Фаусто Брицци - 100 дней счастья

Крепче всех я обнимаю Умберто. Все мои чувства к нему выражаются в единственном жесте. Он такой удивительный, я бы даже сказал, идеальный друг.

Я сую ему в карман письмецо.

– Потом прочтешь…

– Когда потом? – до него никогда сразу не доходило.

– Потом.

Он неловко улыбается.

– Понятно…

Когда он откроет конверт, он прочтет всего несколько слов. Надеюсь, он поймет.

«Вперед, мой друг. Я на тебя не обижусь».

Я в курсе, что мой друг влюблен в мою жену, но не выказывал своих чувств ради меня. Я вижу, как он на нее смотрит, как ей улыбается. Слова в таких случаях не нужны. Я и так все понимаю. И я знаю, что он всегда будет рядом и никогда ее не оставит. Я надеюсь, ему удастся завоевать Паолу и стать вторым отцом для моих детей. Если кто-то и подходит для этой роли, то только он. В конце концов, он просто из дяди станет папой. Я бы этого хотел.

Я не успеваю попрощаться с Умберто, как на меня налетает переполненный чувствами Оскар. У него для меня кое-что есть.

– Держи. Это на завтра.

И он протягивает мне бумажный пакетик. Не нужно его открывать, чтобы понять, что внутри, ведь внизу пакета уже появилось маленькое жирное пятнышко.

День проходит весело. Умберто заказал ужин в заведении неподалеку, там даже бассейн есть. Я плаваю вместе с Лоренцо, который уже не боится воды и раз за разом ныряет в бассейн «бомбочкой». Кажется, что большая веселая компания выбралась в отпуск.

Мы танцуем под хиты шестидесятых на импровизированном танцполе на краю бассейна: Оскар и Мартина отрываются вовсю, точно увеличенная в объемах копия Джона Траволты и Умы Турман из «Криминального чтива». Когда наконец-то наступает момент первого медленного танца, я беру за руку свою даму и крепко прижимаю к себе. Кто знает, отчего медляки нынче вышли из моды? Кто никогда не танцевал медляка, не знает, как много теряет. Надеюсь, моя шести-с-половиной-летняя дама никогда не забудет четыре минуты, которые она провела в папиных объятиях в полутора метрах от земли, пока мама танцевала с Лоренцо в двух шагах от нас и смотрела на нее лучащимся взглядом.

Вечером, незадолго до появления шампанского и закусок, раздается звонок: это Джакомо, мой помощник.

– Лучио… послушай… мы выиграли полуфинал! 9:8. Их вратарь в последнюю минуту допустил промах.

Я ликую, точно ребенок. Какой замечательный день!

Почти идеальный.

Идеальным его делает то, что происходит спустя несколько часов. Гости разъезжаются из ресторана, Умберто заказал им номера в ближайшей гостинице. А мы остаемся – нас ждут два огромных, прекрасных, сообщающихся и отделанных камнем номера с видом на горы. Чудное место для отпуска.

Когда дети засыпают, я смотрю на Паолу, которая раздевается, прежде чем лечь. День оказался прекрасным, мы все устали от обилия положительных эмоций. Но я все еще очень взволновал. Если бы сейчас меня проверили на допинг – я бы сразу вылетел из спорта, причем пожизненно. Мгновенно и однозначно.

Я подхожу к Паоле и касаюсь ее обнаженного плеча. Она не протестует.

Прошло пять месяцев с тех пор, как мы в последний раз занимались любовью.

То, что происходит потом, пусть дорисует ваше воображение. Чтобы немного помочь, скажу, что мы хохотали как сумасшедшие и умудрились заняться этим трижды (чего не случалось уже лет восемь), и Паола не без моей помощи ударилась о край кровати, а сам я стукнулся коленкой о комод, но дети, к счастью, так и не проснулись.

Мы заснули в объятиях друг друга в четыре тридцать утра.

Теперь этот день действительно можно считать идеальным.

Вчера вечером мы плохо закрыли ставни, и вот уже солнце дерзко заглядывает к нам в комнату. Я прикрываю слипающиеся веки. Паола еще спит, дети в соседней комнате тоже, у них так непривычно тихо. Я с трудом приподнимаюсь с постели: частые приступы боли в боку меня измучили. Их частотность зависит от того, как я дышу. Если не дышать, то все, в общем, в порядке. Кроме того, что по мурашки по всему телу. Точно внутри все зудит, но почесаться ты никак не можешь, как будто ты проглотил пчелиный улей и весь рой носится по телу в поисках выхода.

Я ковыляю в туалет, с трудом вставляю линзы и принимаю душ. Обычно я делаю это не так долго. Но теперь я включаю то холодную, то горячую воду, пытаясь успокоить этот невыносимый зуд. Но вода тут не помощник. Я принимаю три таблетки ибупрофена, которые на несколько часов подарят иллюзию покоя.

