Алиса Бяльская - Легкая корона

— По крайней мере, ты можешь не волноваться, — я забрала у нее презервативы, — я не беременна и ничем не больна. В том смысле, что ни сифилиса, ни гонореи у меня нет.

— Откуда ты знаешь?

— Я была у гинеколога. Мне сделали анализы.

— Ты была у гинеколога?!!! — И тут она зарыдала так горько, так безутешно, что мне показалось, будто я присутствую на собственных похоронах. Надо было валить отсюда к чертовой матери. Я пошла к Марине зализывать раны. Мне не надо было ничего ей говорить, она и так все понимала. Марина, в отличие от Пален, не давала мне никаких советов, Громова не поливала и не проклинала, не требовала, чтобы я сказала ему то или это, а просто слушала меня и сопереживала.

— Мама у тебя золотая. Она очень мудрая и любит тебя. У нее пройдет этот период. Ты не смей на нее обижаться.

У Глеба было новое увлечение — видео. Мамаша привезла из Лондона видак, и Глеб каждый день бегал в недавно открывшийся пункт видеопроката за кассетами. Мы поглощали по два фильма за вечер, в основном боевики с Ван Даммом, Сталлоне и Шварценеггером. Но сегодня был особый просмотр, мы решили наконец-то посмотреть порнуху, про которую много слышали, но никогда не видели. Не успели мы еще всмотреться, как неожиданно вернулась с работы мамаша. Про нее почему-то все забыли. Обычно она возвращалась намного позднее, а приходя, часто, не заходя на кухню, где проходили наши посиделки, шла к себе в комнату. Но сейчас она вошла к нам. Глеб, конечно, фильм остановил, и мы терпеливо ждали, когда она нальет себе чай и уйдет. Но она вместо этого села вместе со всеми за стол. Мы переглянулись.

— Ну, включай, Глеб.

— Э-э, — сказал Глеб и беспомощно посмотрел на Марину.

— Я тоже хочу посмотреть. Я тоже имею права в этом доме, — сказала мамаша строгим тоном.

— Мама, конечно, ты имеешь право. Но этот фильм, он не для тебя, — сказала Марина.

— А что это? Порнография? Вы смотрите порнуху?

— Э, это не порнография. Это эротика, — Глеб проявил дипломатический талант.

— Тем более. Все-таки это я привезла видеомагнитофон. И я хочу посмотреть.

Что делать? Глеб включил видак. Пошла порнуха, жесткая, мрачная, без фантазий. Если это чувак назвал эротикой, то что же он считает порнографией — даже страшно представить. Мамаша сидела с каменным лицом, Глеб умирал от стыда. Я боялась посмотреть на Марину.

— Все. Это гадость и мерзость. Не понимаю, как вы можете такое смотреть, — мамаша встала и с гордым видом вышла из кухни.

Несколько мгновений после того, как дверь за ней закрылась, еще длилась тишина, прерываемая лишь сладострастными стонами из телевизора. А потом мы все просто взвыли от смеха. Глеб упал со стула и корчился на полу, у Марины из глаз лились слезы. Зазвонил телефон.

Глеб, взявший трубку, скорчил недовольную гримасу.

— Тебя, — он передал мне трубку.

— Привет. Я буду ждать тебя на «Парке культуры», у перехода, через полчаса, — это был Громов.

— Что? — Я никак не ожидала его звонка и не успела подготовиться. Он застал меня врасплох.

— У меня двушки кончаются. И так пришлось звонить и разговаривать с твоей матерью, она не захотела мне сказать, где ты. Хорошо, у меня есть Маринин телефон, и я догадался, что ты там. Давай, выходи, я не хочу тебя ждать.

— А что, твоя манекенщица сегодня занята?

— Не будь идиоткой. Она была нужна для выступления, как декорация. Она идеально вписывалась в контекст этого перформанса. А так — что мне с ней делать? Она выше меня на пару сантиметров, у нее ноги 44-го размера, и ты бы видела ее уши. Огромные, как у слона. Ужас, — он разъединился.

— Ну что, он тебе свистнул, ты и побежишь? — спросил Глеб.

Если бы он ничего не сказал, я, может быть, и не пошла бы, но теперь вариантов не было. Я побежала на «Курскую». Сидя в вагоне, я вдруг отчетливо поняла, что не хочу видеть Громова. Я не чувствовала никакой радости, никакого волнения от предстоящей встречи. Еще совсем недавно, когда мне казалось, что это его высокая фигура мелькает в толпе, сердце обрывалось в груди, замирало и начинало бешено колотиться где-то в горле. Сейчас я шла к нему как на Голгофу; я знала, что в конце концов снова буду разочарована, обижена, унижена. Мне надоела эта игра в кошки-мышки, постоянная необходимость надевать на себя маску незаинтересованности, холодности, безразличия, без которой невозможно было с ним общаться. Было ясно, окончательно и бесповоротно, что Громов меня не любит, даже чуть-чуть. Я нравлюсь ему, его мужскому тщеславию льстит мое чувство — но не более того. Ждать, что он изменится, что с его глаз упадет пелена и он поймет, что я — любовь его жизни, было бы наивно и глупо.

