Джефф Николсон - Бедлам в огне

Странно было видеть себя на книжной обложке. Конечно, я удивился, что Грегори решился на такое, но в целом я для себя заключил, что ничего страшного не случилось. Литературные и всякие такие мистификации – вещь довольно безобидная. Если это и называется обманом публики, такой обман – далеко не самый жестокий и опасный. И все же забавно было видеть, как невзрачный Грегори Коллинз обратился в угрюмого красавца с тонкими чертами.

Никаких неприятностей я не предвидел. В конце концов, это же только книга. Сколько экземпляров удастся продать? Сколько человек обратят внимание на мое лицо? Ведь вряд ли на меня нападет толпа обезумевших фанатов Грегори Коллинза. И если когда-нибудь обман вскроется, мы всегда сможем сознаться и сказать, что хотели устроить розыгрыш, – может, не слишком смешной и слишком глупый. Но он же не заслуживает виселицы, правда?

Зато Никола восприняла новость совсем в ином свете. В университете она Грегори не знала. В каком-то смысле Кембридж – не маленькая деревня, а Грегори – не самый общительный человек.

– Ты с ума сошел! – воскликнула Никола, когда я показал ей “Воскового человека”. – Тебя использовали.

– Думаешь?

– Конечно. Этот Коллинз воспользовался твоим лицом, чтобы набрать побольше очков. Это гнусно.

Похоже, Никола считала Грегори чем-то вроде сподвижника сатаны. Хорошо бы им познакомиться, усмехнулся я про себя.

– Но это же просто шутка.

– Не самая остроумная, – упорствовала Никола. – Все равно что невзрачная писательница средних лет воспользуется фотографией хорошенькой юной манекенщицы, чтобы ее книги лучше продавались. Что бы ты сказал тогда?

– Ну, я бы сказал, что это тоже шутка.

– И ты бы не назвал эту выходку потворством фашистской системе ценностей, основанной на физической красоте?

– Ой, нет, вряд ли, – признался я.

– А если ты решишь сам написать книгу?

– Никола, обещаю. Нет – клянусь никогда не писать книг.

А затем она принялась листать книгу. Столь бурной реакции я не ожидал.

– Дрянь, – сказала она. – Дрянь и ерничество. Знаю я эту книгу. Я ее читала. В рукописи читала. Она была в моей “отстойной папке”. Я отвергла ее сразу. Редкостная чушь.

– Может, оно и так, – сказал я.

Литературный гений Грегори обсуждать не хотелось.

– Но это по крайней мере чушь, которую можно публиковать. Чтобы стать издателем, мне надо бы научиться отличать чушь, которую можно публиковать, от чуши, которую публиковать нельзя. И скорее всего мне это не удастся.

От этой мысли Никола помрачнела, и я понимал почему. Вечер был испорчен. Мы договорились никогда больше не упоминать ни Грегори, ни его книгу. Условие не показалось мне обременительным.

Мы с Николой продолжали вести нашу довольно пустую жизнь и поддерживать довольно пустые отношения. Каждому требовалось что-то иное, и хотя мы прекрасно понимали, как можно изменить жизнь к лучшему, до рискованных и неприятных шагов мы еще не дозрели. Мы знали, что довольствуемся малым, но все же это было намного-намного больше, чем ничего.

А потом вдруг объявился Грегори. В конторе раздался звонок, я снял трубку и, услышав “Привет, Майкл, как дела?”, даже не понял, кто это. Грегори начисто выветрился из моей памяти. Я решил, что это просто фамильярный клиент. Но затем все разъяснилось, и я спросил, как продается книга.

– Говорят, средне, – сварливо ответил Грегори.

– Что ж, если моя фотография дала хотя бы небольшой вклад в эту среднюю продаваемость, то я очень рад.

– Знаешь, было много прецедентов, – сказал Грегори оправдывающимся тоном, что, на мой взгляд, было совершенно лишним. – Томас Пинчон послал комика получать вместо себя литературную премию, а Энди Уорхол отправил своего пародиста читать лекции по стране.

Я прекрасно понимал, что Грегори пытается оправдаться или объясниться, но, по мне, так никаких оправданий или объяснений не требовалось.

– Да не переживай, – ответил я, – все в порядке.

Но я чувствовал, что Грегори клонит к чему-то важному и зловещему, с его точки зрения.

– Нет, далеко не все в порядке, Майкл, и мне позарез нужен совет и твоя помощь.

Да, заявление и впрямь прозвучало зловеще. До сих пор Грегори прекрасно обходился без моих советов.

– Меня пригласили выступить с чтением, – сказал он. – В Брайтоне. Читать отрывки из книги и подписывать экземпляры читателям. Ну, ты понимаешь?

