Михаил Идов - Кофемолка

Великий Белый, одетый в зимний вариант своего обычного гардероба — белоснежную лыжную куртку и белые спортивные трусы поверх белых шерстяных леггинсов, — промаршировал мимо, поддевая копьем окурки. Я заметил в его ушах наушники от айпода, идеально вписывавшиеся в общую гамму.

— Что слушаешь? — спросил я. Он замер, как вкопанный; безволосое лицо дернулось, и орудие начертало нервный зигзаг на асфальте. Ни я, ни кто иной в нашем квартале, насколько мне известно, еще никогда с ним не заговаривал.

— Мессию, — сказал он. — Ха-ха. Шутка. Мессиана. Знаете Мессиана?

— Нет.

— Он меня успокаивает, — пояснил Великий Белый. — Хотите послушать?

— Давай.

Насчет его гигиены, в конце концов, можно было не волноваться. Великий Белый присел на корточки, положив копье себе на колени, вытащил наушники и вручил их мне. Я прослушал двадцать или тридцать секунд одного органного аккорда. Он мягко взмывал и опадал; какие-то слишком тонкие для уха гармонические движения прятались в его мерцающих обертонах. Эта музыка была белее Арктики.

— Прекрасно, — похвалил я, возвращая наушники.

Великий Белый огорчился.

— Эх ты, — сказал он, распрямляясь. — Ничего не чувствуешь. Тут надо нутром. Как нутрия.

— Не понял?..

— Как внутренняя нутрия. Утренняя внутрия. Ветреная выдрия. Камасутрия! — Шутка, если это была шутка, вернула его в хорошее расположение духа, и он беспечно побрел дальше, периодически тыкая копьем в мостовую.

Как только Великий Белый пропал из виду, пришел Кайл Свинтон открывать «Дерганого Джо». Каким-то образом в руке у него уже дымилась чашка кофе от «Дерганого Джо».

— Марк! Ты жив ваще? — проорал он через улицу. — Я тут за тебя прям переволновался. Башка болит?

— Не очень, — проорал я в ответ. — Только когда дышу. Так как насчет работы?

Кайл перешел улицу, внимательно посмотрев в обе стороны. Движение на Фуллертон одностороннее.

— Ты что, серьезно? — спросил он, подойдя.

— Совершенно. Только я не смогу работать больше чем смены четыре в неделю. Роман пишу, понимаешь.

— Блин, да это честь для нас, — сказал Кайл. — Ну ничего себе.

Он пустился в подробное разъяснение корпоративных правил и льгот. Кто бы мог подумать: «Дерганый Джо» платил одиннадцать долларов в час, а работникам со стажем больше трех месяцев предлагал медицинскую страховку.

Мы поболтали еще немного, а затем зашли в «Джо», чтобы посмотреть на орудия производства. Я сделал кувшин пены на пробу, пытаясь приноровиться к дешевой машине и обметанному серым осадком паровому патрубку, и спалил молоко. Я попробовал второй кувшин и спалил его тоже. Свинтон посмотрел на меня косо и отошел на шаг, ожидая взрыва; как ни странно, именно это меня успокоило. На третьей попытке пена получилась ничего, разве что немного воздушнее, чем надо. Я покорил машину и Кайла четвертым кувшином, произведя на свет плотный, шелковистый, безеобразный трепещущий торос, смешав его с жидким молоком одним уверенным движением кисти и нарисовав молочно-пенную стрелку на поверхности латте.

— Как такая пена называется? — спросил Кайл, таращась. — У нее название есть?

— Есть, — ответил я. — «Мессиан».

— Ух ты. А можешь научить остальных ребят такую делать?

— Легко, — сказал я и попросил прибавку к зарплате.

Супруги Андерс приехали на брыкливом арендованном грузовичке и начали с холодильника, вес и габариты которого их моментально вымотали. Я вызвался помочь, и Майкл просиял.

— Давайте теперь эту, — сказал он, указывая на конвекционную печь. — На вид ничего, а тяжеленная, скотина.

Один за другим приборы покидали кухнетку, оставляя позади оголенные трубы и обрамленные грязью прямоугольники безупречно чистой стены. Они смотрелись как прорехи во времени, эти прямоугольники, как окна в прошлое лето, в дни до открытия «Кольшицкого». Я почти уловил запах свежего слоя краски и увидел Нину на стремянке, с лицом, обсыпанным штукатурными веснушками. Она со смехом отмахивалась от меня валиком, на краю которого угрожающе повисла тягучая белая капля.

Когда грузовик был полон, а кафе опустело, Майкл зашел внутрь в последний раз и сердечно сдавил мою руку.

— Спасибо вам, — сказал он серьезнейшим тоном. — Спасибо. Мы вам очень благодарны. Обязательно заходите к нам на огонек, когда откроемся. Я настаиваю. Уверен, что у вас найдется для нас уйма полезных советов.