— К черту! Зачем мне все это? — я встала и вышла на первой же остановке. Но внезапно мне стало так жутко от мысли, что я больше его не увижу, не дотронусь до него никогда, что я застонала. На меня оглянулись. Я села в поезд и поехала к «Парку культуры»: встречу его, а там решу, что делать.

Как всегда, он опоздал. Появился безумно деловой, на меня почти не смотрел, все оглядывался по сторонам.

— Ты что, ждешь кого-то, Сережа?

— Да вот, Саша Зверев должен подойти. У него макет нового номера.

Непринужденность, с которой он это сказал, разозлила меня так, что кровь застучала в висках.

— О'кей, я вижу, у тебя есть чем заняться, — нарочито бесстрастным тоном произнесла я. — Пойду, пожалуй, не хочу вам мешать.

— Эй, ты куда? Он просто передаст мне макет и сразу уйдет.

Я буквально убежала от него, вскочив в первый же подошедший вагон.

Все пошло наперекосяк. Вначале Андрей — директор «Службы тыла», который завис в Москве и жил у меня на Преображенке, — напился с молниеносной скоростью и начал так буянить, что пришлось уложить его прямо в одежде в холодную ванну. Там он немного притих. Потом, когда по кругу пустили косяки, кто-то полез в комод за подушками — народу хотелось оттянуться с удобствами, в марокканском стиле — и там, среди простыней и прочего белья, обнаружился целлофановый пакет, набитый секс-игрушками.

— Эй, вы посмотрите, что тут есть! — На свет божий извлекли большой резиновый член, шары непонятного предназначения, наручники, плетку и множество презервативов всевозможных форм и цветов.

— Ну, Алиска, ты даешь! Так вот чем ты занимаешься у себя на квартире? — Берг схватил член и запустил им через стол, целясь в Таню. Таня поймала его на лету и переправила дальше. Они перебрасывали член, как мячик, из рук в руки; я же замерла в полной растерянности, пытаясь сообразить, откуда мог взяться этот пакет в доме моей бабушки. И тут до меня дошло. Некоторое время назад мама отобрала у меня ключи от Преображенки и сдала ее по рекомендации подруги одному известному профессору, который, как выяснилось позже, использовал квартиру для интимных встреч с любовницей. Что-то у них, видимо, не заладилось, он от квартиры отказался, и Преображенка опять перешла в мое полное распоряжение. Но вот кое-что от парочки осталось.

— Слушайте, а это зачем, что с ними делать? Алиса, колись, ты же специалист! — Берг держал в руках соединенные веревочкой шарики. — А они тяжелые!

— Это не мое! Мать сдала квартиру одному профессору, он здесь трахался с любовницей!

Андрей, услышав шум и крики, вылез из ванны и пришел весь мокрый в комнату, проверить, в чем дело. Он тут же получил резиновым членом по голове, его подхватили под руки и опять уволокли в ванную, где приковали найденными наручниками, отороченными розовым мехом, к раковине.

— Ребята, вы с ума сошли? Мне холодно! — вопил Андрюха, но его никто не слушал. Все были заняты бросанием водяных бомб: разноцветные, пупырчатые, в усиках — презервативы наполнили водой и пошли бросать с балкона. Не знаю, в чем там было дело — то ли высоты не хватало, то ли эти западные продвинутые гандоны были крепче наших советских, — но они не рвались при ударе об землю с таким оглушительным грохотом, как это делали отечественные, когда мы сбегали из школы и шли кидать презервативы с водой в соседнюю многоэтажку.

А начиналось все хорошо, даже чинно. Мама официально разрешила мне устроить день рожденья на Преображенке, приехала заранее вместе со мной и помогла приготовить еду и накрыть на стол. Дождалась гостей, — немного, человек пятнадцать, тщательно отобранных, презентабельных, — выпила шампанского за мое здоровье и откланялась. Она не знала, что основной поток гостей ожидается ближе к ночи: я подготовилась к празднику ударно и позвала всех, кого знала. Сколько должно прийти народу, я понятия не имела, и может ли квартира вместить всех отмечающих, меня нимало не заботило. Я не знала, придет ли Громов, с того момента, как я убежала от него в метро, мы не виделись и не общались. Я пряталась и не подходила к телефону. Конечно, я говорила ему про свой день рожденья и про планы отметить его достойно, но такую активность я развила в основном для того, чтобы Громов просто не мог не узнать, где и когда все состоится.