Андрей Бондаренко - Гусарские восьмидесятые

Наоборот, тянет его на глупые разговоры:

— Андрюх, а заметил — на РМ девчонка одна есть, Нинкой зовут, симпатичная до невозможности, правда ведь?

Странный этот Витька. Ну, какие ещё девчонки, когда времени ни на что не хватает? И учится надо, и подработать там-сям денежку какую-нибудь, и с Лёхой на футбол-хоккей сходить, да ещё с ротмистром Кусковым — пивка попить от пуза. Откуда взять время на девчонок? Чудак Витька, право. В таком духе и отвечаю. Толстый обиженно замолкает и хмуро концентрирует своё внимание на неподвижном поплавке.

Проходит часов пять. Вдруг замечаю — нет одного весла. Витька, гребец хренов, вёсла толком не закрепил, вот одно и уплыло — неизвестно куда, ветер то сильный.

Правда, волна идёт — к нашему берегу, может — найдём. Снимаемся с якоря, сплавляемся по ветру, всматриваемся в волны. Но всё бесполезно — нет весла, то ли утонуло, то ли у берега в коряжник его занесло.

Орудуя одним веслом, как заправский индеец, всё же довожу лодку до Избы.

Дрянь дело — самодельное весло из куска фанеры и молоденькой осины сделать — не штука, но и лодка и вёсла — чужие, мой отец взял попользоваться у кого-то из своих друзей. Следовательно — быть скандалу.

Наступает суббота. По водной глади несётся громкий молодецкий посвист — это папаня с компанией подплывают — и нас забрать, и порыбачить самим, разумеется….

Из приставшей лодки неуклюже выбирается папаша, в руках — громадная, явно тяжёлая корзина. Зачем, спрашивается, корзина — грибной сезон ещё не начинался, вроде?

Иду навстречу:

— Папа, а у нас неприятность — весло утонуло.

— Какое, в задницу, весло? — Папа явно уже принял на грудь, — У моего сына — у тебя, значит, сегодня день рождение. Восемнадцать лет — Совершеннолетие, то бишь. Отставить — все вёсла, иди сюда — поцелую.

А ведь действительно, блин горелый, день рождения мой сегодня! С этой рыбалкой и забылось….

Празднуем, мужики пьют за моё здоровье водочку, мы с Толстым — по малолетству — портвейн.

Перед отъездом вставляю в скоросшиватель замызганный лист обёрточной бумаги с нашим совместным поэтическим перлом:

Вот и закончилась рыбалка. Возвращаемся обратно в Ленинград, собираем друзей, и, в "Гавани", под море пива — разъедаем семикилограммового язя и ещё всякой сорной рыбы — без счёта.

Сейчас Витька заявляет, что, мол, с той самой поездки он и стал заядлым рыбаком.

Но это, смотря — что под этим термином понимать.

Ну, разжился Толстый деньгами, купил яхту — небольшую, метров двенадцать длиной, оснащённую эхолотом и прочими наворотами. Спиннинги дорогущие, воблеры разные — в количествах немереных, нехилая коллекция средств от комаров и прочих мошек — всё это хорошо, конечно.

Но какое отношение всё это имеет к рыбалке?

Я так думаю — что никакого.

Рыбалка настоящая — это философская субстанция, способствующая лучшему мироощущению, не терпящая суеты и избытка комфорта.

Ещё Денис Давыдов, в своё время, говорил о женском коварстве. Предупреждал, советовал бдить неустанно, ухо востро держать. Да что толку с тех советов? Ловушки женские коварны и изощрённы, нет от них спасения.

А гусары, они как зайчики маленькие — наивны и доверчивы….

Едем в Крым — на практику — учится карты геологические чертить, в камушках разных разбираться. Поезд тащится долго, почти трое суток. Но за преферансом, что общеизвестно, время летит незаметно.

В шесть утра прибываем в Бахчисарай, главное — никого не забыть. Пробегаемся по всем купе — будим, расталкиваем, выгоняем с вещами на перрон.

Нас встречает Начальник Лагеря — Виталь Витальевич, строит, ведёт к автобусу, пересчитывает;

— Товарищи практиканты, вас по списку должно быть ровно сорок человек, а по факту — тридцать девять. Где ещё одного бойца потеряли? Кого не хватает?

А, действительно, кого?

