Сара Груэн - Уроки верховой езды

— Нас никто не может увидеть?

— Нет, — говорю я. — Только всадник на лошади.

Таких, как я, наверное, ждет десятый круг ада. Тех, кто занимается любовью спустя всего несколько часов после похорон отца. Тем не менее я ощущаю вселенскую справедливость своего нынешнего поступка. Я прижимаюсь к его обнаженному телу и чувствую себя так, словно в дом родной возвратилась. Вот теперь все части головоломки встали на место.

Потом мы лежим, переплетя руки и ноги. Дэн вытянулся вдоль спинки, а я — у него под боком, этак развратно закинув на него ногу. Он проводит кончиками пальцев от плеча до бедра и обратно. Гладит рваный шрам на моем животе, грудь, вздернутый сосок. Наклоняется и целует меня в ухо.

— Ты неверо…

Он не договаривает. Снаружи какой-то шум. Мы сперва замираем, потом вскидываемся на локтях, выглядывая в окошко.

Ева вывела на манеж Бержерона и собирается сесть в седло. Одна нога в стремени, повод в левой руке. Берется за луку — и вот она уже в седле.

Дэн хватает меня за плечо, и мы тихо перекатываемся на пол. Я приземляюсь сверху, сердце отчаянно колотится.

— Господи, — говорю я и зажимаю себе рукой рот.

Пальцы так и дрожат.

— Тихо, — шипит Дэн.

Его губы вплотную у моего уха.

Я смотрю туда, где осталась наша одежда. Безнадежно. Не дотянуться.

— Боже, Дэн, что делать-то будем?

Он по-прежнему придерживает меня. Потом, ерзая бедрами, утягивает нас обоих к стене под окном.

— Пока ничего сделать невозможно, — говорит он, когда мы там устраиваемся.

— Она нас может увидеть? Если она…

Дэн перекладывает меня, зажимая между собой и стеной. И прикрывает пальцем мои губы.

— Она нас не увидит. Но нам не выбраться, пока она на манеже.

Я в отчаянии кошусь на окно.

— Не волнуйся, — говорит Дэн. — Она точно нас не увидит. Обещаю.

Он жмется ко мне, втискивая в угол. Дыхание у него теплое и влажное.

— Во всем надо видеть хорошее. Можно было и в худшем месте застрять…

Я чувствую себя за ним как за стеной, только стена живая, теплая… и такая приятная. Невзирая на пикантность ситуации, в которой мы оказались, я устраиваюсь со всеми возможными удобствами и… невероятно, но факт — чувствую этакое шевеление около обнаженного бедра.

— Дэн, — говорю я потрясенно.

Он отводит мои волосы и кончиком языка касается уха.

— Ммм… — отзываюсь я, и сладостная дрожь пробегает по телу.

— Я люблю тебя, Аннемари.

— О Дэн…

— Отвечать не обязательно, — сообщает он мне по-прежнему шепотом. — Я просто хотел тебе это сказать.

От наплыва чувств у меня перехватывает горло, а глаза снова полнятся слезами.

— О Дэн, — говорю я и чувствую, как он тихонько пододвигает меня в соответствии со своими намерениями. — Я тебя тоже люблю. Правда, правда, правда…

Ночью мы с Мутти сидим напротив друг друга в ушастых креслах. Опустившись на колени, она разжигает газовый камин, хотя на дворе август, и выключает свет.

Все гости давно убрались. Даже те, кто задержался помочь нам с уборкой. Ева отправилась спать, сославшись на усталость. Прежде чем уйти, она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку.

Мы с Мутти потягиваем «Ягермейстер» из бокалов граненого хрусталя и молчим. Как хорошо помолчать после всех сегодняшних событий!

Я сижу в кресле боком, закинув ногу на ручку. Я балуюсь со своим бокалом — кручу его против света так и этак, ловя гранями отражение пламени.

Мутти переворачивает свой кверху дном, отправляя в рот последнюю капельку.

— Еще налить? — спрашивает она, поднимаясь.

— Нет, Мутти, спасибо, — отвечаю я, продолжая вертеть бокал. — А ты пей на здоровье.

Она подходит к целой выставке хрустальных графинов, которые приготовила для гостей, и наливает себе немножко. Возвращается на место.

— Мутти…

— Да?

— Я вообще-то серьезно предлагала деньги от продажи дома, чтобы выручить ферму.

— Ты не должна этого делать.

— Должна. Очень даже должна.

Мутти долго молчит, глядя на меня. Потом произносит:

— Это потому, что ты чувствуешь себя виноватой.

— Нет, не потому.

— Именно потому. Только ты все равно ему не обязана. Он любил тебя и знал, что ты любишь его. Этого достаточно.

— Он… правда? — спрашиваю я.

У меня по щекам обильно текут слезы. Я не успела с собой совладать.

— Конечно, Liebchen.

— И он меня простил?

