Александр Муленко - Возвращение Панды

Не много и не мало, а провел он в неволе двенадцать лет. Освободившись — женился. Остыл и очень многое понял. Поступил учиться в институт, занялся спортом, окреп. Отныне любовь и победы тешили его гордость. Вкусил он доброй славы и в полной мере осознал пагубный обман уличной идеологии. Предостерегал других от опрометчивых обид и поступков. Поучал…

Но однажды победы окончились. От возраста не убежать: недоступными стали вершины и рекорды — все чаще он проигрывал и переживал по этому поводу. Газеты уже не писали о нем. Начал пить вице-чемпион: рюмка за рюмкой и вскоре уже мало чем отличался он от того бродяги, поверженного им в Ташкенте: заговаривался, скандалил, дерзил, и трудно поверить, что не бросила его жена… Или терпела — к старости шли года…

Из-за чего же ещё, как не из-за водки можно убить женщину в пятьдесят с лишним лет. «По пьяне», разгневанный муж, он ударил её кулаком по темени за то, что спрятала от него сердешная недопитую бутылку в комод, и, «догнавшись», уснул счастливым. Соседка, случайно заглянувшая в приоткрытую дверь, ужаснулась и вызвала скорую… Тарантул не стал изворачиваться и лгать — сознался: «… что он ничего не помнит».

Одна из его жалоб пробила административную стену и дошла до Верховного, «полосатый» режим заменили строгим и посмеялись судьи, ломая приговор — в России рецидивистом он не был. Новотроицкая колония стала ему домом на десять лет.

Боже мой, как он любил свою жену сейчас в неволе, безвозвратно потерянную, придавленную тяжелым камнем на кладбище. Лучшие годы жизни подарила ему она. Вместе с ним она радовалась его победам, и он посвящал их ей — единственной и неповторимой. От первого и до последнего нарколога сопровождала его и нянчила, отпаивала травами и лекарствами, кормила с ложечки — неподъемного борова. Била бутылки, прятала деньги, рвала из лап зелёного змея не щадя себя. Он был единственным её чадом… И вот результат — трагическая смерть и на старости лет возвращение в мир блатной. И бился лбом старик по праздникам в тюремной церквушке — каялся.

В 1998 году летом, в предкризисное время, родные брат и сестра посетили его в заключении.

— И зачем это меня замполит вызывает? — удивился он, а на свидании радостно жал руки родным, жадно заглядывая им в глаза. — Простили таки…

— Горбатого могила исправит, — так сказал на суде его родной брат, тренер волейбольной команды города, — пускай сидит…

Давно это было…

Человек дорожил своим местом, потому что катался по стране с детьми. Занимался любимым делом за счет государства… Где бюджет — там интриги… Чему же может научить детей человек, защищающий уголовника? Вот и дал понять его брат общественности, что осуждает криминал во всех его проявлениях. Даже, если на скамье подсудимых близкий ему человек… Горько это было осознавать осужденному, но за долгие годы жизни в неволе убедил себя Тарантул в том, что его брат иначе сказать не мог, потерял бы работу, о которой мечтают многие… Однако знать его он не хотел, и после памятного суда эта встреча была первой.

Сестру он не видел долее. Она училась в университете, когда впервые ему надели наручники. Вспоминала ли она невольника, штурмуя вершины науки? Защита диссертаций, семья, уже, наверное, внуки в школу пошли? Слышал Тарантул по телевизору про её успехи, государственную премию пожаловал ей президент России. И стыдно ему было написать ей, поздравить, потому что наперекосяк пошла его собственная жизнь. Кому он нужен такой вот родственник?

— А я не сразу вас узнал, — смутился старик. — Как вы меня нашли?.. Как изменились…

— Годы, брат, не красят, — ответила сестра.

Тридцать с лишним лет разлуки иссекли морщинами забытые лица. Он жадно заглатывал горячий чай, давно уже не носил ему никто передачки, хрустел карамелью и радовался как ребёнок поношенному, но теплому свитеру, в неволе холодно…

— Как мама?

Последний раз осужденный навещал её на свободе. Она уже не могла ходить и умоляла его не пить водки — знала характер заблудшего, предчувствовала беду.

— Умерла как два месяца.

Он поперхнулся снедью и поднял перепуганные глаза на брата. Сестра достала библию и заплакала.

— Мы, брат, со всем сердцем к тебе с бумагами. После матушки дом остался бесхозный. Нужно его продать.

— А я куда на старости лет? Квартира-то у жены покойной была.

