Мюриэл Спарк - Жемчужная Тень

В надежде разобраться в ее душевных проблемах я стала приглядываться к ней поближе; это для неврастеников — как магнит. Я поджидала ее во дворе, заходила в одинокую часовню Святой Девы, когда она там молилась. Она неизменно склоняла свою, в завитках, голову с церемонностью, присущей аббатисе, приветствующей монахиню. Сталкиваясь с ней в коридоре, я ощущала потребность посторониться и дать ей продолжить свой тихий уверенный путь. Невозможно было поверить, что она не в своем уме.

Невозможно было поверить, что, стойко вынося все тяготы, храня молчание, молясь изо дня вдень, она вынашивает некий грубый победоносный коварный замысел. Говорили, у нее есть деньги. Быть может, она была очень религиозна. Я спрашивала себя, сколько же ей удастся пробыть в этом внутреннем заточении. Монахи оказались в трудном положении. Попросить ее удалиться значило бы пойти против собственной природы, а может, и против правил; и уж точно это произвело бы дурное впечатление на местную публику, которая вовсе не вся была так уж привержена церкви. Один за другим к ней шли монахи, тактичные монахи, сочувствующие, твердые, любопытствующие.

— Ну что ж, мисс Петтигрю, надеюсь, вы не зря провели время в аббатстве? Наверное, у вас уже есть планы на зиму?

В ответ — молчание, лишь неопределенный жест, свидетельствующий о том, что слова услышаны.

Молчание и в ответ на речь еще одного монаха: «Нет, мисс Петтигрю, милое мое дитя, так просто не может дальше продолжаться. Не то чтобы нам не хотелось, чтобы вы и далее здесь оставались. Видит Бог, мы никого не гоним, ни единую душу. Но видите ли, нам нужно помещение для другого паломника».

И еще: «Ну скажите же нам, в чем беда, откройте свое сердце, бедняжка мисс Петтигрю. Иначе не по-католически получается, совсем не по-католически. Надо быть ближе к людям».

«Или вы дали какой-нибудь обет? Тогда это очень неразумно, это…»

«Послушайте, мисс Петтигрю, мы нашли для вас жилище в городе…»

Ни слова. Все видели, как каждую неделю она ходит на исповедь, так что говорить явно умеет. Но не говорит, даже если надо купить какую-нибудь мелочь. Примерно раз в неделю она писала на листке бумаги: «Пожалуйста, мне нужен шампунь „Подснежник“, в одну шестую» — или что-нибудь еще в этом роде и передавала его прачке, девушке, весьма к ней привязанной, а та уж показывала мне, да так горделиво, словно это были святые реликвии.

— Глория, прогуляться не хотите?

Нет, ходить мне не хотелось. Я жила здесь третью неделю, и чем дальше, тем менее интересна становилась мне Тик-Так.

Я сидела у окна и думала, как прекрасна могла быть жизнь, если бы я не ждала подсознательно некоего телефонного звонка. У меня все еще живы в памяти голубизна и зелень и золото того октябрьского дня, который мне был некогда испорчен. Невысокий рыжеволосый мужчина в своем темно-зеленом плаще, сгорбившись, пересекал прямо у меня перед окном поросший травой двор. Вдали двое братьев-мирян в синей рабочей одежде возились с трактором. Из часовни Святой Девы, где располагались служебные помещения монахов, доносилось песнопение. Ничто так не продлевает память, растягивая ее в бесконечность, как грегорианский хорал, он словно запечатывает наглухо все происходящее вокруг. Жаль, подумала я, что по-настоящему насладиться этой возможностью мешает непреодолимая потребность в телефонном звонке.

Честно говоря, я надеялась, что рыжий пересек двор, чтобы позвонить мне по телефону, но он прошел мимо окна и исчез, растворившись где-то в невидимости. Все правильно, сказала я себе, но это мне не нравится. Коричневое, белое, багровое, я различила голубей в траве.

Внутри, казалось, никого не было. Моя комната находилась на чердаке, прямо под покрытыми пылью балками крыши. Все комнаты, находящиеся, как и моя, наверху, отделялись друг от друга тонкими перегородками, пропускающими любой звук. Даже молчаливая мисс Петтигрю, моя непосредственная соседка, не могла издать вздоха на своей девичьей постели, чтобы я не услышала его. Но в это утро на месте не было и ее. Наверное, в часовню ушла.

Телефонного звонка я ждала от Джонатана, ближайшего своего друга. Вернувшись в то утро из города, куда мы обычно ходили выпить кофе, я нашла письмо от него. «Позвоню в половине двенадцатого», — писал он, имея в виду именно этот день. А шел уже первый час. В одиннадцать тридцать я пила кофе с бесподобными Тик-Так и Дженнифер.

