Марио Льоса - Тетради дона Ригоберто

Однако пора было возвращаться в притон, где мнимая Росаура все еще танцевала с мулаткой. Партнерши, позабыв стыд, целовались у всех на глазах. Постойте-ка: с каких это пор у проституток принято целовать клиентов в губы? Впрочем, разве в мире существует препятствие, непреодолимое для Лукреции-Росауры? Интересно, как она убедила мулатку раскрыть свои пухлые губы и впустить ее змеиный язычок? Предложила денег? Или просто соблазнила? Впрочем, это не имело значения, ничего не имело значения, кроме того, что влажный, сладкий и нежный язычок этой роскошной женщины проник в рот мулатки, что слюна – должно быть, пахучая и густая – мешалась со слюной незнакомки.

И тут дон Ригоберто спросил себя: а почему, собственно, Росаура? Ведь это женское имя. Чтобы образ получился законченным, мужской наряд стоило дополнить соответствующим именем, например, Карлос, Хуан, Педро или Никанор. Так почему Росаура? Дон Ригоберто поднялся в постели, набросил халат, машинально сунул ноги в тапочки и направился в кабинет. И без всяких часов было ясно, что тьма вот-вот начнет рассеиваться, скоро над морем начнет разгораться заря. Быть может, так звали какую-нибудь знакомую? Дон Ригоберто покопался в памяти: никаких Росаур. Значит, существовала Росаура вымышленная, сошедшая с холста, акварели, гравюры или страниц какого-нибудь романа, чтобы на одну ночь слиться с Лукрецией. Так или иначе, это имя подошло Лукреции, словно костюм, купленный в Розовой Зоне, когда он в шутку поинтересовался, не согласится ли жена исполнить его каприз, а она – «Как всегда, как всегда» – согласилась. Теперь Росаура стала такой же реальной, как эта парочка, – мулатка и Лукреция были почти одного роста – которая только что закончила танцевать и вернулась за столик. Дон Ригоберто вскочил, чтобы поприветствовать их, и церемонно протянул руку мулатке:

– Привет, привет, очень приятно, присаживайся.

– Умираю от жажды, – заявила мулатка, обмахиваясь руками, как веером. – Давайте что-нибудь закажем.

– Все, что захочешь, зайка, – сказала Росаура-Лукреция, одной рукой лаская ее подбородок, другой подзывая официанта. – Заказывай.

– Бутылку шампанского, – с торжествующей улыбкой распорядилась мулатка. – А тебя правда зовут Ригоберто? Или это псевдоним?

– Меня и вправду так зовут. Довольно редкое имя, не так ли?

– Редчайшее, – согласилась мулатка, подняв на него горящие, словно угольки, глаза. – По крайней мере, оригинальное. Ты и сам, как я погляжу, большой оригинал. Я в жизни не видала такого носа и ушей, как у тебя. Мамочка моя, какие же они громадные! Можно, я их потрогаю? Ты не против?

Слова мулатки – высокой, гибкой, с лебединой шеей, широкими плечами и бронзовой кожей, одетой в канареечно-желтое платье с глубоким вырезом – застали дона Ригоберто врасплох: он не знал, уместно ли отшутиться в ответ на вполне серьезную просьбу. Лукреция-Росаура поспешила на помощь мужу:

– Пока нет, зайка, – сказала она, потрепав мулатке ушко. – Вот останемся наедине, в интимной обстановке, и ты сможешь потрогать все, что захочешь.

– Мы что, останемся наедине втроем? – рассмеялась мулатка, удивленно распахнув глаза, обрамленные густыми шелковистыми ресницами. – Вот спасибо. И что я буду делать одна с вами обоими, красавчики? Я не люблю нечетных чисел. Так что прощения просим. Если хотите, могу позвать подругу, чтобы у нас вышли две парочки. А одна с двумя – ни за что.

Но стоило официанту принести невыносимо сладкую шипучку с нотками камфары и скипидара, которую он именовал шампанским, мулатка (она назвалась Эстрельей) пересмотрела отношение к перспективе провести остаток ночи в компании странной парочки, она шутила, хихикала, расточала любезности Ригоберто и Лукреции-Росауре. Время от времени девица возвращалась к рефрену: «Полюбуйтесь на уши и нос этого кабальеро», – и бросала на них загадочные, полные лукавства взоры.

– Человек с такими ушами должен слышать больше, чем обычные люди, – говорила мулатка. – А с таким носом можно чувствовать запахи, о которых другие и не догадываются.

