Ричард Йейтс - Пасхальный парад

На него снова напал кашель, так что ему пришлось отвернуться и прижать ко рту носовой платок. На виске набухла вена, а он все не мог остановиться. Когда приступ прошел или почти прошел, он отпил глоток воды из стакана. Это как будто помогло — он сделал несколько глубоких вдохов, — а затем снова закашлялся.

— У тебя сильная простуда — сказала она, когда его немного отпустило.

— Если бы только простуда. Главное — эти чертовы сигареты. Вот что я тебе скажу. Через двадцать лет табачная продукция будет вне закона. Бутлегеры станут нелегально возить сигареты, как возили спиртное во времена сухого закона. Ты уже выбрала специальность?

— Я думаю, английский.

— Это правильно. Ты прочитаешь много хороших книг. Плохие, конечно, тоже, но ты научишься видеть разницу. Целых четыре года ты будешь жить в мире идей, прежде чем окунешься в повседневную реальность с ее мелкими запросами. В этом прелесть колледжа. На десерт что-нибудь хочешь, крольчонок?

Дома ее так и подмывало разобраться с матерью по поводу Сиракьюса, но Эмили решила не связываться. Она давно уже не надеялась, что Пуки можно исправить.

Как, в сущности, не надеялась на то, что вечера, которые они теперь проводили с матерью вдвоем, можно как-то изменить. Изредка Уилсоны зазывали их наверх или спускались к ним, а так они сидели в гостиной, читая журналы под звуки проносящихся под окнами машин и автобусов. Случалось, она или мать отрезали себе кусок торта — не из-за сильного желания, а просто чтобы убить время. По воскресеньям можно было послушать хорошие передачи по радио. В целом же они пребывали в абсолютной праздности, когда остается надежда лишь на то, что зазвонит телефон. Но это, прямо скажем, была слабая надежда. Кому нужна стареющая разведенка с гнилыми зубами или неказистая тощая девица, которая бесцельно слоняется по квартире, исходя от жалости к себе?

Как-то вечером Эмили в течение получаса наблюдала за тем, как ее мать читает журнал. Пуки бессознательным движением неторопливо слюнила большой палец о нижнюю губу, а затем, смочив уголок, переворачивала страницу. Помимо мятых уголков, после нее на страницах оставались следы губной помады. В тот вечер она поставила рядом с собой тарелку с тортом, а значит, кроме помады, жди еще жирных коричневых пятен. Эмили заскрипела зубами, по спине побежали противные мурашки. Поежившись, она встала.

— Схожу-ка я в кино, — сказала она. — На Восьмой улице, говорят, идет интересный фильм.

— Ну что ж. Если тебе так хочется…

Она удалилась в ванную, чтобы причесаться, и вышла из дома на Вашингтон-сквер. Приятно было глубоко вдохнуть свежий воздух и испытать пусть маленькую, но законную радость по поводу хорошо сидящего на ней, почти нового желтенького платья. Сгустились первые сумерки, а кроны деревьев преобразились, подсвеченные уличными фонарями.

— Извините, мисс. — С ней поравнялся высокий солдат. — Вы не подскажете, где находится «Никс»? Там по вечерам играют джаз.

Она остановилась в замешательстве:

— Я знаю, где это… то есть я там пару раз была… ну как вам объяснить… Идите по Уэйверли до Шестой авеню… точнее, до Седьмой, а там налево… то есть направо… и в сторону от центра четыре или пять… нет, подождите… быстрее будет по Восьмой улице до Гринвич-авеню, а затем…

Пока она несла эту околесицу, подкрепляя ее путаной жестикуляцией, солдат терпеливо ждал с вежливой улыбкой. Он не был красавцем, но глаза у него были добрые, и в своей новенькой летней форме цвета хаки он выглядел молодцевато.

— Спасибо, — сказал он, когда она закончила пояснения. — У меня появилась идея получше. Как насчет того, чтобы прокатиться на автобусе по Пятой авеню?

До сих пор ей как-то не приходило в голову, что крутые ступеньки открытого омнибуса могут быть началом опасного приключения, и учащенное сердцебиение застигло ее врасплох. Когда они проезжали мимо их дома, она отодвинулась от перил и отвернула лицо в сторону на тот случай, если Пуки в этот момент стоит у окна.

К счастью, разговор взял на себя солдат, которого звали Уоррен Мэддок или Мэддокс — надо будет позже уточнить. Он получил на три дня увольнительную в Кемп-Крофте, Южная Каролина, где закончил пехотную подготовку перед «отправкой в регулярную дивизию», — смысл этих слов был ей не вполне понятен. Старший из четырех братьев, он родился в маленьком городке штата Висконсин. Его отец работал в кровельном бизнесе. В Нью-Йорке он оказался впервые.

