Николай Переяслов - Он где-то рядом

«Во мудак!..» — ругнулся я, коря себя за то, что если бы не тратил время на бесплодные попытки самостоятельного решения, а сразу же попросил у кого-нибудь передрать, то сейчас бы уже давно курил в коридоре или пил в парке Горького пиво.

— Ну? — не выдержал, глядя на мои метания, сосед по столу. — Чё ты мыкаешься? Бери вот, переписывай, пока не поздно!.. — и он пододвинул ко мне свои листки с решениями.

— А номер варианта? У меня же на экзаменационном листе выставлен совсем не тот, что у тебя… Да еще и красным карандашом!..

Сосед взглянул на меня, как на маленького ребенка, и положил рядом с листами резинку и красный карандаш.

— Исправляй. Только побыстрее.

— Так ведь… — замешкался было я. — Неудобно как-то…

— Ты что? — зашипел, взрываясь, сосед. — Поступать сюда пришел или на рыцарский турнир? Экзамен — это удача, такая же случайность, как и лотерея, так что же теперь — из-за какого-то дурацкого варианта год терять?.. Исправляй скорее, время идет!

Внутренне трепеща и оглядываясь по сторонам, я стёр проставленный красным карандашом на экзаменационном листе номер своего варианта и написал на его месте другой. Вышло это у меня весьма неудачно, и в месте подтирки образовалось большое грязно-лохматое пятно, заметное даже невооруженным глазом.

— Ну вот, — расстроился я. — Все равно ведь поймут… То б хоть на апелляцию можно было подать — мол, разволновался и спутал решение, а теперь что? Мало того, что вытурят, так еще и с позором…

— Ай-й, ёлки!.. — не выдержал сосед. — Дай сюда! Прямо как дитя малое, ей-Богу! — и, взяв у меня лист с исправленным вариантом, он бросил его на пол и наступил сверху ботинком. — На! — возвратил он мне его после такой обработки. — Кто тут теперь чего-нибудь заметит?

— А след? — показал я на грязный отпечаток подошвы, под которым пятна теперь действительно не было видно.

— А что — след? Ну, упустил лист, подумаешь!.. Да, может, это совсем и не ты его упустил, может, это сам экзаменатор или его ассистент рассыпали листы, кто знает?.. Короче, пиши скорей да пошли отсюда, я уже курить хочу.

— Ладно, погоди чуток, — буркнул я, берясь за авторучку…

Хотя, если честно признаться, то я и на десять процентов не верил в то, что подделка останется незамеченной. Мысленно я уже распрощался с учебой и не шел забирать документы только потому, что не было еще официального подтверждения моего провала.

Но этого так и не произошло.

За письменную я получил «четверку» и пошел сдавать следующий экзамен.

— Ну чё? — хлопнул меня по плечу при встрече мой «спаситель». — Все в порядке? Вот так дальше и действуй! Ты думаешь, там хоть один человек делал свой вариант? Кроме, пожалуй, тех, у кого все списывали?.. Как бы не так! — и он вынул сигареты, приглашая меня пойти покурить…

А недели через две я уже стоял перед вывешенными в фойе института списками зачисленных и, уставившись не верящим взором в собственную фамилию, постигал смысл свершившегося.

«Колесов Николай Дмитриевич… Колесов Николай Дмитриевич… Колесов…» — перечитывал я, желая убедиться, что это не ошибка и не обман зрения.

Сойдя наконец с институтского крыльца, я сунул руку в нагрудный карманчик рубашки, проверяя, есть ли у меня талончики на троллейбус, и вытащил оттуда сложенный вчетверо лист бумаги, заглянув в который, увидел написанную маминой рукой молитву. «Да не споткнёшься о камень ногою твоею…» — выхватил взгляд строчку из середины текста и, скомкав листок, я бросил его в подвернувшуюся урну.

— Не споткнусь! — громко произнес я, усмехнувшись, и пошагал за институтские ворота.

Эту молитву, переписанную на вырванном из школьной тетради листке, мама пыталась дать мне еще перед первым экзаменом, говоря на своем особенном языке:

— Ничого! Молытва ще никому нэ помишала. Тэбэ вона нэ задавыть, а мэни спокойней будэ…

Но тогда я бумажку взять отказался, и она, видимо, вложила мне её тайком в карман сама.

И вот — то ли при помощи этой молитвы, то ли вопреки ей — я стал студентом, и первого сентября с колотящимся сердцем переступил порог одного из громадных залов института с чарующим именем аудитория.

