Эдгар Доктороу - Билли Батгейт

Странно, но я испытал сильнейшее сожаление по поводу мистера Бермана. После моих слов о Дрю и человеке с плохой кожей он, похоже, испытал шок. Вся его громадина логических умозаключений, все его выстраданные планы, мудрые предвидения, все одномоментно рухнуло. Мир, в котором правят числа, мир, в котором они создают новый язык и переписывают книги, попросту исчез. Однажды он сказал мне, маленький горбун с блестящими идеями:

– Что говорят нам книги? Попробуем переиначить. Возьмем все числа, перемешаем их и развеем по воздуху. Пусть они упадут как попало. И вот мы соберем их и у нас получится новый язык, новая книга, новые слова, новые идеи. И нам придется научиться понимать это новое и жить по-новому.

С другой стороны, не он ли предупреждал меня об опасности неузнанного числа, числа Х. А что такое этот новый язык, как не Х?

А тогда в баре, он поднял на меня свои глаза, взглянул через очки. И все сразу понял. И упрекнул меня взглядом. Какая же смехотворно малая штуковина есть наш мозг, как легко его сбить с толку надвигающимся хаосом! Мистер Берман сумел добиться блестящих успехов в жизни через свой ум, он был всегда добр ко мне, и даже сверх меры заботлив в советах. Я спросил себя, неужели мое слово так все меняет. Неужели мистеру Шульцу лучше изменить себя и попробовать соответствовать ситуации? Как сделал Бо Уайнберг – сделал ли он так на самом деле или умер, думая о том, что погибает неизвестно за что? Я предположил и другое: что может мистер Шульц тоже обладал даром предвидения и тоже все увидел, и как настоящий мужчина взял на себя смелость хотя бы умереть достойно, в сражении. Так или иначе, его план был планом самоубийства. Продуманного или неосознанного, какая разница! Я дал ему те слова, которых он ждал, несмотря на опасное чувство, преследующее его, тридцатитрех– тридцатипятилетнего? Он отклонил отсрочку с помощью моих слов от неминуемого приговора, сложил наконец все элементы своей жизни в разрушительной мощи комбинацию и получил заряд, который вскоре разорвался и успокоил его навсегда.

То, что я думал я делаю – было передача сообщений. Посланий между двумя людьми. И срочное послание не может быть отсрочено. Я пытался, но он понял это и избил меня. Я ведь так хорошо знал обоих. Она снова сделала меня мальчиком на посылках между ней и мистером Шульцем: «Скажи ему, ладно?» – сказала она тогда и подняла бинокль, чтобы в отсветах стекла я увидел парад маленьких лошадок.

Пришло время окончательного доклада по результатам наблюдения, снова тот же бар, та же задняя комната с бледно-зелеными обоями и зеркалами, чьи блестящие металлические ободья напоминали обрамление сверхмодных, построенных только что, небоскребов, те же лица, землистого цвета, тот же стол, с неестественно чистой белой скатертью, но было уже очень поздно, ужин давно закончился и на столе стояли не тарелки и чашки, а счетная машинка с выдавленной из нее белой лентой бумаги – их вечного атрибута, точное время было около полуночи, неоновые часы перед баром подмигнули мне, когда я входил, час справедливости или час милости божьей – полночь.

И вот я с ними, не мальчишка-неизвестно-зачем-приходящий, а полноправный член банды, доверенное лицо, коллега. Меня охватило чувство своей значимости и силы, сладость знания того, что неведомо всем остальным. А вторым ощущением было дрожание коленок от конспирации, от того, что мы сейчас планировали убить человека, а он об этом и не догадывался – может в тот самый момент, когда он соберется поцеловать свою жену, или когда будет чистить зубы, или когда будет читать газету на сон грядущий, чтобы легче уснуть. Поднимаешься в темноте, нападаешь на него, неприятностей вовсе не ожидающего – и это стоит ему жизни. А все потому, что я кое-что знал.

Каждое утро, в одно и то же время он выходил из дома.

В какое время?

Десять минут восьмого. К подъезду подъезжает машина, два охранника выходят из нее и встречают его у самых дверей. Потом они все вместе идут, а машина следует за ними. На углу с Семьдесят Второй улицей, он заходит в аптеку и делает телефонный звонок.

Каждый день?

Каждый день. Слева от входа есть два телефона. Машина останавливается напротив, охрана стоит у дверей, ждет его, пока он не позвонит.

Ждет снаружи?

Да.

А что находится внутри?

Когда заходишь, то справа – фонтан. За ним стойка, там можно позавтракать.

Дежурный завтрак каждый день разный.

В аптеке много народу по утрам?

В такой ранний час – один, два человека, не более.

А затем что он делает?

Выходит из будки, машет рукой хозяину аптеки и идет на улицу.

Сколько времени он находится внутри?

Никогда больше трех, четырех минут. Делает один звонок в офис.

Откуда ты знаешь, что в офис?

Слышал. Как-то раз зашел, якобы за журналами. По телефону он отдавал приказания. То, что он задумал и продумал за ночь. У него есть маленький блокнот, он по нему читает. И задает вопросы.

Почему он не звонит из дома? Это уже вступил мистер Берман. Почему он едет в офис, но за десять минут до этого все-таки звонит в офис – странно?

