Сью Таунсенд - Женщина, которая легла в постель на год

Давным-давно, вернувшись из Чартерхауса с чужим аристократическим акцентом, над которым смеялась даже его мать, Александр проводил долгие часы в комнате со стареньким магнитофоном, пытаясь минимизировать свои протяжные гласные и расслабить челюсть. Он старался держаться подальше от местных уличных банд, Команды Нортенгерского аббатства и Парней из Мэнсфилд-парка. Александр задумался, представился бы мистер Дарси более или менее привлекательным глазам мисс Беннет, если бы прошелся по бальному залу с выглядывающей над поясом приспущенных мешковатых джинсов задницей с ярлыком от нижнего белья «Кельвин Кляйн»? 

Александр слышал лишь собственные шаги, эхо которых отдавалось по улицам в неверном лунном свете.

Затем раздался шум приближающейся машины с несущимся из колонок на полную громкость гангстерским рэпом. Александр повернулся, чтобы посмотреть, как старенький бумер проезжает мимо. Четверо белых, коротко стриженные, накачанные. В багажнике – спортивные снаряды. Тачка остановилась прямо перед ним.

Александр подобрался и, надеясь казаться дружелюбным, поздоровался:

– Добрый вечер, ребята.

Водитель машины прогнусавил пассажиру на переднем сиденье:

– Окажи услугу, Роббо, достань из багажника ящик с инструментами, а?

Александру эти слова не понравились. Для защиты он располагал только своим армейским швейцарским ножом, но ко времени, когда отыщется подходящее лезвие…

– Что ж, засим желаю вам спокойной ночи, – сказал он. От страха его уличный акцент испарился, сменившись идеальным английским Чартерхауса.

Четверка рассмеялась, но невесело. По знаку водителя двое оставшихся пассажиров вслед за ним вылезли из машины.

– Милые косички, – похвалил заводила. – Давно их таскаешь?

– Семнадцать лет, – ответил Александр, прикидывая, сумеет ли убежать от хулиганов, хотя колени уже начинали подгибаться.

– Небось, враз полегчает, если их обрезать, а? Отхватить эти мерзкие грязные патлы, свисающие на спину.

Внезапно трое парней сбили Александра с ног, сноровисто, словно уже так делали. Один сел ему на грудь, двое других держали ноги.

Александр заставил себя расслабиться: он по опыту знал, что любое сопротивление приведет к избиению.

* * *

Он вошел в дом Евы, открыв дверь ключом, полученным из ее рук. Снял обувь и понес ее наверх вместе с отрезанными дредами.

Когда он добрался до площадки, Ева спросила:

– Кто там?

Александр тихо приблизился к ее комнате и отозвался:

– Я.

– Можешь включить свет? – попросила она.

– Нет, я хочу полежать рядом с тобой в темноте. Как раньше.

Ева подняла глаза на луну.

– Человек на луне что-то сделал со своим лицом.

– Ботокс, – предположил Александр.

Ева засмеялась, но Александр не поддался веселью.

Ева повернулась к нему и заметила, что дредов больше нет.

– Зачем ты подстригся?

– Это не я.

Ева обняла его.

Александр, одеревеневший от ярости, спросил:

– Что является самым важным человеческим качеством, которое на пользу всем людям? Даже ублюдкам, отчекрыжившим мне волосы.

Ева подумала над ответом, гладя Александра по голове, и наконец сказала:

– Доброта. Или это слишком просто?

– Нет, пусть будет просто доброта, я за.

* * *

Незадолго до рассвета он позволил Еве подровнять ему оставшиеся волосы. Когда она закончила, Александр вздохнул:

– Теперь я знаю, как чувствовал себя Самсон. Я уже не такой как прежде, Ева. – На какое-то время он задумался о том, что для него важно, а затем добавил: – Все мы – дураки, гении, попрошайки, отличники… Всем нам нужно любить, и чтобы любили нас. А когда любовь взаимна – аллилуйя! Если человеку удается прожить жизнь, избежав унижения, он благословенен. Я так не смог – меня унизили те, кого я даже не знаю. В дредах заключался весь я. С ними я мог  противостоять лицом к лицу чему угодно. Они являлись визуальным символом моей гордости за нашу историю. И, знаешь, когда дети были маленькими, они часто качались на моих дредах. Мыть и переплетать их я разрешал только жене, но мог бы позволить и тебе. Думая о старости, я всегда представлял себя с белыми дредами, длинными белыми дредами. На пляже в Тобаго. Закат, словно на картинке в туристическом буклете. Ты в отеле, смываешь с волос песок и конфетти. Ева, пожалуйста, вставай с постели, ты нужна мне.

