Теей? Детка, детка… Господи, что же делать?

Теофил осторожно пошевелился, стараясь не разбудить прижавшуюся к нему девушку. Пустой вагон, громыхая на стыках, несся в промозглую ночь. Куда, куда они бегут? Кто спрячет, поможет, поймет? Кто поверит, протянет руку? Да разве от них уйдешь? Севан не солгал — на беглецов объявлена охота. «Они заразят тебя и обрюхатят твою девочку…» За дверью в темноте тамбура маячит темный силуэт гонца подземелья, караулящего добычу. Сейчас важно только одно — спасти Тею!

— Спи, спи, радость моя… — Филя осторожно подсунул под золотистую голову тючок с имуществом и поднялся. Несколько мгновений стоял над спящей, боясь потерять сознание от мысли, что видит её в последний раз. Кончиками пальцев коснулся шелковистых волос, словно благословляя и решительно двинулся в конец вагона. Поезд тормозил у неизвестной станции. Теофил вышел в тамбур и тронул за плечо отвернувшегося от него путника. Тот понял знак и стоило лишь дверям отвориться у темного перрона, выскочил вслед за ним в дождливую ночь. Филя пробежал вдоль вагона, заглядывая в рябые от потеков окна. В полумраке светился белый платок Теи и ореол золотых волос — как на иконе. С трудом оторвав взгляд, Филя обернулся к преследователю.

— Я в вашем распоряжении, — сказал он тому, кто неслышно стоял рядом. Рука в перчатке медленно поднялась, легла на стекло, скрыв лицо Теи и скользнула вниз, оставляя размытый след. Набрав в легкие воздуха, Теофил сжал кулаки и что есть мочи саданул врага в бок. Ответный удар сбил его с ног. Повисли на шнурке свалившиеся очки, мокрый асфальт охладил взорвавшуюся болью челюсть. Разноцветные круги поплыл в охватившей его темноте.

Состав дернуло, Тея проснулась и застыла, словно нырнула в полынью, даже дыханье занялось. В вагоне никого не было! За окном медленно плыла освещенная тусклыми фонарями платформа и в их холодном свете, среди лоснящейся влагой черноты остался холмик сжавшегося тела. Она сорвалась с места и побежала против движения, не сводя глаз с лежавшего.

Вагон кончился, путь заслонили двери. Она скребла и колотила стекло, дергала ручку, пальцы свело от напряжения, выломанные ногти оставляли кровавые следы.

— Пожалуйста! Пожалуйста! — молила Тея.

Открылись! Но впереди ещё вагон, ещё двери, ещё вагон и — последнее окно, за которым лишь отблеск убегающих рельс. Тея заскулила, как скулил её раненый пес, вцепилась пальцами в толстую, сомкнутую намертво резину.

— Помогите, помогите мне, солнечные цветы, помоги, Источник! Пустите меня к нему!

Злобно лязгнув, створки на секунду разошлись, выпустив девушку. Она выпала на мокрый асфальт и замерла, что бы не свалиться с края площадки. Прямо у её колен перрон обрывался, за ним начиналось царство клубящихся рельс и перемигивающихся во тьме красно-синих огненных глаз. Впереди, в бегущих отсветах уходящей электрички, остался Теофил и она позвала его:

— Мой! Мой!

Ветер сорвал платок, теребил длинные намокшие волосы, теплая соленая влага текла по щекам. Жизнь сжалась в тугой комок под ребрами и он так сильно, так непереносимо болел! Сейчас порвется тоненькая нить, шар с болью лопнет и жизнь уйдет, как облачко пара, прорывающееся с криком из одеревеневших губ.

Скрежет и лязг раздались совсем рядом. Тея увидела как пошевелилась и чуть съехала на бок крышка металлического люка. Под асфальтом шевелилось нечто грозное, огромное и оно чувствовало присутствие Теи!

Гигантский лиловый червь высунул сморщенное смеющееся лицо с провалами дырок-глаз. Нечто извивающееся и скользкое потянулось к ноге.

— Я не боюсь вас, Духи тьмы! Я — дочь Источника! Сгиньте, сгиньте… — шептала Тея, не в силах подняться.

Свистящий хрип означал смех, извиваясь, щупальца обхватили её щиколотку.

— Будь проклят, гад! — тяжелый ботинок размозжил клешню, знакомые руки подхватили Тею. Прижимая её к груди, Теофил с трудом сохранял равновесие у пропасти люка. Оттуда раздавались завывания, хлюпанье, вопли и вдруг все стихло — властный голос прогудел из недр земли, заставляя дребезжать чугунную крышку.