Игорь Чубаха - Злаки Зодиака, или Ижица-файлы

По сторонам от мчащейся цепочки цистерн разбегались рыбьи скелеты высоковольтных линий. Уплывали поля, похожие на изъеденные молью лисьи шубы, к горизонту жались, как дым сиреневые, полоски леса.

«Потух-потух-потух!..», – стенали колеса об рельсы. Максим похлопал по карманам в поисках хоть какого-нибудь оружия и достал из широких раздуваемых ветром штанин заветный амулет. Достаточно тяжелый, чтобы, зажатый в ладони, сошел за свинчатку. Игумен легко проделал бы манипуляцию незаметно, но (проклятые флюиды!) не смогла нежная душа дурить таких симпатичных мальчиков.

Морщины на физиономии Хляста сложились схемой метро. На лоб стекла бурая капля, нет, не пота, а гноя. Ветер ее смахнул и промазал в Храпунова.

– Киса, киса, киса... – поманил героя Хляст очаровательным желтым пальцем, и не дожидаясь реакции на приглашение, сам двинулся вперед.

– Ты-дух, ты-дух, ты-дух!.. – передразнили зомбированую личность колеса на стыках рельс.

И враждующие стороны сошлись где-то под станцией Жарок.

– А чтоб тебя ангел забрал! – обиженно сказал Хляст, когда Максим увернулся от нехитрого но бронебойного прямого в челюсть.

В отместку со всем сочувствием Максимыч саданул отставного торговца кофеем по лодыжке. А тому хоть бы хны! А тут долговязый Чек азартно, но не прицельно кинулся исаявцу в ноги. Таки попал. Обвил колени, и Храпунова чуть не стошнило от открывшегося вида на немытую голову, где через освоенный юными опарышами надорванный лоскут кожи лаково поблескивал череп.

Храпунов сложил руки замком – в замке амулет – и, превозмогая слезливую жалость, сверху рубанул по хребту покойника – поклонника Боба Марли. Кое-как высвободился, но споткнулся пяткой о скобу на люке цистерны, перешел в горизонтальное положение и по покатому боку цистерны свалил налево. Впрочем, пострадавший от амулета Чек тоже покатился, только уже направо. Попытался остановиться, зацепившись за подельника. И далее покатились оба.

Некоторое время Максим болтался на борту цистерны в непреодолимых пяти сантиметрах от лесенки, уцепившись за что-то крохотное, скользкое, но железное и прочно приваренное к округлости котла. Сучил ногами и дрыгался, как пойманная муха, телепался колокольным язычком, старушкой в высоковольтных проводах. Плащ безнадежно елозил по застывшим нефтяным потекам, особенно обильным вокруг люка.

Состав покатил по мосту. Под ногами понеслись впившиеся в реку далекие гранитные ледорубы, покрытые грязью цвета серебра. В глазах зарябили пролеты и фермы.

А когда, случайно нащупав опору, Храпунов подтянулся, он увидел, как с противоположной стороны по борту на горб цистерны заползают его оппоненты, целые и невредимые. И, словно влюбленный, МакМак не мог этому не обрадоваться. Разве что у Чека лоскут волосатой шкуры на голове отслоился кардинальней и теперь хлопал на ветру отклеившейся подметкой; а морщины на физиономии Хляста теперь застыли елочкой.

«Главбух-главбух-главбух!..», – икали об рельсы колеса состава. Обнаружив присутствие друг друга, стороны подбавили энтузиазма. Кто проворней докарабкается на цистерну – тот, считай, уже победил. Победила дружба, и враги снова набросились друг на друга с утроенной энергией и томным дыханием.

Хляст попытался сапогом зарядить Максиму в промежность. Терзаемый встречным ветром исаявец успел рывком задрать крышку люка, и страшный удар пришелся по железу. В сапоге ожившего мертвеца чавкнуло, и гнилая жижица плеснула через край голенища. Тут же Чек замыслил изловить Храпунова за ушки, дабы потом воткнуть коленку в смазливую мордашку. Но Максик отпустил крышку, и она судебно припечатала нерасторопно оказавшийся на кромке носок второго сапога Хлястика. Опять смачный чавк, опять, но уже из другого голенища селевый поток гноя... Взмахи... Промахи... У Чека выпала челюсть, он поймал ее на лету и сунул обратно... Удары... Руки... Ноги... Зубы... Ветер вокруг свищет так сильно, что денег не будет до скончания века.

И тут Максим вспомнил про коньки. Сорвав их с шеи, он лихим боковым захлестом заарканил нарывающегося Чека, дернул на себя и встретил сизую рожу снарядным прямым в сопатку. На этот раз Чек не успел поймать сматывающуюся челюсть, И Максим, наконец, поверил в свою звезду, при этом к большому стыду он испытывал прямо таки нездоровое, прямо таки нетрадиционно ориентированное, прямо таки извращенное влечение быстрее вступить с противниками в следующий раунд тесного контакта – шуточки приворотного зелья. «Петух-петух-петух!..», – не фильтровали базар колеса.

