Горан Петрович - Осада церкви Святого Спаса

Незадолго до дня святого Георгия 1293 года его преосвященству Евстатию Второму сообщили, что в достохвальном месте, называемом Жича, которое после нашествия болгарского и куманского войска в давно прошедшие времена долго стояло в запустении, некие случайно оказавшиеся там паломники в конце концов смогли собрать немного времени. Впервые со времен архиепископа Иакова, при котором и был опустошен Спасов дом, и до сегодняшнего дня можно сложить вместе и монастырское утро, и день, и вечер. Вообще-то, еще тогда трудами Иакова удалось собрать немного часов настоящего, чтобы достойно похоронить погибших и перенести в Печ мощи Евстатия Первого.

Взяв с собой свиту из странствующих дьяконов, мастеров строительного дела, резчиков мрамора, изографов и писцов, Евстатий Второй тут же оставил все дела и тронулся в путь, чтобы точно в назначенный день, в Водную субботу, прибыть в разоренную церковь Святого Вознесения.

Уже издалека, стоило миновать укрепленный город Маглич, виделся обвалившийся свод. Правда, благодаря птицам он то здесь, то там уходил вверх, но был значительно ниже по сравнению с высотой других небоносных храмов вдоль и поперек земли Рашки.

Вблизи самая первая резиденция архиепископии превратилась в множество обломков стен и мертвых фрагментов живописи, груды сталактитовых блоков, кирпичей, кусков мрамора и штукатурки. Почти нигде нельзя было распознать следов стоп двоих ктиторов, боголюбивых братьев Савы и Стефана. В ободранном и закопченном мраком пурпурном одеянии, без ранее покрывавших купол свинцовых пластин, несчастная Жича в тишине и одиночестве стояла дни, зимы, весны и целые украденные годы. От маленькой церковки Святых Феодора Тирона и Феодора Стратилата не осталось и следа, одна только скрутившаяся и прогнившая веревка. Слезы в глазах архиепископа Евстатия Второго не позволили ему рассмотреть остальных примет уничтожения.

Вот так, онемев от скорби, не говоря ни слова, преосвященник и его свита долго бродили по разрушенному храму Святого Спаса, приподнимали камни, собирали придавленные живописанные руки святителей, вытирали испачканные тьмой лица апостолов, сдували известковую пыль с живописанных глаз мучеников. На месте кухни с пекарней обнаружили печать для хлеба, выпекавшегося здесь по правилу святого Пахомия, в наполовину разрушенной башне подняли с земли звон всех трех колоколов, а под честным престолом увидели чудом сохранившиеся язычки пламени десятка свечей. И хотя многие слова из описи имущества склевали совы, а часть перечисленных запасов изгрызли острые зубы сонь, в портике сохранилась большая часть переписанной копии, перечислявшей все, чем владел монастырь.

А потом Евстатий Второй и дьяконы увидели и осколки того, что некогда было видно из окон Жичи. Разбросанные там и сям, втоптанные в землю, треснувшие, без одной или даже двух боковых сторон, влажные и заплесневевшие в тени, выцветшие на солнцепеке, заросшие травой или засыпанные прошлогодней листвой, желудями, шишками и семенами растений, они поначалу были почти незаметны. И все же, кусочек за кусочком их удалось постепенно сложить в прерывистый, ломаный рассказ. Некоторые из них, что помельче, показывали незначительные, но все равно важные картины – рост дубов в монастырском дворе, монахов, занятых сбором и высушиванием целебных растений, бьющего в клепало трапезного, из второго кусочка ясно слышалось слаженное церковное пение, а из третьего, когда архиепископ своими руками вырвал росший в нем бурьян, вылетела пчела, которая находилась там долгие годы… Большие осколки видов из окон Жичи показывали Царьград, его улицы и площади, а еще другой город, каналы которого извивались, как щупальца огромной медузы, а следующий осколок представлял какое-то населенное место, где люди растрачивали свою жизнь под металлическими ветками, в их постоянной тени…

Однако, если посмотреть на эти куски с другой стороны, снаружи, то все они показывали бывшую Савину катехумению. Таким был и тот, где бывший игумен, преподобный Григорий мучился невысказанными вопросами, увидев, что торговец Андрия Скадарец ограбил Жичу. (Возможно, и не стоило бы смотреть в этот обломок в обратном направлении, однако в нем был виден триклятый Скадарец с его горбатым слугой, молча уходящий все дальше и дальше…)

Близился заход солнца, и места для более длинной повести не оставалось. Архиепископ Ев-статий Второй перекрестился и приказал сопровождавшей его свите:

– Откройте гробницы возле фундамента и в полу церкви. Уцелевшие виды из окон положите в тайники. Чтобы они друг друга не оскорбляли, каждый осколок окадите и как следует укутайте ладаном. Может быть, в один прекрасный день народ захочет хотя бы ради правды узнать прошлое, настоящее или будущее.

