Мария Метлицкая - Миленький ты мой

Я мелко закивала, словно заискивая перед ним, и бросилась в кабинет.

Дрожавшими руками я запихивала в сумку свои вещи – белье, платье, кофта, брюки, колготки. Расческа, шампунь, прокладки. Духи. Господи, зачем мне духи? ТАМ – зачем мне духи?

На письменном столе лежало кольцо – то кольцо с сердоликом, которое она мне подарила. Забрать? А если меня будут обыскивать и найдут это кольцо? А свидетель из «Скорой помощи», доктор Герман Иванович, покажет, что кольцо принадлежало ей?

Я замерла. Нет, все же возьму – единственная память о ней!

Быстро надела кольцо на палец. Как она говорила? Кольцо это счастливое? Ха-ха! Кольцо – может быть!.. Только я несчатливая! И Лидии Николаевне, похоже, тоже счастья от этой покупки не очень прибавилось.

Я вышла в коридор.

– Я готова… – тихо, мертвецким голосом произнесла я. Впрочем, я и была мертвецом…

Они оба вздохнули, и мы вышли за дверь. Блондин достал клейкую ленту, наклеил крест-накрест ее на замок и, дыхнув на печать, шлепнул ее пару раз в аккурат на полоски бумаги.

В лифте спускались молча. Я удивилась, что на меня не надели наручники – кажется, в кино их называют «браслеты».

Потом мы сели в милицейский «газик» и поехали. За рулем сидел Кудрявый и болтал по мобильнику.

Блондин равнодушно смотрел в окно.

В отделение мы приехали быстро – минут за десять, не больше. Выйдя из машины, я на минуту запнулась, чтобы глотнуть свежего воздуха, и огляделась – словно хотела запомнить, сфотографировать последний миг и момент своей свободы…

Там, в отделении, я заполняла какие-то бумаги, отвечала на простые вопросы и крупно, как после ледяной купели, дрожала. Потом подошла какая-то тетка в форме, попросила открыть сумку, порылась в ней, вытащила пилку и маникюрные ножницы и кивнула:

– Иди!

– Куда? – спросила я.

– На банкет! – рассмеялась тетка, обнажив выпуклые и голые десны, в которые были небрежно и криво засунуты мелкие и острые, «детские» зубы.

От нее пахло чесноком, потом и дешевыми цветочными духами.

Эта тетка показалась мне очень страшной – гораздо страшнее, чем Кудрявый с Блондином. Кажется, я где-то читала, что женщины в милиции куда страшней мужиков.

Меня завели в камеру. В узком и душном пространстве, где я очутилась, были еще четыре женщины. Они равнодушно посмотрели на меня, даже не кивнув, и снова принялись за свои дела. Две пили, видимо, чай – над кружками поднимался парок. Одна дремала на узкой кровати. А четвертая читала потрепанную и толстую книгу.

Я села на свободную кровать без белья – один голый матрас. Очень хотелось лечь, но… было противно.

– Белье попроси! – бросила читающая. – Постучи и потребуй! Подушку не забудь и одеяло! Здесь они, правда, жидкие… – Она вздохнула, внимательно разглядывая меня. – Жрать небось хочешь?

Я мотнула головой и легла на голый матрас. Невыносимо болела спина.

Подложив под голову пакет с вещами – то, что мне оставила милиционерша с мышиными зубами, я тут же уснула… Вот чудеса…

Разбудил меня запах еды. Я почувствовала, как голодна. За столом сидели все четверо и, бряцая ложками, что-то сосредоточенно жевали.

– Присаживайтесь! – церемонно кивнула «читающая». – «Де Воляй» по коридору! – состроумничала она, и все засмеялись.

Я села к столу. В миске лежала серая тушеная картошка, залитая жидким соусом.

Я стала есть, не чувствуя вкуса. Женщины ели молча и жадно.

Потом «спящая» разлила из чайника чай, и все деловито подоставали свои припасы – пряники, сушки, печенье.

Чай налили и мне. Молча придвинули «деликатесы». Я сжевала черствый пряник, выпила чаю, поблагодарила и пошла к умывальнику. Раковина была почти черной, сто лет не мытой, в грязных подтеках. На бортике лежал кусок хозяйственного мыла. Я умылась, вымыла миску и чашку и снова пошла на свою койку.

– Белье возьми! – «Спящая» кинула мне стопку белья. Значит, я так крепко спала, что даже не слышала, как принесли белье и ужин.

«Вот что значит чистая совесть! – про себя усмехнулась я. – Даже страх перебила!»

Но когда я легла на сырые и ветхие простыни, нестерпимо воняющие все тем же хозяйственным мылом, сон мой испарился, как будто и не было его.

Кажется, у меня поднялась температура. Меня крутило, ломало и колотило в ознобе.

Одеяло и вправду оказалось тонким и хлипким, а в камере было довольно прохладно. Женщины спали. Кто-то из них сильно храпел, а кто-то тоненько вскрикивал, словно видел какой-то ужасный и страшный сон.