Из всех его соблазнительных слов – Тобаго, пляж, закат, конфетти – Ева уловила лишь одно, прозвучавшее для нее диссонансом: «нужна».

– Глупо во мне нуждаться, Алекс, – сказала она. – Я подведу тебя, поэтому будет лучше, если я устранюсь из твоей жизни.

Александр рассердился:

– Ради чего ты могла бы вылезти из постели? Ради спасения детей? На похороны матери? А может, ради чертовой сумочки от «Шанель»?

Александр не стал ждать, пока Ева увидит его слезы. Он знал ее отношение к плаксам, поэтому спустился и до рассвета сидел в саду.

* * *

Когда он уходил, готовясь к долгой дороге домой, Руби уже мыла крыльцо дезинфицирующим раствором. Увидев Александра, она радостно воскликнула:

– Новая прическа! Так вам очень, очень идет, Александр.

– Стрижка позднего лета, – тихо ответил он.

Руби смотрела вслед удаляющейся фигуре.

Александр больше не двигался легко и ловко. Со спины он выглядел сутулым мужчиной среднего возраста.

Руби хотела окликнуть приунывшего, сделать ему чашку особенно любимого им крепкого кофе. Но, решившись позвать, вдруг поняла, что никак не может вспомнить его имени.

* * *

На рассвете Ева смотрела, как небо из грязно-серого становится молочно-голубым. Птицы пели душераздирающе весело и жизнеутверждающе.

«Надо бы мне последовать их примеру», – думала Ева.

Но она по-прежнему злилась на Александра. Он не имеет права в чем-то нуждаться. Именно она нуждается в поддержке, воде и пище. Иногда ей приходилось пить воду из-под крана в санузле. График присмотра за ней сбился, так как провалы в памяти Руби становились все масштабнее.

Но на что Еве жаловаться? Ведь ей достаточно просто встать с кровати.

Ева лежала на спине, глядя на трещину, бегущую по потолку, словно черная река по белой пустыне.

Ева знала каждый миллиметр этой расселины – русло, затоны, причалы. Она стояла за штурвалом лодки, которая плыла по реке в поисках мира и радости для своих пассажиров. Ева видела Брайана-младшего, неподвижного, не сводящего глаз с глубин за бортом. Рядом с ним стояла Брианна, пытаясь прикурить на ветру сигарету. Александр занял место у руля, обнимая за плечи женщину-штурмана, и там же крутилась Венера, пытаясь нарисовать то, что изобразить невозможно: скорость лодки и звук, с которым киль рассекает воду. Параллельно девочка наблюдала за Томасом, пытавшимся вырвать из рук Евы штурвал.

Ева не знала, куда они держат путь. Трещина исчезала под пластмассовым потолочным плинтусом. Всякий раз на этом месте Еве приходилось разворачивать суденышко и плыть против течения и против ветра. Иногда лодка причаливала, пассажиры высаживались на берег и углублялись в пустыню, шагая по мягкому белому песку.

Но там их ничто не ждало.

На этот раз, вернувшись обратно на палубу, Ева передала рулевое колесо Брианне со словами:

– Пришел твой черед о чем-нибудь позаботиться, Брианна. Доставь-ка нас домой целыми и невредимыми.

Облака бежали по потолку, ветер дул в лица путешественников, Брианна крепко держала штурвал, следуя курсом к дому.

Ровно в восемь утра Еву резко разбудил жуткий шум на улице. Она села в кровати и на коленях подползла к окну. Сердце билось так часто, что стало трудно дышать.

На ветке клена стоял мужчина в защитных ремнях, плотной шляпе и сварочных очках и спиливал соседний сук электрической пилой. Ева в ужасе смотрела, как часть кроны отваливается от ствола и на веревке спускается на землю. Там другие рабочие ждали, чтобы освободить груз от веревки, откромсать мелкие веточки и скормить их грохочущему измельчителю.

Ева принялась колотить в окно и вопить:

– Прекратите! Это мое дерево!

Но на улице было так шумно, что ее голос никто не услышал. Ева приоткрыла створку, но тут же получила в лицо ошметки разлетающейся во все стороны коры и быстро закрыла окно. Лицо жгло, а потрогав щеку, Ева увидела на пальцах кровь. Затворница продолжила кричать и жестикулировать, обращаясь к рабочему на дереве. На секунду она поймала его взгляд, но мужчина тут же повернулся к ней спиной.

Еву потрясло, как быстро расчленили дерево. Вскоре от клена остался только ствол. В душе еще теплилась надежда, что дерево лишь чрезмерно обрезали, и весной следующего года оно даст молодую поросль.