Алексей Колышевский - Жажда. Роман о мести, деньгах и любви

Оказавшись на твердой земле, они мгновенно были окружены все теми же автоматчиками и под их прикрытием пересекли летное поле, вошли в здание аэровокзала. Спустя короткое время человека с мешком на голове погрузили в один из бронетранспортеров. По перекрытому шоссе военная колонна начала свое движение в направлении столицы. Так второго января наступившего европейского года и второго же числа последнего в году месяца, если считать по восточному календарю, в Ханое был тепло встречен и со всеми почестями, на случай, если кто-то из верных гангстеров решит проявить геройство, препровожден в тюрьму самый великий из здравствующих вьетнамских преступников, главный босс Катрана, долгое время живший в России, а сейчас прилетевший на родину помирать, господин Нам Нгуен Кам. По дороге в тюрьму ничего особенного не произошло, если не считать заблаговременно обнаруженной засады, из которой несколько человек собирались провести подрыв первой машины и попытаться освободить своего руководителя. Их расстреляли на месте.

На допросе Нам сперва молчал, а потом попросил отвезти его на юг страны. Там его родная деревня, остатки семьи, там он хотел бы спокойно умереть. Его грубо прервали и посоветовали не смешить следствие своими просьбами. Тогда Нам окончательно замкнулся, и вплоть до самого конца никто так и не услышал от него ни единого слова. Его казнили спустя несколько дней, прилюдно, на глазах у множества пришедших поглазеть на такое событие вьетнамцев. Нама поставили перед глубокой, в три средневьетнамских или в два человеческих роста, траншеей. Двое офицеров держали его за руки, отклонившись в стороны, а третий выстрелил Наму в голову из «калашникова». Тело сбросили в траншею, сверху ее засыпал бульдозер. Никаких надгробий, никакой памяти. Ничего...

С Мариной простились быстро, в прессу так ничего и не попало, об этом позаботились. Ариэль скорбел шумно и напоказ, сгоряча пообещал исполнить последнюю волю покойной: установить рекламные щиты с ее фотографией. Мемзер его одернул, призвал не заниматься ерундой: во-первых, никакой последней воли Марина не высказывала, просто не успела, во-вторых, время сейчас не то, чтобы развешивать незнакомые широкой массе лики на рекламных щитах, – это раздражает и без того взбудораженный народ.

Здесь Мемзер сильно перегнул: плевать народ хотел на какие-то там щиты. Люди давным-давно плевать хотели на все, что происходит вокруг, и раскачать толпу для массовых выступлений мог только длительный процесс обеднения. Когда становится нечего есть, а силы еще не покинули, то их должно хватить для того, чтобы поднять камень, палку и прочее оружие пролетариата. Этим, собственно, и должно было все закончиться, но не так быстро, как того хотели устроители новомодной катастрофы под названием кризис. Да, росла безработица, но у людей все еще была надежда, возможность что-то найти, какие-то личные накопления, и все еще было тихо.

Мир в новом веке окончательно и зримо изменился: он самым невероятным образом отупел и любое умственное напряжение для большинства двуногих стало бессмысленным и совершенно непереносимым. Вместо реальности появилась вера в то, чего на самом деле не существует, и очень быстро общество фантазеров оказалось в подчинении у своего демократического правительства, не подозревая, что никакой демократии никогда не было, она вообще невозможна. Стоит каким-нибудь личностям занять верхнее местечко, как они тут же начинают решать вопрос о сохранении за ними этого местечка как можно дольше. Вот и в России случилось так, что под видом защиты общественного интереса эти самые личности, используя самую беспардонную и прямолинейную пропаганду утопического счастья для всех, создали мир счастья собственного. Ведь те, кто нами правит, – это, если называть вещи своими именами, такая корпорация, и преследует она свои корпоративные интересы, выдавая их за общественные. Мировая лига менял, затеяв глобальный коллапс, направила его не столько против России, сколько против этой корпорации. Но не следует думать, что народ был окончательно забыт, ему в этом спектакле под названием «кризис» отводилась роль самая активная: разорить, вывести на улицы, смести одних правителей и поставить своих, посговорчивей, чтобы потом, спустя тридцать лет, воплотить все то, о чем сказал Мемзер в шале близ немецкого городка с длинным названием.