– Похоже, что пора во всем признаться. Или можно просто отклонить приглашение.

– Но я не хочу его отклонять. Это же реклама.

– Тогда лучше признаться.

– Но я не хочу признаваться.

– А тогда что?

– Ты можешь выступить вместо меня.

– Не говори глупостей.

– Постой. Это не так глупо, как кажется, – серьезно сказал он. – Тебе только нужно прочесть небольшой отрывок, затем, быть может, ответить на пару-тройку идиотских вопросов и подписать несколько книг. Ты справишься. Легкие деньги.

– Деньги? – сказал я.

– Ну не совсем деньги, но проезд оплачивают, а хозяйка книжного магазина может, если потребуется, устроить тебя на ночлег. И давай начистоту: я знаю, что ты любишь играть на публику.

– Разве?

И только я произнес это слово, как понял – отрицать нелепо. Возможно, Грегори знал меня лучше, чем я сам. Хотя тяга к сцене меня и не жгла, потребность покрасоваться, сказать “посмотрите на меня” никуда не делась – она даже усилилась после того, как я занялся работой, которая требовала оставаться в тени.

– Я буду очень тебе благодарен, – сказал Грегори.

– Ну да… Наверное, будешь.

Я отлично сознавал, что следует отказаться. Хотя бы потому, что Никола наверняка разъярится, но идея показалась мне заманчивой, и заманчивость отчасти объяснялась именно тем, что Никола разъярится.

– И как именно все будет проходить? – спросил я, понимая, что на самом деле не имеет никакого значения, как все будет проходить. Неважно, какие предлагаются условия, будут или не будут платить, предоставят мне ночлег или нет, – я хочу поехать. Я сознавал, что это, наверное, не самое здоровое желание. Возможно, я мог бы сделать вид, что эта поездка – своего рода вызов, пощечина литературному истеблишменту (и какая разница, что под этим подразумевается), но на самом деле я хотел поехать потому, что моя жизнь мне наскучила. Скука – вот настоящий враг. Она могла свести с ума, довести до пьянства или наркотиков, до саморазрушения или преступления, просто до безумия. Потому я и ухватился за возможность выдать себя за подающего надежды писателя.

Однако я понимал, что не перевоплощусь в другого человека. Верно, я назовусь Грегори Коллинзом, но я им не стану. Я не превращусь в сурового учителя истории с севера. Напротив, останусь самим собой, просто под другим именем, хоть и буду делать вид, будто я – человек, написавший роман. Мне казалось, что я вполне к такому готов. Я считал, что запросто справлюсь с чтением отрывков – не хуже любого другого автора и уж точно не хуже Грегори; я прочел и прослушал немало литературной болтовни, чтобы без сучка без задоринки ответить на любой вопрос. И я определенно смогу отвечать остроумно и забавно – гораздо остроумней и забавней, чем Грегори. Я был готов. Я рвался в бой.

Грегори, похоже, удивился моей восторженной готовности – он ведь наверняка собирался выкручивать мне руки; я даже думаю, он счел себя обманутым, поскольку его лишили удовольствия продемонстрировать свой талант к убеждению. Мы условились, что ближе к делу обсудим все подробнее, но сам я, едва положив трубку, принял твердое и безоговорочное решение.

Все же удивительно, сколь мало нужно человеку для счастья. Сознание того, что через несколько недель я буду выступать в роли Грегори Коллинза, расцветило мои будни. Работа уже не казалась такой тоскливой, а комнатенка – такой тесной. Наверное, это внезапное ощущение счастья должно было заставить меня насторожиться. До чего же убога была моя жизнь, раз столь мелкое событие вызвало такое воодушевление, но я был рад любому лучу света и совершенно не желал ковыряться в собственной душе.

Даже мои отношения с Николой перестали казаться искусственными. Конечно, я понимал, что все изменится, как только я сообщу ей о поездке. Я знал, что Никола взбесится, и потому тянул время, дожидался подходящего момента – самого последнего момента, дня накануне поездки, а когда она все же облила меня гневом и презрением, я решил, что и это тоже перемелется. Что ее злость не имеет большого значения. Что и это сойдет с меня как с гуся вода. Да, у меня было явно преувеличенное мнение о собственной защищенности.

Никола сказала тогда:

– Это ужасно! Это самое худшее из того, что ты когда-либо со мной делал.

Мы стояли в очереди на Лестер-сквер на фильм “Рождение звезды”, и слова Николы повергли меня в недоумение. По моему убеждению, ничего ужасного я с ней никогда не делал, впрочем, как и сейчас, а если даже и делал, то уж точно не с ней.