Не знаю. Старается не терять ни минуты.

Может боится «жучков»! Добавил Лулу Розенкранц.

Прокурор?

А что прокурор? Он что не знает, что любой разговор можно подслушать и записать? Не хочет рисковать, звоня из дома.

Он опасается свидетелей. Сказал мистер Шульц. Он окружил свою деятельность секретной завесой, он даже охрану оставляет за дверьми, что никто не знал, куда и кому он звонит. Я вижу этого сукина сына насквозь. Лулу прав. Он старается предусмотреть все.

А как насчет возвращения домой? Спросил мистер Берман.

Работает допоздна. Возвращается по-разному. Иногда в десять вечера, иногда позже. Приезжает машина, он выходит и через секунду он уже в подъезде.

Нет. Малыш уже высчитал все правильно. Сказал мистер Шульц. Утро – вот то самое время. Сажаешь двух человек по углам стойки с глушителями, пусть пьют кофе… Там, кстати, другие выходы есть?

Да, есть запасной выход. Спускаешься вниз и через подвал выходишь на Семьдесят Вторую улицу.

Отлично, сказал мистер Шульц, похлопывая меня по плечу. Отлично. Я почувствовал теплоту его ладони, тяжесть руки, будто отцовской руки, знакомой, полновесной, мужской. Он одобрительно улыбался мне, я видел его рот, его зубы. Мы покажем им, блядям, что не надо делать, мы покажем, им как совать нос не в свои дела! А сам буду ошиваться здесь в Джерси и сделаю морду лопатой: «У меня против прокурора ничего нет!» Я прав? Он сжал мое плечо и поднялся. Они еще будут благодарить меня, обратился он к мистеру Берману, и скажут мне про предусмотрительность, которую я реализовал очень и очень быстро, запомни мои слова, Отто. Вот что значит попасть в струю. Именно это.

Он потянул, одернул края пиджака вниз и пошел в ванну. Наш стол стоял под прямым углом к стене, у самого угла комнаты. Я сидел спиной к стене, не видя вход в бар, но зеркала позволяли мне видеть не только вход в бар, но и дальше, через коридор. Остальным через зеркала был виден лишь вход. Есть все-таки в зеркалах некое таинственное могущество видения. Я смог увидеть даже неоновые часы, вернее их отблески, на самом входе в «Таверну». Свет напоминал лунный свет на ряби черной воды. Затем мне показалось, что эту воду кто-то всколыхнул. Я услышал, как о коврик на входе шаркнули ногой и очень аккуратно открыли и закрыли дверь. Неестественно для такого позднего часа тихо.

Ну откуда я это знал? Откуда? Я тут же все понял – из этой ряби, из шороха, из поступи неких людей. Неужто я верил, что своей деятельностью мы вызвали из небытия духов зла, столь могущественных, что они даже сумели материализоваться и появиться перед нами? Я осторожно наклонился вперед, привставая со стула.

Глушители, сказал Лулу, думая о себе. Мистер Берман развернулся лицом к входной двери, чтобы посмотреть на входящего, глядя на меня, глядя как я поднимаюсь с места. Я успел заметить тонкие волосы Ирвинга, его аккуратную прическу, каждый волосок на месте. Затем, двумя шагами я преодолел пространство до кухни, а там находился мужской туалет. Мне ударил в нос запах. Открыл дверь. Мистер Шульц стоял над писсуаром, расставив ноги, руки внизу, полы пиджака расправлены вовне, моча выливалась из него тугой струей. Я хотел сказать ему, что в такой позе он страшно уязвим. Затем, когда в комнате раздались выстрелы, я подумал, что через его пенис прошел электроток, так он дернулся. В книгах говорилось, что никогда не надо мочиться в шторм, особенно рядом с электрической лампой. Хуже ситуации не придумать.

Но он не был поражен электричеством, втиснутый вместе со мной в крошечный туалет, он резко двинул меня плечом, сунув руку за пояс, доставая пистолет. Я запрыгнул на сиденье и тоже начал лихорадочно доставать свой. По-моему, он так и не понял, что я рядом с ним, потому что он нацелил ствол вверх в потолок, а сам продолжал делать смешную вещь – старался быстро застегнуть ширинку. Мы не слышали выстрелов, они просто оглушили нас, звенели в ушах, они стали продолжающейся катастрофой, за дверью уничтожающей все планы и все надежды. Мой пистолет, разумеется, застрял в подкладке курточки, я, как идиот, извивался и дергался, такой же смешной, как мистер Шульц. Донесся запах пороховой гари, дымок стелился из-под двери, как ядовитый газ, и в этот момент мистер Шульц понял, что здесь, в туалете, его точно шлепнут как муху, прямо через дверь и более позорной смерти и не придумать. Поэтому он кулаком шибанул в дверь, выскочил и я увидел его открытый рот – он кричал. Из него вылетали слова, неслышные мне, вылетала вся его ярость, он выбежал из туалета и направил ствол на противника. Последнее, что я заметил – мокрые подмышки. Он забежал в комнату. Зазвучали новые выстрели, более крупного калибра – его спина окрасилась красным, рваным, на зеленых обоях обозначились точки от пуль. Затем дверь медленно закрылась.