— А вы, Эмили, прожили здесь всю жизнь?

— Нет. В основном мы жили в пригородах.

— Вот как? Я с трудом представляю себе, как человек живет здесь всю жизнь, никуда не выезжая, ни разу толком не порезвившись. Поймите меня правильно, это великий город, просто мне кажется, что лучше жить на природе. Вы учитесь в школе?

— Уже закончила. С осени у меня начинаются занятия в Барнард-колледже. — И после паузы: — Мне дали стипендию.

— У! Так у вас ума палата. Мне надо держать с вами ухо востро. — Тут его рука, лежавшая на деревянной спинке сиденья, соскользнула на ее плечо, а его большой палец принялся массировать ее загривок. — А чем занимается ваш отец?

— Он работает в газете.

— Вот как? Случайно не там, в Эмпайр-Стейт-Билдинг?

— Да.

— Я так и подумал. Знаете, я много раз видел этот небоскреб на фотографиях, но не представлял себе, что он такой высокий. У вас красивые волосы, Эмили. Мне никогда не нравились кудряшки. То ли дело прямые волосы…

Где-то после Сорок второй улицы состоялся поцелуй. Вообще-то ее целовали и раньше — в том числе на втором этаже омнибуса, в районе Пятой авеню (один из ее одноклассников расхрабрился), — но не так.

На Пятьдесят девятой улице он пробормотал: «Давайте пройдемся» — и помог ей спуститься по громыхающим ступенькам. Они оказались в Центральном парке, и его рука утвердилась на ее плече. В этой части парка было полно сладких парочек, все больше солдаты с девушками: милующиеся на скамейках, прогуливающиеся в обнимку. Некоторые из девушек запустили пальцы ухажерам в карманы брюк, другие держали руку у парней на талии. Это заставило Эмили задуматься, не должна ли она тоже приобнять Уоррена Мэддока или Мэддокса. Нет, все-таки для таких вольностей еще рановато. А вот на поцелуи она отвечала исправно; можно ли о поцелуях рассуждать в терминах «рано» и «поздно», вот в чем вопрос.

Он продолжал вести разговор:

— Интересно. Иной раз встретишь девушку и сразу понимаешь: не то. А в другой раз — бац! — в самую точку. Взять хоть нас с тобой — полчаса как познакомились, а уже как старые друзья…

Он увлекал ее по дорожке в сторону от фонарей. Его рука, соскользнув с ее плеча, завладела грудкой, а большой палец принялся поглаживать ее напрягшийся, чувствительнейший сосок. Она почувствовала слабость в коленках, и тут уже ее рука без всякой подсказки обняла его за талию.

— Многие парни, особенно вырвавшись из части, хотят от девушки только одного. Мне это непонятно. Я должен сначала узнать девушку… как личность… понимаешь? Ты, Эмили, хорошенькая. Мне всегда нравились худенькие… ну в смысле стройненькие…

Только ощутив под ногами траву, она поняла, что они успели свернуть с дорожки. Он вел ее к небольшой лужайке, и когда они очутились под шелестящей кроной, почти в полной темноте, она не нашла ничего предосудительного в том, что они вместе прилегли: это было так же естественно, как движение на танцплощадке, только там тебя ведет рука партнера на твоей спине, а здесь это был большой палец на ее соске. Какое-то время они целовались, сплетясь телами, а потом его широкая ладонь поползла вверх по ее ляжке, а над ухом звучал горячий шепот:

— Эмили, я прошу тебя… все будет хорошо, вот увидишь… Эмили, ну пожалуйста…

Она не сказала «да», но и «нет» она совершенно точно не сказала. Все, что он делал, даже когда помогал ей вытащить одну ногу из трусиков, казалось, было продиктовано крайней необходимостью. Она была беспомощна, и он ей помогал, а все остальное на свете не имело значения.

Она ждала боли, но подготовиться к ней не успела и была застигнута врасплох, но вместе с болью накатила волна наслаждения, и она поднималась до точки экстаза, прежде чем опасть и сойти на нет. Он из нее выскользнул и, упершись коленом в дерн, откатился в сторону, тяжело дыша, но через минуту прикатился обратно и заключил ее в объятия. «Ох», — вырвалось у него пару раз. От него исходил приятный запах свежего пота и накрахмаленной одежды.

Ощущения потертости и мокроты навели ее на мысль о кровотечении, но больше ее пугала другая мысль: что у них друг для друга не найдется слов. О чем после такого можно говорить? Когда они снова оказались под фонарем, она спросила, не испачкалось ли платье. Аккуратно надев фуражку солдата экспедиционного корпуса, он отстал от нее на шаг для лучшего обзора.