— С превеликим удовольствием, — ответил я. — А как ваш шоколадный бар называется?

Майкл виновато ухмыльнулся:

— Видите ли, это как раз один из наших камней преткновения. Мы еще не придумали. Лили хочет назвать его «Четыреста у бара». По-моему, люди не поймут.

— Еще как поймут, — прокричала Лили с тротуара. — Это милейшая аллюзия на «Четыреста ударов». [97]

— Ох, зайка, я не знаю! — крикнул Майкл в ответ. — Мне кажется, это звучит, как будто мы открываем либо огромный бар, либо страшно дорогой.

Судя по всему, они обменивались этими соображениями далеко не в первый раз.

— Послушайте, — повернулся он ко мне, внезапно исполнившись надежды. — Рассудите вы нас. По-моему, я отличное название вчера придумал. Сказать?

— Фигня его название, — предупредила бойкая Лили.

— Зайка… — Майкл глубоко и взволнованно вздохнул. Затем он подвел ладони к моему лицу, соединив большие пальцы и выставив вверх указательные, как бы сколотив золоченую рамку для картины, которую собирался нарисовать. — О'кей. Готовы? Смотрите: «Плитка».

Мое переутомление, должно быть, со стороны выглядело как замешательство, потому что Майкл счел необходимым пуститься в подробные объяснения.

— Я вот что пытаюсь донести, — сказал он. — Простоту. Полное отсутствие претензий. Плитка! Люди зайдут и будут приятно удивлены. А если кто-то решит нами пренебречь из-за одного имени, так и черт с ними. Такие клиенты нам не нужны. Верно?

— Ну как сказать, — ответил я, цитируя Ави Сосну за отсутствием собственных мыслей. — Не нужно привередничать по поводу посетителей.

— Почему нет?

— Это как… это как нарочно пытаться снять культовый фильм. Следующее «Шоу ужасов Рокки Хоррора». В результате всегда получается «Шокотерапия». [98] Лучше пусть подобное… э-э… демографическое расслоение происходит само по себе, — я начинал с бесконечной грустью осознавать, что, поставив свою жизнь на грубый помол на без малого полгода, не стал мудрее ни на йоту. Все было попусту, все зря.

— Шокотерапия? — переспросил Майкл. — Отличное название.

Вслед за чем они укатили в свое кошмарное будущее, оставив меня в непривычно просторном кафе с чеком на шесть тысяч долларов — который, подсказывали мне все мои инстинкты, следовало обналичить как можно быстрее.

Я сложил чек вдвое, засунул его в карман джинсов и осмотрелся по сторонам, проводя инвентаризацию пустоты. Обреченная комната выглядела еще более заброшенной и безликой, чем в тот день, когда Нина вошла в нее и озвучила желание стать волом. Красный диван стоял вертикально у стены, холщовым подбрюшьем к миру: Андерсы подняли его, чтобы освободить проход холодильнику. Теперь помещение действительно напоминало театральную сцену, неубранные декорации абсурдистской пьесы.

Я мерил шагами скудные метры между залом и кухнеткой, распугивая кудри свалявшейся пыли, когда внимание мое привлек крохотный полукруг, торчащий из зазора между плинтусом и полом там, где раньше стояла кофеварка. Я присел на пол и ковырнул его ногтем. Он не сдвинулся с места. Я потянул сильнее — и он прыгнул через весь зал, ударившись в противоположную стену с мелодичным звоном. Это было обручальное кольцо моей жены.

Я подобрал его, оттер грязь и кофейную крошку и засунул в карман рядом с чеком. Затем позволил себе вернуть диван в горизонтальное положение посреди комнаты, развалиться на нем и провести приятный молчаливый час, наблюдая, как сумерки красят белые стены сиреневым.

— Ладно, — наконец сказал я себе вслух. — За работу.

Я вытащил из-под раковины пыльный «Мак», вытер экран рукавом, налил себе единственный имеющийся в наличии напиток — плесневеющий в углу кулинарный херес — и застучал по клавишам. Я печатал, обгоняя собственные мысли, как пятиклассник, забив на все стилистические завитушки.

Чужак был слишком загорелым для этих краев, но говорил на верхненемецком с легким славянским акцентом. Стражник тут же признал в нем разбойника, перекати-поле, проходимца, привыкшего отвираться от тюрьмы на дюжине языков по всем четырем материкам (стражник не знал про Австралию). «Не пройдешь, красавчик, — подумал он с сильнейшим чувством удовлетворения. — Я тебя насквозь вижу».

— Я пришел поклониться эрцгерцогу, — сказал гость, улыбаясь. — У меня есть предложение, которое с его стороны было бы глупо не выслушать.