Иди за рекой - Рид Шелли

Наконец‐то я смогла подержать другую мать за руку, выложить перед ней свою историю и сказать спасибо. Но никогда мне не суметь выразить истинную глубину своей благодарности. Когда Инга поделилась со мной подробностями жизни их семьи, я сделала вывод, что жизнь эта, как и у большинства других семей, была похожа на сложный узор из грустного, тяжелого, счастливого, приятного и трагического – всего вперемешку. Они были далеко не идеальны, но, по крайней мере, они были рядом с моим сыном, а я – нет.

Я увидела за окном внушительный ветвистый тополь в центре заднего двора и вспомнила историю о сломанной руке Макса и ложных обвинениях против Лукаса. Посмотрела на садовую скамейку под деревом и представила себе Ингу, а рядом с ней – Лукаса, она раскрывает ему страшную правду, после чего он вскакивает, бежит прочь и, перемахнув через забор, исчезает. Это было странное чувство – знать настолько частные подробности их семейной жизни. А всего удивительнее было то, что многих событий этой их жизни никогда бы и не произошло, не отправься я как‐то октябрьским днем в город – в тот год, когда мне исполнилось семнадцать. Тот мой поход в город сыграл определенную роль даже в том, что Инга наконец решилась попросить у своего жестокого мужа развода, воодушевленная собственной отвагой, которая потребовалась ей, чтобы отыскать меня: записать наконец свою историю и доставить исписанные страницы в нужное место, чтобы они наконец привели меня к ней.

– Виктория! – Инга стояла на пороге кухни. – Я хочу вам кое‐что показать.

Я последовала за ней в гостиную, где она разложила на стеклянной поверхности журнального столика фотографии.

– Я подумала, вам наверняка захочется их увидеть, – сказала она.

У меня заколотилось сердце. В нашей семье никто никогда не фотографировал, и у меня не сохранилось снимков собственного прошлого – ни людей, ни земли, ничего, что я так любила и чего лишилась. А сейчас передо мной лежал квадратный цветной отпечаток с изображением Уила.

Я трясущейся рукой подняла фотографию со стола. Широкоплечий парень в белой футболке и джинсах стоял на фоне розового сада, и его мягкие темно-карие глаза и искренняя широкая улыбка отшвырнули меня на много лет назад. Я не мигая всматривалась в фотографию.

– Это Лукас в день своего семнадцатилетия, – сказала Инга.

– Он… очень славный, – сказала я, спохватившись и наконец вдохнув.

Инга протянула мне еще одну фотографию – черно-белый снимок с двумя запеленатыми младенцами в двойной коляске, один – Малыш Блю, мой драгоценный сынок, точь‐в-точь каким я помнила. Я, покачнувшись, опустилась на цветочный диван. Она дала мне еще снимков: малыш в подгузнике и с беззубой улыбкой ползет по плетеному коврику; гордый карапуз сидит верхом на трехколесном велосипеде; братья с прорехами от молочных зубов во рту празднуют в островерхих колпачках день рождения; двое худющих мальчишек на одинаковых велосипедах. Как же больно было думать о том, сколько я потеряла, не став той матерью, что держала в руках этот фотоаппарат, ни разу не услышав, как разговаривает мой ребенок и как, неприметно глазу, он растет и меняется изо дня в день.

– Эту фотографию я сделала за пару недель до того, как он ушел, – сказала Инга, протягивая мне полароидный снимок, на котором Лукас смеялся, сидя за кухонным столом, тем самым, за которым мы с Ингой только что раскрыли друг другу души.

– Ах, эта его улыбка, – сказала она. – Такая простая и милая…

У нее перехватило горло, и мы обе ничего не говорили.

– Виктория, – сказала она наконец, проводя пальцем по контуру его лица. – Взгляните. Разрез глаз, нос, подбородок. В нем так много от вас.

Я видела одного лишь Уила.

– Возможно, – все‐таки сказала я. – Но вот кожа…

Инга улыбнулась и кивнула.

– С возрастом стала темнее, – сказала она.

– Да, – отозвалась я.

Продолжая всматриваться в фотографию, я вдруг испытала тревогу.

Если, как однажды сказал мне Уил, людей, подобных Сету, на свете больше, чем звезд на ночном небе, значит, и Лукасу наверняка всю жизнь приходилось сносить злобу и ненависть от таких, как Сет. Случай с расистом-таксидермистом, назвавшим его полукровкой, был, скорее всего, лишь началом. Мне страстно хотелось рассказать Лукасу все, что я знаю и чего не знаю о его отце, но что, если рассказ о запретной любви его родителей и о страшной смерти Уила принесет нашему сыну еще больше горя, чем неведение?