И как только тайники с видами из окон были закрыты, ничего больше нельзя было заметить.

Торговец временем отнюдь не перестал преследовать Дивну и Богдана. Напротив, он появлялся все чаще, то в телевизоре, то в треснувшем зеркале попеременно, причем все труднее было точно понять, какой из этих предметов показывает его чаще.

– Хотя все газеты и журналы, начиная с самых первых страниц, заполнены его фотографиями, – добавлял кум, добрый господин Исидор, собираясь выйти из дома.

Внешний вид торговца отчасти изменился (у него не было больше горбатого слуги, воронова пера, заметной при ходьбе хромоты, исчезли многочисленные лишние рукава и пятнистая тыква на шее, и некоторые другие старомодные и сказочные отличительные черты), теперь он всегда появлялся по-разному одетым, всегда под другим именем, почти всегда другой национальности, вероисповедания и профессии и каждый раз в связи с какими-то новыми обстоятельствами.

– А вы заметили, что он исключительно недоверчив? Обычный человек, как правило, чему-то верит или не верит! У этого нет такой искренней человеческой черты! Он всегда и только недоверчив! – подытожил господин Исидор, тщательно завязывая галстук-бабочку.

Однако, несмотря ни на что, его выдавал взгляд. Дивна и Богдан безошибочно узнавали эти набрякшие веки, эти холодные глаза, которые кажутся пустыми, но на самом деле так и зыркают по сторонам в надежде на какую-нибудь добычу. Изо дня в день они встречали его торгующим жизнями, попеременными периодами войны и мира, маленькими человеческими повестями, вечно меняющимися твердыми убеждениями, чужим трудом и чужими мучениями, в зависимости от того, в какой из своих многочисленных ролей он представал перед ними в очередной раз. Иногда высший офицерский чин, иногда дипломат в составе группы посредников, иностранный или отечественный корреспондент, политик, выполняющий особую миссию, солидный бизнесмен, а иногда даже и представитель международной гуманитарной организации, он с одинаковой ловкостью руководил каждым из своих предприятий, занимавшихся исключительно торговлей временем.

– А как же свинец, сумаховое дерево и перины? Похоже, это не приносит заметного дохода! – добавлял старый кум Исидор, надевая полотняный пиджак.

Таким образом, чем дольше Дивна и Богдан за ним следили, хотя при этом казалось, что следит за ними он, тем точнее они могли предсказать развитие событий. Сначала их удивляла его дерзость и то, что большинство своих действий он предпринимает, совершенно не маскируясь. Потом стало ясно, что он безошибочно выбирает себе в помощники близоруких жадных людей или целые ослепленные народы и пользуется ими. Там, где недостаточно часто воевали, он быстро находил самовлюбленных соучастников и за содействие предлагал награду в виде какой-нибудь якобы важной исторической роли. Вскоре после этого он силой навязывал мир и вел переговоры таким образом, чтобы враждующим сторонам осталось прошлое, а ему самому и его приближенным на долгое время доставалось все будущее. В другой раз он отдавал «сияющее» будущее за в два раза большее «ни на что не годное» прошлое, чтобы уже при следующей возможности поменять значения ровно наоборот, а разницу записать непосредственно на свой счет. Настоящим он занимался как репортер или организатор гуманитарной акции, раздирая его на клочки и перепродавая в розницу, причем каждое мгновение нарядно упаковывал и преподносил как сенсационную новость или как жизненно важную помощь.

– Мне кажется, мы слишком много о нем говорим. Я не собираюсь тратить остаток своего утра на то, чтобы способствовать приумножению такой реальности! – заявил Исидор, поправляя перед зеркалом волосы.

И хотя ежедневно торговец временем участвовал в сотне всевозможных дел, казалось, с особым вниманием он следит именно за Дивной и Богданом. То ли потому, что Богдан похитил у него повесть о Дивне (бывает, что в крошечной на вид повести кроется богатство, которого хватит на несколько столетий), то ли потому, что он не желал допустить, чтобы хоть кто-то ему воспротивился (а потом повсюду разнесется, что, оказывается, все-таки можно избежать головокружительного водоворота), то ли потому, что чувствовал, что они видят его насквозь (а это могло бы помешать во многих перспективных сделках, да и вообще зачем кому-то знать о нем правду) – во всяком случае, он, похоже, постоянно подстерегал их, словно из тысяч и тысяч других выбрал как раз их судьбы.