Дуглаc Абрамс - Потерянный дневник дона Хуана

До меня донеслось, как король с гордостью произнес:

— Мое благочестивое дитя! Ты — свет моих очей, без которого я слеп.

Я не смог сдержать улыбки, потому что знал, какой именно огонь так ярко горит внутри инфанты, а также догадывался о том, что его свет и тепло когда-нибудь вырвутся за пределы дворцовых стен.

— Убирайтесь! — Это относилось, вероятно, к оставшимся стражникам.

— Магдалена, — обращаясь к дуэнье, король буквально выплюнул ее имя и дрожащим от гнева голосом продолжил: — В следующий раз, прежде чем высказывать подозрения в адрес моей дочери, убедитесь, что проникшие сюда мужчины не являются плодом вашего воображения.

Уверившись в том, что доброму имени инфанты ничто более не угрожает, и в том, что поблизости не осталось ни одного стражника, я посмотрел вниз и с ужасом подумал о предстоящем прыжке. Прыгнув с крыши, я мог запросто сломать ногу, а то и обе. Шансов выбраться через внутренние покои дворца не было вовсе. Теперь настала моя очередь дрожать от страха. Сделав глубокий вдох, я, подобно обезьяне, сиганул на ветку ближайшего дерева. И только после того как мне удалось с трудом ухватиться за нее и повиснуть, я позволил себе с облегчением перевести дух.

В этот момент до меня донесся стук копыт. Я отпустил ветку и, упав на землю, невольно поморщился от боли: словно дюжина ножей вонзились в мою застарелую рану. Хромая, я сделал несколько шагов, а потом побежал, понимая, что королевская стража уже совсем близко.

Они спешились возле садовой беседки. Я быстро нырнул в лабиринт, но очень скоро по звукам догадался, что несколько стражников принялись осматривать мое убежище. Пытаясь спрятаться понадежнее, я долго плутал по изгибам и в конце концов уткнулся в тупик. Шаги приближались. Я озирался с отчаянием затравленного зверя. В последний момент, когда стражники были уже буквально в двух шагах, я углядел небольшой проем в живой изгороди. Разрывая одежду и раздирая в кровь лицо о колючие ветки можжевельника, я протиснулся сквозь изгородь и побежал.

До стены, которая окружала сад, было еще довольно далеко, а главное, мне предстояло пересечь тропинки и зеленые гроты, которые патрулировались стражниками. Король, может быть, и поверил в невиновность дочери, но было очевидно, что он не отменил своего приказа обыскать сад. Струи фонтанов, взлетавшие к небу, навевали негу, в то время как мое тело было напряжено до предела. Неподалеку от стены я решил передохнуть, укрывшись за кустом, но вскоре понял, что опять угодил в ловушку: с двух сторон к моему кусту приближались стражники. В то время как мозг лихорадочно искал выход, мой взгляд приметил лежавший на траве апельсин. Я попытался поддеть его с помощью шпаги, но никак не мог дотянуться. Вытянув руку в последнем отчаянном усилии, я наконец почувствовал, как лезвие проткнуло кожуру. Подцепив апельсин на острие, я забросил его в дальний куст. Шорох в листве ненадолго отвлек стражников, и этого времени мне хватило, чтобы выбраться.

И вот, наконец, я у наружной стены сада. Со ствола гигантского дерева, росшего почти вплотную к ней, свисали воздушные корни, похожие на лианы. Упираясь ногами в ствол, я стал цепляться за эти корни и подтягиваться на руках все выше и выше, а потом взобрался на толстый сук и осторожно пошел по нему. Я рисковал в любую секунду свалиться вниз, причем расстояние до земли составляло два человеческих роста и не было ничего, что могло бы хоть как-то смягчить мое падение. Однако топот стражников, доносившийся сзади, не оставлял времени на раздумья.

Внезапно по другую сторону стены я тоже увидел королевских стражников. Они бежали в мою сторону. При мысли, что в любом случае меня непременно схватят, я впал в отчаяние. Путь к спасению был отрезан, и отступать тоже было некуда. В этот момент я увидел, как из-за угла, навстречу бегущим стражникам, выезжает красная карета. Я молил Бога, чтобы она подъехала прежде, чем преследователи успеют добежать до стены. Когда карета поравнялась со мною, я спрыгнул на ее кованую крышу, после чего ловко скользнул внутрь и опустился на обитое кожей сиденье.

Мои невольные спасители в любую минуту могли поднять тревогу, поэтому теперь моя судьба находилась в изящных ручках красавицы, которая сидела напротив и в упор смотрела на меня.