Когда я возвращаюсь в комнату, завернувшись в халат, Паола уже будит детей. Мы выходим на завтрак в милый зал. Вполне классический континентальный завтрак, плюс домашнее варенье и свежайший хлеб. Я играю с детьми в «мистер Маффин», изображая ссору большого сливового пирога с шоколадом в роли мужа с черничным пирогом поменьше в роли жены. Они никак не могут договориться, ехать ли им на море или все-таки в горы. Но прежде чем они успевают отправиться в отпуск, мы весело их поедаем.

Только Паола не находит в себе сил улыбнуться. А я вот отлично справляюсь. Все путешествие я старался скрывать беспокойство и боль: мне хотелось, чтобы дети запомнили меня веселым и сильным, чтобы в их памяти не засела бледная тень отца, истощенного болезнью.

После завтрака мы отправляемся в путь. Я снова за рулем. Включаю кондиционер – на улице почти сорок градусов жары. Легкий свежий ветерок, дующий из ребристых отверстий, спасает нам жизнь.

Я поворачиваю на автостраду. На север.

Включаю радио, даже не упомянув его изобретателя, и сразу ставлю любимый диск моих малышей. Мы во всю глотку орем песни, хохочем и дико фальшивим.

«Вот жили-были два крокодила, один орангутанг, две маленькие змейки, орел такой огромный, котенок, мышь и слон. Все здесь, мы не забыли никого. Но где же, где же львята?»

Мы почти добрались до границы со Швейцарией, моих пташек сморило сном, и они засыпают на заднем сиденье. Я пользуюсь такой возможностью, чтобы поставить другую музыку.

Элвис.

«Always on my mind».

Наша песня.

Паола узнает ее с первой ноты.

Бархатный голос Элвиса вступает через семь секунд, которые ни с чем не перепутать.

Паола сжимает мою руку, не в силах взглянуть мне в лицо. Кажется, даже машина понимает, что происходит, и перестраивается на автомат, сама продолжая движение по дороге. Мы же смотрим по сторонам на окружающий пейзаж и слушаем грустные слова великого Элвиса Пресли. Когда вышла эта песня, он как раз расстался с Присциллой, и многие восприняли ее как своего рода прощание.

Авторы этой простой и в то же время такой правдивой песни – Уэйн Карсон, Марк Джеймс и Джонни Кристофер. Гениальные люди, которые значат для меня куда больше, чем раскрученный дуэт Леннон-Маккартни. Спасибо, ребята!

Когда песня затихает, точно в кино, из ниоткуда вдруг возникает знак: «Швейцария. 1 км». Мы приехали.

Время уже к обеду, и мы останавливаемся перекусить в ресторанчике, который держит небольшая семья. Я с трудом домучиваю тарелку пасты, потому что аппетит у меня уже давно пропал. Я смотрю на моих детей так, словно хочу запечатлеть в памяти каждую секунду. Мы почти не говорим, точно это обычный обед в самую обычную субботу.

Прощаться предстоит на остановке, куда подъедет шаттл, который отвезет меня в Лугано. Я ставлю легонький чемодан на ступеньку автобуса, целую детей и обнимаю Паолу. Обнимаю долго. Детям сказали, что папе нужно уехать по работе. Очень и очень надолго уехать. Я еду на работу в швейцарский спорт-центр, где все так и мечтают похудеть, потому что объелись шоколада. Я знаю, что когда-нибудь Паола соберется с духом и скажет им правду. Но не сегодня.

Пора вручить Паоле мой подарок.

– Это для тебя.

И я протягиваю сверток. Паола удивленно смотрит на меня.

– Но ведь мамин день рождения уже прошел! – замечает Ева.

– Знаю, но когда у нее был день рождения, я подарил ей плохой подарок. Теперь я хочу подарить другой.

Паола разворачивает сверток. В нем лежит огромная тетрадь, вроде тех, в которых пишут в школе. Она кажется потертой. Паола удивлена.

И тут она переворачивает страницу и замирает.

Я от руки переписал «Маленького принца», не пропустив ни слова и стараясь изо всех сил писать понятным почерком. Я работал тайком почти целый месяц.

– Такого у тебя нет. Это единственный экземпляр.

У Паолы на глазах появляются слезы, и она порывисто меня обнимает. Наконец-то я ее удивил.

На самом деле придумал подарок не я, а мой друг-писатель Роберто, который очень огорчился, когда я вернул ему букинистического «Маленького принца».

Паола так крепко меня обнимает, что это объятие кажется вечным. Когда она опускает руки, ее лицо влажное от слез. Но это слезы радости. Кто знает, как давно она не плакала от радости.