— …Ну что ж! — завершая свою вступительную речь, произнес приветствовавший нас профессор Барчуков. — Инженеров мы сделаем из вас уже за первый год, а остальные четыре — будем формировать личности. Запомнили?..

— Запомнили! — весело проревели мы, еще не зная, что эти слова профессора запомнятся нам и правда надолго. По крайней мере, я вспомню их, когда формирование личностей коснется меня непосредственно. А выглядело это примерно так:

— …Ну, если вопросов нет, тогда — всё. Жду вас завтра у входа в институт для сдачи экзамена. В шесть ноль-ноль, — закончил он под вспыхнувшие в аудитории смешки свою последнюю за весеннюю сессию консультацию. — Прошу не опаздывать. Я — ждать не люблю, — добавил он, уже выходя, и, кивнув всем на прощание, с улыбочкой на лице покинул аудиторию.

Как известно, транспорт в Москве начинает работать где-то как раз в шесть часов утра, а ехать до института мне надо минут тридцать, не меньше, так что, учтя всё это, я завел будильник на начало пятого и лег спать чуть ли не в девять вечера, зато утром, в половине пятого, уже вышагивал по пустынному, еще вовсю спящему городу.

Пожалуй, это время в Москве является самым наилучшим для прогулок по ней и, соответственно, для знакомства с ее достопримечательностями. Только что умытый поливалками, город являет в этот час свое истинное, не залепленное косметикой дня лицо со всеми его характерными, не успевшими исказиться усталостью и суетой черточками и особинками. Пройдет немного времени, и по его улицам полетят миллионы автомобилей и автобусов, выбрасывая в воздух кубометры ядовитых газов и децибелы моторных ревов. Пройдет немного времени, и тротуары заполнятся миллионами спешащих, толкающихся и нервничающих горожан, солнце накалит асфальт, будет слепить стеклами гигантских окон, воздух наполнится запахами горячей резины, бензина, носков, апельсинов, пива, пота и табачного дыма, у магазинов к вам начнут приставать цыганки, предлагая ненужную вам тушь для ресниц или предсказания вашего будущего, в автобусах и троллейбусах с вас выжмут сто потов и оборвут все пуговицы, путь вам внезапно перегородит бесконечная, как путь к коммунизму, очередь за чем-то, всё еще остающимся в категории дефицита, в метро вас больно ударят чемоданом по коленке или обольют протекшим из пакета кефиром, на площади оштрафуют за неправильный её переход, а к вечеру, окончательно усталого, разбитого и ко всему безразличного, обсчитают в громадном, как Ярославский вокзал, кафе, после чего толстая тетка с сумками в обеих руках, загородив собой выход из автобуса, вынудит вас проехаться лишнюю остановку от дома, которую придется потом идти назад пешком, еле переставляя намозоленные ноги и вдыхая горячую вечернюю пыль все еще клокочущего города.

Ну, а пока еще — все тихо. Только слышно, как шелестят над головой листья московских тополей и осевшие в старых двориках столетия, да видно, как отражаются на мокрых после полива тротуарах купола церквушек, шпили министерств, высотные здания и бесконечные и ясные, как вся дальнейшая судьба, небеса…

К институту я подошел без десяти шесть и еще десять минут курил на крыльце перед входом, где уже собралась половина нашей группы. Ровно в шесть ноль-ноль в ворота института въехала белая «Волга» Барчукова, тормознула у крыльца и из нее вышел свежий, будто и не со сна, профессор.

— Так-так, — окинул он взглядом собравшихся. — Молодцы, молодцы… Современный руководитель должен быть пунктуальным, как ариец, запомните это. Если вас вызвали к руководству на два ноль-ноль, то без пяти два вы уже должны быть в приемной — от этого порой зависит больше, чем от всех ваших знаний и ума… То же самое, если встречу назначили кому-то вы сами — и тут неважно, будет это министр или всего-навсего уборщица, так как опоздание — характеризует прежде всего вас… Запомнили это?

— Запомнили! — закивали мы.

— Ну и молодцы… Староста, соберите зачётки, — и, быстро проставив в протянутые ему развернутыми зачетные книжки красивые круглые «отл.», он сел в машину.

А от ворот, шлепая туфлями по оставленным поливалками лужам, бежали припоздавшие.

— Что-то вы долго спите, товарищи будущие руководители! Так — дела не делаются.

— Да мы!.. Да вы знаете!.. — задыхаясь от бега, оправдывались те. — Так торопились, так торопились!..

— Ладно. Зачетки, — протянул он руку, и припоздавшие получили свои заветные «хор».