— За что? — говорит она. — Чепуха какая…

— За то, что я бросила конный спорт…

Мутти смотрит на меня в ужасе.

— Нет, в самом деле, — говорю я. — Я же знаю, я ему сердце разбила. Я…

Мутти качает головой и вскидывает ладонь. Я замолкаю.

— Папа тебя любил, — говорит она. — Да, он был разочарован, конечно, но он никогда тебя не винил.

— Но ведь мы все эти годы почти с ним не разговаривали!

— Потому что ты не могла вынести нашего общества.

— Мне было стыдно из-за того, во что я превратилась…

Мутти молчит, взвешивая мои слова.

— Мы на тебя очень давили, — говорит она. — Думается, не надо было с тобой так. Но перед тобой открывались такие возможности…

Она качает головой.

— Мы думали, стоит только тебя поддержать, и ты найдешь себе другого коня. И тогда у тебя опять все получится. Не знаю… Возможно, мы заблуждались…

Услышать от Мутти нечто подобное — поистине дорогого стоит. Я молчу, опасаясь разрушить волшебные чары.

— Твой папа… — продолжает она. — Он так хотел, чтобы ты сделала в конном спорте блистательную карьеру. Я знаю, он не давал тебе продохнуть, но нам казалось, это к твоей же пользе. Опять же, ты настолько быстро прогрессировала…

Мутти делает паузу, похлопывая пальчиком по губам.

— Быть может, мы заблуждались… В таком случае да простит нас Господь. Нам казалось, мы правильно поступали. Ты была вправду удивительно хороша, всадница от бога, и мы боялись упустить дарованный тебе свыше талант. Мы полагали, что способствуем твоему счастью…

— Да, — говорю я. — Наверное, я могла быть счастлива.

— Так или иначе, ты проложила свой собственный путь.

— Нет, Мутти. Не проложила… То есть, конечно, я всю жизнь что-то делала. То одно, то другое… Но то ощущение, которое я испытывала верхом на Гарри, так и не вернулось. Вот у меня шарики за ролики и заскочили, когда появился Гарра. Вроде как второй шанс… Не знаю… Я, наверное, чушь несу, да?

Я умолкаю, чтобы не разреветься вконец. Мутти ждет, потягивая вино.

— В общем, я хочу употребить деньги на спасение фермы.

Я пытаюсь подобрать убедительные слова, чтобы она по-настоящему поняла меня.

— Это даже не из-за папы. Это ради нас всех. Для тебя, для меня, для Евы… Слушай. — Я передвигаюсь на краешек кресла, меня уже не остановить. — Я не хочу уезжать отсюда. Что мне где-то там делать? Чем в Миннеаполис, я лучше на Аляску уеду. И потом, здесь есть лошадка, которую я для Евы хочу взять. Она говорит, что в школу вернется и в центре по спасению помогать будет. Куда ей переезжать? Да и мне? И тебе тоже, кстати. Нет, самое разумное — это осесть тут. Ты будешь вести дела на конюшне, я — с учениками возиться…

— Ты не сможешь учить, — отмахивается она.

— Это почему?

Я сама слышу, что в голосе у меня звучит обида.

— Я вообще-то по четырехзвездочному уровню работала на…

— Все это мне известно, — с некоторым раздражением перебивает она. — Я там была, если помнишь. Просто как ты будешь учить, если не ездишь сама?

— Значит, поеду.

Она быстро оборачивается и смотрит на меня как на полоумную.

— Что ты на меня как на дурочку смотришь?

У Мутти на лбу движутся морщины, но она молчит.

— Что я такого безумного предложила? Я же не на соревнования заново собираюсь.

— Просто все эти годы ты на стенку лезла от малейшего упоминания…

— Верно. Однако теперь все изменилось. Все по-другому…

Я медлю, не зная, как объяснить ей, что весь мой мир сменил орбиту, что я в лепешку расшибусь, только бы здесь остаться. С этой фермой связано мое будущее. И будущее Евы. И за это я намерена драться. И Дэна я во второй раз нипочем не потеряю.

И я так хочу снова сесть в седло, что аж ноги чешутся. И по ночам снится…

В итоге я прихожу к выводу, что объяснять бесполезно. Я могу только показать ей.

— Пятки ниже, Малькольм!

Микрофон не работает, и я срываю горло третью смену подряд. Голос садится, к вечеру я сиплю и хриплю.

— Еще, еще ниже! Не получается — попробуй носки задрать!

Разматазз являет чудеса долготерпения. Мальчишка на редкость бестолково размахивает руками и ногами, а умница Тазз все равно все делает правильно. Зря ли папа его так любил…

— Так, так, уже лучше! Намного лучше! Теперь руки. Отведи локти назад. Должна быть прямая линия от локтей к трензелю. Вот, вот, молодец… Так, а теперь давай по диагонали. В углу сделаешь полуодержку, потом репризу галопа. И про постановление не забудь!