«Очень может быть», – подумал дон Ригоберто. А разве нет? Разве благодаря непомерным размерам двух этих органов он не обладал способностью различать больше звуков и запахов, чем остальные? Дону Ригоберто не нравился комический оборот, который принимала история: желание, едва возникнув, пропало и упорно отказывалось возвращаться, поскольку из-за шуточек Эстрельи его мысли переключились с мулатки и Лукреции-Росауры на доставшиеся ему от рождения гигантские органы слуха и обоняния. Он попытался перемотать пленку, пропустив переговоры об условиях, на которых увлекшаяся так называемым шампанским Эстрелья согласилась покинуть кабачок вместе с ними – решающим аргументом стала пятидесятидолларовая купюра, – тряское такси, регистрацию в занюханном отеле – «Сьелито линдо» [130], гласило неоновое название, выведенное синим и красным, – и торговлю с косым администратором, который наотрез отказывался пускать троицу в номер на двоих. Попытки успокоить паникера, уверенного, что полиция непременно устроит в квартале облаву и, обнаружив в спальне трио, разнесет весь отель по кирпичикам, обошлись дону Ригоберто еще в пятьдесят долларов.

Косой администратор вручил им ключ и убрался восвояси. В номере, освещенном единственной хилой лампочкой, при виде двуспальной кровати с синим покрывалом, умывальника, таза с водой, несвежего полотенца, треснувшего унитаза и рулона туалетной бумаги, дон Ригоберто вспомнил: ну конечно! Росаура! Эстрелья! Он радостно хлопнул себя по лбу. Разумеется! Имена взялись из пьесы Кальдерона де ла Барки «Жизнь есть сон», которую он помнит по мадридской постановке. Душа дона Ригоберто наполнилась тихой благодарностью своей памяти, в глубинах которой, словно чистый подземный поток, таился неисчерпаемый источник образов, призраков, неожиданных совпадений, которые помогали его видениям обрести кровь и плоть, защищали его от одиночества, от тоски по Лукреции.

– Давай разденемся, Эстрелья. – Лукреция-Росаура уселась на кровать и тут же в нетерпении вскочила на ноги. – Но учти, тебя ждет большой сюрприз.

– Я и не подумаю раздеваться, пока не потрогаю уши и нос твоего дружка, – серьезно ответила Эстрелья. – Черт его знает отчего, но мне страсть как хочется их пощупать.

На этот раз дон Ригоберто и не думал сердиться, он был польщен.

Во время первого совместного путешествия по Европе через несколько месяцев после свадьбы они с Лукрецией попали в один мадридский театр на постановку Кальдерона, до того старомодную, что в темном зале то и дело раздавались смешки. Длинный и тощий актер, изображавший принца Сехизмундо, играл так плохо, говорил таким противным голосом и забывал текст так часто, что зрители – «ну ладно, некоторые зрители» – поневоле проникались сочувствием к его жестокому и суеверному отцу, королю Басилио, который с ранних лет держал сына под замком, ибо, согласно предсказаниям астрологов, его восшествие на престол грозило стране огромными бедами. Все в этом спектакле было бедным, уродливым и бестолковым. И все же первый выход Росауры, переодетой мужчиной, опоясанной мечом и готовой ринуться в бой, запал дону Ригоберто в душу. С тех пор он не раз просил Лукрецию надевать ботфорты и шляпу с пером. Жизнь есть сон! Хотя постановка никуда не годилась, режиссер был жалким дилетантом, а актеры и того хуже, пьеса запомнилась дону Ригоберто не только молоденькой артисткой. В этом спектакле определенно что-то было, ведь после он – дон Ригоберто помнил это совершенно отчетливо – несколько раз перечитал пьесу. От того мимолетного увлечения должны были остаться записи. Дон Ригоберто, опустившись на ковер, перебирал тетрадь за тетрадью. Не то, не то. Должно быть, вот эта. Тот самый год.

– Я уже голенькая, папочка, – сообщила Эстрелья. – Давай сюда свои уши. И нос заодно. Не заставляй себя упрашивать. Ну не мучай же меня, не будь таким вредным. А то я умру от нетерпения. Сделай мне приятное, малыш, и я тебя порадую.

Пухленькая мулатка была неплохо сложена, несмотря на чересчур округлый животик, слегка обвисшие груди и массивные, как на картинах эпохи Возрождения, бедра. Она не выказала ни малейшего удивления, когда Лукреция-Росаура сбросила одежду и превратилась в красивую женщину с великолепным телом. Мулатка была поглощена доном Ригоберто, точнее, его носом и ушами, которые она ласкала – дон Ригоберто уселся на край кровати, чтобы девушке было удобнее, – с исступленным неистовством. Ее горячие пальцы гладили, ощупывали, отчаянно сжимали сначала мочки его ушей, потом нос. Дон Ригоберто не на шутку встревожился, заподозрив, что столь страстные ласки могут вызвать у него сильную аллергию, обыкновенно не проходившую, пока он – немыслимое число – не чихнет по меньшей мере шестьдесят девять раз подряд. Мексиканская авантюра, вдохновленная Кальдероном де ла Баркой, грозила вылиться в гротескное издевательство над его носом.