Впервые с тех пор, как я его оставила, я вдруг почувствовала, что это – сын, которого я должна защищать.

– А вдруг то, что я должна ему рассказать, окажется для него слишком тяжело? – спросила я. – Ведь мы не знаем, каково это – быть Лукасом. И не понимаем, от чего и куда он бежит. Может, помочь ему – это вообще не в наших силах.

Инга кивнула в задумчивости.

– Вы правы. Наверняка это не в наших силах. Жизнь Лукаса – это его жизнь. Мы можем только рассказать ему, откуда он, и еще – что его всегда любили. Это все, что ему сейчас от вас нужно, Виктория. А остальное он решит сам.

Я подумала о своей ферме, о саде и о Северном Притоке, о лесах и лугах и о каждой прекрасной вещи, которую столько лет хотела ему показать. Я еще раз взглянула на молодого человека на снимке. Кивнула, соглашаясь с судьбой и тайной, и со всеми необузданными и непредсказуемыми силами, которые ваяют наши жизни, и поклялась самой себе, что наконец‐то позову своего мальчика домой.

– Как мы сообщим ему, что я готова? – спросила я дрожащим голосом.

Инга улыбнулась и накрыла своей ладонью мою.

– Я что‐нибудь придумаю, – сказала она.

1971

Ястояла на краю водохранилища Блю-Меса под мглистым весенним небом и представляла себе на дне озера останки дома моего детства, разрушенного, насквозь промокшего, – скорее всего, от него вообще одни только гвозди да дверные ручки остались.

Пока я ходила взад-вперед вдоль берега, Зельда и Инга бросали в воду камешки. Если посмотреть на восток, видно было, как верхний Ганнисон, петляя, спускается в долину, и там его поглощает водохранилище у нового железобетонного моста. Столько всего изменилось, но прошлое все равно висит на мне, как упрямые колючки репейника. Мне казалось, это подходящее место для воссоединения, для того, чтобы расквитаться с прошлым и лишь после этого обратиться к будущему, но теперь, глядя на беспокойные голубые воды в том месте, где когда‐то стояла Айола, я начала сомневаться.

На расположенной поблизости автомобильной стоянке не было ничего, кроме светлого гравия и машины Зельды, но я непрестанно туда посматривала. Инга послала письмо, и Лукас ответил. Я прождала долгую тревожную зиму, чтобы он наконец согласился встретиться и чтобы завершился срок его службы в армии.

Мой сын приедет сюда в полдень.

Над водохранилищем возвышались снежные вершины гор Биг-Блю, где родился мой малыш. Я проследила глазами путь, по которому когда‐то шла вслед за Уилом по этим холмам до лесной хижины. Сердце до сих пор разрывалось от тоски по всему, что мы с ним тогда узнали о любви, чем он рисковал ради этой любви и что ради нее потерял. Эти горы с тех пор успели переименовать в Анкомпагре, в память о перемещенных ютах, и я подумала: интересно, что сказал бы об этом Уил, – нашел бы он это забавной, но неумелой попыткой искупления или же просто сказал бы: “Как угодно”?

Я снова посмотрела на стоянку, а потом – на двух моих взволнованных спутниц. Полезла в карман светло-коричневой куртки и вынула оттуда веточку с розовыми цветами персика, которую в то утро срезала для сына. Я вдохнула сладкий аромат и стала вертеть веточку между пальцев, наблюдая, как вращаются нежнейшие цветы, а потом бросила взгляд на водохранилище и представила себе сад и город, и дикую реку, которые знала раньше. Проверила часы. Почти полдень.

Я пробежала взглядом весь отрезок пустой трассы по ту сторону моста. Я осознавала, что боюсь разочаровать своего сына – позором его зачатия, жестокостью гибели его отца, за чье убийство никого не осудили, тем, что я бросила его и начала жизнь заново. В глубине души я опасалась, что он вообще не приедет – возьмет и не явится, в назидание мне и Инге. И все‐таки я была преисполнена оптимизма. Встречаться именно на берегу этой реки я решила потому, что с каждым днем становилась мудрее и в этой своей мудрости поняла: наравне с тем новым пространством в душе, которое я создала специально для надежды, мне следует нести с собой и прошлое.