Из этой ситуации нет выхода – даже если четко осознавать ее, оценивать такой, какова она на самом деле. Всякая революция в мире, где правят менялы, бессмысленна. На смену одному якобы демократическому руководству придет другое, столь же демократическое, и с помощью пропаганды, часто невообразимо тупой и прямолинейной, будет управлять себе во благо, представляя свои интересы и цели как интересы всего общества. Демократии нет в природе, ее никогда не существовало, она невозможна, и тот, кто не понимает этого, достоин всего, что с ним происходит и будет еще происходить. Права людей – мираж, условность. Избранные, входящие в корпорацию, с особенным цинизмом называют этот мираж демократией, но простые люди не могут рассчитывать на что-либо большее, чем собственные довольно скромные возможности. Таков мир, и его нельзя изменить до тех пор, пока в нем существуют менялы и деньги.

Мемзер и те, кто стоит за ним, – суть корпорация, готовящая недружественное слияние и поглощение корпорации российской. Хозяева жизни на поле боя. И ничего уж тут не сделать: баре ссорятся – у холопов ноют зубы. В этом и только в этом смысл бродящего по миру призрака глобального кризиса. Какая из корпораций победит? Мировая или местная, российская? Так ли это важно? Людям нужно думать совершенно об ином, а Россия... Ей поможет только Бог, на него вся надежда. За долгие годы лишений и мытарств, выпавших на ее долю, страна всегда с честью выходила из передряг. Ничем иным, как Божьим промыслом, этого не объяснить. Быть может, и теперь он поможет, не забудет, не оставит... Ведь это непостижимо, немыслимо, что теперь по вине каких-то изощренных негодяев Россия кончится – большая, добрая, красивая и хмельная, честная баба, которую столько раз обманывали.

Я пережил нервный шок, наверное, так это называется. Два дня после той волшебной ночи я просто лежал, бессмысленно глядя в потолок. Мне ничего не хотелось. Звонил телефон, он надрывался бесчисленными трелями, но я менее всего на свете желал с кем-нибудь говорить. Она пришла, появилась на фоне белого экрана потолка, пощупала мой лоб, озабоченно нахмурилась.

– У меня нет температуры, и белой горячки тоже нет, – услышал я собственный, искаженный долгим молчанием голос. – А вот ты мне приснилась наяву. Мне плохо, Наташа, мне очень плохо. Меня все пытаются убить в этом городе. То взорвут, то едва не застрелят, и все ради нашего счастья. Я ведь решил наш с тобой кроссворд, осталось вписать последнее слово.

– У тебя безумные глаза. Ты что, пил все это время? От тебя вроде не пахнет... Постой! Узкоглазый накормил тебя какой-то отравой?! Ты пробовал наркотики?!

– Да нет же, говорю тебе. Мы с ним виделись часа два, не больше. Он уехал, сказал, что навсегда. Да, может быть, черт с ним? Неужели это ты? Настоящая? А я все лежу, котелок не варит, увидел тебя и думал, ты галлюцинация. Но ты теплая, живая... Что-нибудь случилось?

– Уже неважно, – она улыбнулась и поцеловала меня, – все прошло и я осиротела.

– Родители?

– Сестра. Мы вместе отдыхали. Ладно... Дай я лягу рядом? Можно? Дай мне слово, что бросишь валять дурака, встанешь и примешь душ. Иначе я отказываюсь иметь с тобой дело, вонючка...

Потом они пили красное, очень холодное вино. Это было необычно, вкусно и совсем не пьянило. Не сразу, лишь когда выпито было достаточно и развязался язык, он начал первый заход на цель:

– Знаешь, когда я был в клубе у вьетнамца, там я кое с кем познакомился.

Наташа брезгливо поморщилась:

– Я знаю это место, там одни шлюхи Он как-то брал меня туда, после одного большого скандала. Видать, хотел, чтобы я посмотрела на размалеваных семнадцатилетних блядей, которые кажутся вам феями. Хотел, чтобы у меня мозги встали на место, дескать, посмотри, сколько здесь претенденток. Знаешь, чем все закончилось?

– Нет, – со смехом ответил он, предвкушая какую-нибудь пикантную гадость из тех, до которых был особенно охоч.

– Шлюхи собрались вокруг меня и принялись с почтением рассматривать. Я, ей-богу, не вру! Наверное, со стороны они были похожи на пчелиный рой, собравшийся возле матки. Для пчел пчелиная матка – образец совершенства.

– А что же дядюшка? Он не стал разубеждать их, говоря, что ты – это всего лишь ты, его жена?

– Еще чего! Он выглядел на редкость пришибленным и больше никогда не смел вытворять ничего подобного. Так ты хочешь мне рассказать про какую-нибудь шлюху с драматической судьбой? Тебя впечатлила ее грустная история? Шлюхи это любят, подбавить жалости.