В карете находились две женщины — сначала я принял их за мать и взрослую дочь. Однако молодая была одета изысканно, в то время как на ее пожилой спутнице было простое платье, говорившее о том, что она, скорее всего, дуэнья. Старшая таращилась на меня, выкатив глаза и прикрыв рот ладонью. Юная удивленно вскинула подбородок, но, судя по всему, не испугалась.

— Прошу прощение за беспокойство, которое я невольно доставил вам, — сказал я.

Во взгляде девушки засветился интерес, алые губки тронула улыбка. Ее щеки были цвета молока с легкой примесью корицы, как будто ее поцеловало солнце. Блестящие черные волосы ниспадали подобно конской гриве и в то же время были такими гладкими и блестящими, что напоминали крылья певчей птицы. Ее улыбка растаяла, и во взгляде черных глаз не было ни вызова, ни застенчивости, а только обескураживающая проницательность.

Когда карета поравнялась с одним из королевских стражников, дуэнья высунулась из окна, чтобы привлечь его внимание.

— Прошу вас!.. Речь идет не только о моей жизни, — взмолился я, но было поздно: несколько стражников уже заметили знаки, которые подавала им дуэнья.

— Ни слова, дуэнья Люпэ! — тихо приказала донья и приподняла черную шторку ровно настолько, чтобы солдаты могли видеть ее лицо, но не имели возможности заглянуть внутрь кареты.

— Отчего такой переполох? — обратилась она к стражнику.

— Посторонний… во дворце… госпожа! — ответил запыхавшийся солдат.

Мои защитницы потупили глаза, словно бы раздумывая, как со мной поступить.

— Надо полагать… вы поймаете его.

— Непременно, госпожа…

Она задернула шторку.

— Донья Анна! — вне себя от ярости зашипела дуэнья и кивнула на мою маску. — Да ведь он грабитель!

Я слегка улыбнулся и покачал головой, но маску снимать не стал, поскольку анонимность была для меня жизненно необходима.

— Человек в маске вовсе не обязательно должен быть грабителем, — возразила донья Анна, глядя на меня в упор. — Да и к тому же, дорогая дуэнья Люпэ, грабители нечасто одеваются, как благородные господа.

Я улыбнулся.

— Благодарю вас, донья… Анна?

— Моего отца зовут дон Гонсало де Уллоа, он предводитель ордена Калатрава, — сказала она, полагая, что воинское звание ее отца произведет на меня должное впечатление. — А вы, я имею в виду — мужчины в масках, не считаете нужным представляться?

— Разве имя человека или даже его лицо способны рассказать всю правду?

Лицо дуэньи Люпэ в обрамлении черного капюшона исказилось от гнева, а ужас в ее глазах сменился на ярость. Мне следовало поскорее завоевать ее расположение, иначе она в любой момент могла меня выдать.

— Ваша дуэнья права: человек в маске может быть опасен. Она поступает мудро, стремясь защитить такую прекрасную девушку, как вы.

Я наклонился вперед совсем немного, но, видимо, сделал это слишком резко.

— Я сама умею постоять за себя, — с этими словами донья Анна выхватила из-под сиденья пистолет и направила его широкое дуло мне в сердце. Похоже, что целиться в человека ей приходилось не впервые.

— Боюсь, что я злоупотребил вашим гостеприимством. Не смею дольше испытывать ваше терпение. — Я распахнул дверцу и на ходу выскочил из кареты.

Стражники остались далеко позади, поэтому я позволил себе снять маску и спрятать ее обратно в рукав. Стоя посреди улицы, я провожал взглядом удаляющуюся карету. Удивительно, почему такая красивая девушка до сих пор не привлекла моего внимания? Надо будет непременно побольше разузнать о ней и найти возможность повидать ее еще раз.

Теперь я шел по направлению к тенистой аллее, где велел Кристобалю дожидаться моего возвращения. Он причесывал Боните гриву и что-то бормотал себе под нос. Всклокоченные черные волосы в беспорядке падали ему на шею, а реденькие борода и усики придавали сходство с подростком, который выдает себя за взрослого. Он имел обыкновение то и дело вскидывать брови и морщить лоб. Длинный бежевый жакет, доходивший ему почти до колен, явно пора было заменить, впрочем, как и брюки. Правда, Кристобаль никогда не жаловался по поводу своей одежды. Он вообще редко жаловался и только недавно начал выражать недовольство по поводу моих приключений. Сегодня он явно был взволнован, и я не смог отказать себе в удовольствии подслушать его разговор с лошадью.

— Наступит ли тот день, когда он сделается уважаемым благородным господином? Тогда я бы стал уважаемым кучером, а ты стала бы уважаемой лошадью, а не участницей бесконечных скандалов. Я знаю, нехорошо жаловаться, если он подобрал тебя и сделал настоящим кучером… Не тебя, Бонита, а меня.