Вдруг от поезда — прямиком к нашему автобусу — приближается сюрреалистическая фигура: белоснежный костюм, чёрный цилиндр, тросточка. Прохожего сильно пошатывает из стороны в сторону, с первого взгляда понятно — он пьян до изумления. Кого-то он мне смутно напоминает.

— Вы, извините, кто? — Вопрошает Виталь Витальевич.

— Как это кто? — возмущается незнакомец, — Да Пушкин я, Александр Сергеевич! Не узнали, батенька? Стыдно, ей-ей.

Начальник Лагеря нешуточно смущён и сбит с толка — говорящий действительно похож на Александра Сергеевича — чёрные кудрявые волосы, бакенбарды, длинный нос.

За моей спиной раздаётся громкий хохот — это ротмистр, завалившись на землю, бьётся в экстазе.

Отсмеявшись, Кусков буднично объясняет:

— Да это он и есть, в смысле — потеряшка наша, сороковой по списку. Воронин же это Серёга — просто усы сбрил, бакенбарды пришпилил, парик нахлобучил и цилиндром где-то разжился, сучёнок. Не узнаёте, что ли?

Присматриваемся, действительно — Серёга. Молоток — классная шутка получилась!

А Воронин, пользуясь тем, что шофёр автобуса куда то отлучился, лезет на его, шофёрское, место, крепко обнимает руль и засыпает мертвецким сном.

Извлечь из-за руля его удалось только минут через сорок.

— Начинается, — ворчит Виталь Витальевич, — Как всегда, приезжает Эр Тэ, и тут же начинаются фокусы разные, разнузданные….

Через два часа приезжаем в лагерь. Нас уже ждут, геологи и гидрогеологи приехали на практику раньше на две недели. Толстый Витька близоруко всматривается в толпу встречающих — Нинку, явно, высматривает.

Устраиваемся, разбиваем палатки, выясняем диспозицию — где что, сколько до ближайшего населённого пункта, где купаться можно, что с культурной жизнью.

Всё не так и страшно: до ближайшего населённого пункта, магазинами оснащённого — километра три, до пруда с проточной водой — метров сто, и с культурной жизнью всё просто отлично — каждый вечер на двух, вместе сшитых простынях, фильмы разные показывают, после фильмов — танцы и песни у костра.

Начинаем ходить в маршруты — добывать разную геологическую информацию, собирая образцы пород горных и всякие окаменелости древние.

Крым — он весь — жёлто-синий, с редкими зелёными вкраплениями: жёлтые скалы с островками зелёного кустарника, синее небо, жёлтое злобное солнце — прямо над головой.

В лагерь возвращаемся усталые, обгоревшие на солнцепёке, потом пропахшие.

Сразу лезем в прохладный пруд, потом обед — обычная столовская еда, ни хорошая, ни плохая. После обеда — работа в камералке, волокита бумажная — описание того, что с утра увиделось, и того, что собралось в геологические планшеты.

А вечером — кино, танцы-шманцы, костры, песенки — конечно, с отдачей должного винам местным. Но вина эти, кстати, совсем неплохие, по началу пьют достаточно вяло — дневная усталость даёт о себе знать.

Но тут руководство совершает фатальную ошибку — как-то вечером нам крутят совершенно идеологически- невыдержанный фильм.

Фильм называется — "Дюма на Кавказе". В чём суть его — совершенно неважно, важен всего лишь один небольшой эпизод. Дюма — то ли сын, то ли отец, спорит со старым грузином — кто может выпить больше вина — француз, или грузин?

Естественно, устраивают соревнование, и пьют вино под всякие заковыристые тосты.

Дословно не помню, но звучит это приблизительно так:

— И они выпили за французов и француженок, за грузин и грузинок; за доблесть и мужество, за любовь и верность любви, за синие дали и за звёздное небо над головой….

И за каждую звезду — в отдельности….

Последнее — всем в особенности понравилось.

А звёзд в крымском ночном небе — ничуть не меньше, чем в ночном небе над горами Кавказа.

Поэтому и количество ежевечерне выпиваемого вина тут же удвоилось, или даже — утроилось.

Громче зазвучали песни у ночных костров.

Пели разное: песни бардов известных и доморощенных — про далёкие стоянки и верную любовь, про нелёгкую судьбу геолога и мужскую дружбу.

Но одна песня пользовалась особой всеобщей любовью, хотя, к геологии никакого отношения не имела:

Эту песню не просто пели. Её орали в двести лужёных глоток, раз по пять за ночь.