— Мы купим тебе полуторку… А пока сидишь — сдавать её будем, а тебе посылки посылать с этих денег. Да ещё на книжку откладывать. И жить на что тебе будет, когда освободишся…

Задумался старик, загрустил. Не забота о нём привела сюда близких, стало обидно, что сразу не рассказали они ему о смерти матушки. Одиноко и сиротливо на душе после таких вот свиданий.

— А ты не сомневайся, — догадалась сестра — За домом уход нужен, глаз да глаз, хозяйство вести и жить постоянно. Нам некогда заниматься этим, да и покупатель есть.

Он решился на этот опрометчивый шаг и дал согласие. Заверили нотариально в присутствии адвоката, пачку чая и банку варенья принес он в отряд…

— Лоханулся ты, кореш, — сосед по шконке смаковал чифир, — Юристы враги простому человеку. Мне сучка моя — защитница прямо сказала перед судом, перепиши на меня хату и получишь условно… Ан, нет, я не стал, — побоялся, а она на суде и рта не раскрыла. Бодался я сам — смеялись судьи… Халява и обман фундамент юстиции. Восемь лет вот сижу, пишу жалобы, а напрасно…

Страшный это был год — девяносто восьмой. Цеха остановились. После обвала рубля нерентабельной стала зона. Невостребованная её продукция не находила сбыта, иностранный товар повсеместно оккупировал прилавки. Оборотные средства растаяли, ресурсы иссякли — инфляция…

Голодали осужденные, пили сечку взахлёб — вылизывали миски. Крутились как умели. Кого не забыла воля, тот и выжил: чаёк да ландорик, а доходяги в лазарете жрали нифеля и загибались от боли в желудке. Ни слуху и ни духу от брата не было…

Новое тысячелетие — новые мысли. На переломе веков задумался Тарантул о прожитой им жизни. Свет божий не грел заскорузлую душу. Криминальные хроники пугали, телевизор глумился над зэками. На смену ножу и топору пришли новые технологии — взрывы и автоматные очереди хлестали Россию. Сотнями погибали люди невинные даже по понятиям душегубов. Население вымирало, отравленное ядом законотворчества людей, приватизировавших Россию. Прибывающие из вне говорили о больших деньгах и о способах их отмывки, сетовали на бедность, и расценки на праведный суд не укладывались в головах у старожилов. На молодое поколение глядели они осоловевшыми от ужаса глазами и запотевали линзы их старых очков… Свободы стали бояться многие, и более те, кому жить было негде и не на что…

— Вот буду на воле, убью брата и вернусь… — попрощался Тарантул с людьми и вышел на улицы города.

Глава, в которой рассказывается о том, как брат убивает брата, но этому мешает маленькая девочка Таня, оказавшись оперативнее милиции и смелее взрослых людей, наблюдавших за дракой.

Освободится иной зэк: в неволе ни «красный» и ни «черный» — серобурмалиновый и неприметный, ан ждет его на улице у самых ворот «Мерседес» или «Форд» какой, кореша с блядьми из окна ликуют. Словно воинский долг Родине отдал или Олимпийские игры выиграл. «Музон» и коньячок — все блага жизни. Но чаще бывает иначе…

Мокрый снег залепил глаза. Злой и холодный. В лагере такого не было: до плаца пушистый не долетал — метелки шуршали быстрее ветра. На воле распутица — грязь и лужи, наледи по асфальту… Старые штиблеты раскисли, и в осеннюю слякоть с головой окунулся Тарантул… Благо, что братки подогнали к звонку из общака добротную овчину и шапку, а то бы слёг сердечный на первой пристани…

Дверь отворила малява. Она молча глядела на странного гостя, протирающего очки. На голове у него лежал снег и вода ручейками бежала по помятому лицу и далее по одежде, невиданной ею ранее.

— Василия, — хрипло откашлялся он, — хочу увидеть.

— Вам нужен мой дедушка?

В прихожую выглянула женщина.

— Сноха, — догадался Тарантул.

— А вы собственно кто ему будете?..

— Я брат.

Тревожно было на душе у обоих. Хозяйка накрыла на стол и почала бутылку водки. Старые люди поверх очков изучали друг друга: барабанили пальцами по столу, волновались.

— Простили стало быть тебя, Олег?..

— Откинулся, однако.

— Да ты пей… И не стесняйся — закусывай… Колбасы, чай, давно уже не кушал?

— Забыл… — водка согрела, и чуть занюхав выпитое хлебом, Тарантул налил себе второй стакан.

— А мы, вот здесь впятером перебиваемся… Живём, стало быть, вместе… Две семьи — моя и сына…

— А сестра?..

— Она в Оренбурге — учёная, степень защитила…

— Я знаю…

— Дети её ухожены, женаты… Живут уже сами по себе — беды не чают…