Впрочем, Хляст пока не считал себя проигрывающим. Страстно вздыхая и хлюпая голенищами, он упрямо двинул на сближение. Да и Чеку оказалась пофиг потеря жевательного инструмента, он не отставал. Максиму оставалось вращать коньки, будто нунчаки.

Подставив руку под рассекающий тугой воздух конек, Хляст пожертвовал двумя пальцами, но оставшимися тремя намертво (а как же еще?) вцепился в башмак с роликом, и теперь уже он дернул Максима на себя с дикой силой. И уже Максим, пожадничавший выпустить связку коньков, оказался на уровне вражьих колен. А вот здесь Чек перемудрил, вместо банального форвардного удара с носаря душка Чек высоко подпрыгнул, рассчитывая приземлиться на спину исаявца двумя ногами. Однако специально обученный Максим не только убрался с опасной траектории, а и успел распахнуть люк. Куда Чек бесповоротно и плюхнулся. Бензин ему пухом.

«Бам-м-м!» – икнул люк, захлопываясь. «Протух-протух-протух!..», – подпели колеса.

Опечаленный потерей салаги, которому покровительствовал, Хляст невольно выпустил с такими жертвами пойманный конек. И Храпунов, увеличив отрыв на два шага, завертел связку роликов над головой вместо лассо... И метнул. И обвились коньки вокруг шеи Хляста, и по инерции унесли касатика к чертовой бабушке (почти в буквальном смысле) под колеса.

Поезд ломился к Питеру, как кабан сквозь камыши на брачные игрища. Казалось, уже ничто не сможет остановить нацелившиеся на город полные коварного дурмана цистерны. Но вот с крыши крайней цистерны на синюю крышу тепловоза перепрыгнул человек. Вот этот человек, бог знает на чем, повис вниз головой и рванул на себя дверь. Вот перебрался в тамбур и потряс головой, дабы прекратился в ушах птичий звон от притока крови. И вот уже вваливается в кабину тепловоза.

Тот, кто держал рычаг управления тепловозом, повернулся на шум сзади:

– Макс?

– Валера?

– Успокойся, твои подвиги опоздали, – улыбнулся на фоне манометров и прочих технических терминов Валера, – Я тебя, спасибо нюху парфюмера, опередил, – и хвастливо кивнул на двух связанных пожарным шлангом машинистов, понуро пережевывающих фиаско спиной к спине на рифленом полу в углу, – Успокойся, этот состав никогда не прибудет в Питер. – Валера панибратски подмигнул. – Это я тебе, как художник обещаю.

– Ты что, собрался его пустить под откос?

– Ну не сорок первый же! Во Мге переведем стрелку на другой путь и отправимся куда-нибудь в турне. Например, в Тверь. Ты был в Твери? Или в Новгород. Там много христианских исторических памятников.

– Во Мге нет поворота на Новгород.

– Действительно? Жаль. Так не хотелось в Тверь, а придется...

– И в Тверь нет пути. Этот поезд нужно завалить под откос. Немедленно!

– Тогда остановимся во Мге и из под полы распродадим весь бензин чеченам. Представляешь? И в Чечне наступит мир! Любовь спасет мир! – Валера жизнерадостно засмеялся и хлопнул Максима по плечу, – Ладно, не морщься. Теперь чего уж дурить друг дружку. Рассказывай, давай, когда ты просек, что Богдухан зелье не под выборы скопил?

МакМак заговорил, хотя дыхалка после пируэтов по крышам цистерн успела восстановиться не по прайсу:

– Я просто сел и подсчитал, хэк... Для победы на выборах достаточно набрать больше половины голосов, уф... На это хватит пятьсот шестьдесят пять кэгэ Злаков, кха... – Да, уж, не мальчик был МакМак порхать, будто чижик. – Тогда зачем Богдухану лишние Злаки? Ведь три тонны покрывают аж девяносто восемь процентов населения. Причем по категории «Мания», хэк!..

– Правильно, я тоже въехал в проблему. Как адепт парфюмерной магии. – Кошачьи усики Валеры потешно взъерошились. Он внимал измотанному игумену с отеческой улыбкой, дескать, уважаю твои потуги, но тебе еще учиться и учиться, чтобы меня догнать.

– И тогда я задал себе вопрос... – начал Максим.

– И тогда я задал себе вопрос, – опередил Валера, – А на фига Богдухану подогревать девяносто восемь процентов населения Санкт-Петербурга до состояния маниакальной любви? И, если он все же собирается это делать, то кого именно должны полюбить петербуржцы? – Валера заговорщицки подмигнул Максимычу, предлагая продолжить рассуждение.

Здесь Храпунов почему-то нить рассуждений не подхватил. Зато вынул из кармана амулет крестного и стал подбрасывать в руке, словно заскучал.

– Была у меня версия, – тогда сам повел дальше художник, – Что это – дела московские. Что кто-то из столичных папиков, крутой, но экономный, заказал партию Злаков в наших краях, потому, что здесь дешевле.