— Мне не звонили? — спросила я.

— Насколько мне известно, нет, — неопределенно ответила секретарша. — Хотя, конечно, у телефона меня все утро не было, так что, может, и звонили. Не знаю.

Не то чтобы у меня были серьезные темы для разговора с Джонатаном, так, просто поболтать хотелось. Но в тот момент я вдруг почувствовала, что буквально не могу обойтись без его голоса в телефонной трубке. Я останавливала всех и каждого — монахов, братьев-мирян, паломников.

— Вас не просили мне что-нибудь передать? Мне должны были звонить по срочному делу. В одиннадцать тридцать.

«Извините, меня не было на месте» или «Извините, меня не было около телефона».

— А что, тут у вас на звонки никто не отвечает? — настаивала я.

— Да, в общем, нет. У нас слишком много дел.

— Я пропустила важный звонок, жизненно…

— А сами вы позвонить своему другу отсюда не можете?

— Нет. Это невозможно, просто ужасно.

У Джонатана не было в студии телефона. Не послать ли ему телеграмму, подумала я и даже набросала черновик: «Извини любимый твое письмо пришло слишком поздно меня не было пожалуйста перезвони немедленно люблю Глория». Но порвала его, решив, что не могу позволить себе таких расходов. К тому же в самой муке переживания было что-то манящее, во всяком случае, это лучше, чем скука. Я решила, что Джонатан наверняка перезвонит до конца дня. Приготовилась даже до вечера сидеть в комнатушке у телефона, в бдительном ожидании. Но — «Я буду здесь до пяти, — сказала секретарша, — и, конечно же, конечно, пошлю за вами, если позвонят».

И вот теперь я сидела у окна в ожидании вызова. В три часа я умылась, подкрасилась, переоделась, словно принося всем этим искупительную жертву тому, что стояло между телефонным звонком Джонатана и мною. Я решила побродить по золотисто-зеленому двору, где меня не минует ни один посланец. Сделала круг — никого. Только мисс Петтигрю появилась со стороны монастырских помещений, пересекая двор и приближаясь ко мне.

Я была настолько поглощена ожидаемым звонком Джонатана, что подумала даже, а вдруг именно ее за мной послали. Но тут же поняла всю абсурдность такого предположения, ибо мисс Петтигрю никогда не выполняла ничьих поручений. Но она столь неуклонно двигалась в моем направлении, что мне вновь подумалось: «Она собирается поговорить». Мисс Петтигрю не спускала с меня своих черных глаз.

Я попыталась было отступить в сторону, не желая смущать ее своим обществом, но она меня остановила:

— Извините, у меня для вас сообщение.

Мне стало так легко, что я даже забыла удивиться тому, что она заговорила.

— Меня к телефону? — спросила я, готовая сорваться с места.

— Нет, у меня для вас сообщение.

— Какое сообщение?

— Господь воскрес, — сказала она.

Лишь справившись с разочарованием, я испытала настоящий шок от того, что она вообще заговорила, и обратила внимание на дотоле мною не виданное странное выражение ее глаз. «Видно, — подумала я, — у нее мания на религиозной почве. Она отличается от других неврастеников, но из этого не следует, что она в здравом уме».

— Глория! — Из-за двери высунулось лицо девчушки-кладовщицы. Она поманила меня, и, все еще не придя в себя, я медленно побрела к ней.

— Слушайте, это верно, мисс Петтигрю действительно разговаривала с вами или мне это приснилось?

— Приснилось. — Ответь я иначе, и весь монастырь загудел бы, как разворошенный улей. Рассказать всем, что твердыня мисс Петтигрю впервые дала трещину, было равносильно предательству. Узнай об этом паломники, они бы стали еще больше жалеть ее, но уважения бы поубавилось. Невыносимо было даже думать о том, как они печально покачивают головами над этими сакраментальными словами мисс Петтигрю: «Господь воскрес».

— Но ведь я своими глазами видела, — настаивала девушка, — она только что остановилась около вас.

— Просто ты все время думаешь о мисс Петтигрю, — сказала я. — Оставь ее, беднягу, в покое.

— Беднягу! — повторила девушка. — Насчет бедняги ничего не скажу. И вообще все с ней в порядке. Да, у нее есть глупые средневековые идеи, но это и все.

— С ней ничего не поделаешь, — сказала я.

И все же прошло немного времени, и делать что-то пришлось. Начиная с воскресенья, когда пошла четвертая неделя моего пребывания в аббатстве, мисс Петтигрю перестала появляться в трапезной. Отсутствие ее было замечено только в понедельник вечером.