Но явь была куда страшнее любого, самого дикого сна.

Я оказалась в тюрьме… Почти в тюрьме. КПЗ или СИЗО? Впрочем, какая разница… Это тоже тюрьма.

И в хорошее я, как всегда, не верила. Хорошее со мной почти никогда не случалось.

Я словно притягивала к себе все несчастья, все беды, все горести мира.

Я приносила всем неудачи. Я – человек-беда, неудачница, юзер.

Меня все предавали, и никто не любил.

И еще я думала о ней. Я скучала по ней. Я вспоминала ее голос, ее рассказы. Я вспоминала наши последние вечера и наши беседы. Наши долгие чаепития и откровения. Наше примирение и, наконец, нашу… привязанность.

Нашу… почти дружбу. Или привычку. Наше ощущение, что наконец у нас есть кто-то близкий.

И это примиряло нас с жизнью. Она стала моей семьей – вот чудеса!

Я думала о том, что последние дни ее жизни были… терпимы, что ли? Почти терпимы – мы с ней почти победили – болезнь, страх, боль. И себя… Мы с ней… раскаялись. У нас появилась надежда. У нас появились планы – одни на двоих.

И вот… такое случилось. Господи, как она подвела нас!

Как по-идиотски, страшно и дико закончилась наша с ней жизнь! Что она сделала с нами?..

И еще – я вздрогнула от внезапной мысли – кто будет ее хоронить? И я… я даже не смогу с ней попрощаться!

Я заревела, уткнувшись в вонючую и сырую подушку.

Потом, испугавшись, что я разбужу своих «товарок», я закрыла рот рукой, пытаясь сдержать свои слезы. Я встала, подошла к раковине, напилась из-под крана – вода нестерпимо воняла ржавыми трубами. Потом снова легла и, кажется, скоро уснула.

Утром меня разбудил стук посуды и запах подгорелой каши. Я поняла: наступило утро и принесли завтрак.

Жизнь продолжалась: никто не умер и, кажется, не собирался.

Мои «товарки» сидели за столом и монотонно жевали.

И вдруг мне стало смешно. Господи, подумала я, и куда ж ты попала! Ну, просто смех! Трагикомедия просто! Лида – убийца! Я замочила старушку! Ну просто Достоевский, не иначе! И, кстати, ради чего? Какой мотив, господи? Замочила и сама же вызвала полицейских! Они что там, совсем отупели? Я замочила бабульку и не сбежала? Ничего не украла, не вынесла – просто избила ее и… На себя же заявила!

И мне стало легче. Эти два «деятеля» – Блондин и Кудрявый – мелкие пешки и сошки. Их дело простое, дурацкое – доставить сюда. А дальше… Дальше все будет иначе! Придет специалист, юрист или следователь и… во всем разберется!

Хотя… А сколько невинно осу́жденных в нашей стране? Сколько тех, кто «мотает срок» за других? Я – мелкая пешка, насекомое, былинка, пыль под ногами. Кому я нужна и что с меня взять? Смешно!.. Кому я вообще могу быть интересна?

И еще, они ведь не любят висяков! Кажется, это так называется? Дело быстренько закроют и… Я пойду по этапу.

Да нет, чепуха! Мотивов у меня нет. Экспертиза докажет, что она умерла сама! Упала, разбилась. Там же должны быть профессионалы, в конце концов! Ну, не бывает же поголовно, что все сволочи и вымогатели. А как же те самые пресловутые менты из сериалов? Честные и неподкупные трудяги с вечно усталыми от недосыпа глазами? Плюющие на деньги и личную выгоду? Честно делающие свое дело за совсем небольшие деньги? Люди, пришедшие в профессию по зову сердца? Да конечно же, таких уйма!

Не сомневаюсь! Только вот… Повезет ли мне? Мне, с моим-то «везеньем»?

Кто достанется мне?

И я опять загрустила.

Мне было странно, что мои сокамерницы ни о чем не спрашивают меня. Неинтересно? Картежницы – Женя и Ирка – сидели за столом, и Ирка гадала подруге. Я лежала на койке и слушала.

– Твой, – важно вещала «гадалка», – тебя не поддержит! Гад он, твой муж, поняла? Уже бабу завел, пока ты здесь паришься! Слышь, дура? Бабу завел!

Женька молчала. Лица ее я не видела, слышала только сопенье.

– А дочка твоя, – продолжала вещунья, – дочка тебя не бросит! Будет тебе и посылки слать, и письма писать, и навещать тебя будет! Так что ты дочки держись! А этого…

И тут она густо и смачно выругалась.

Ей вслед выругалась и Женька – правда, уже в ее адрес. И припечатала ее словом «сука»:

– Завидуешь мне… – у меня-то муж, а у тебя…

«Читательница» фыркнула и отвернулась к стене. В руках ее был потрепанный том Гончарова.

Третья «товарка» – Марусенька, как ее звали – лежала на кровати без дела. Что-то шептала сама себе и громко вздыхала. Казалось, она слегка не в себе.