Регина Дериева - Придурков всюду хватает

— Лучше бы его оштрафовали! — говорит.

— А как бы вы уехали? — спрашиваю.

— А это уж мое дело! — отвечает.

— Но он же нас пожалел! — говорю.

— А мы в его жалости не нуждаемся!..

Вот и пойми человека. С грустью выхожу из автобуса и становлюсь в очередную очередь. И в очереди незнакомая (или уже знакомая) Варвара Рубель-Забирайло поворачивается и начинает смотреть голодным взглядом на мою печенку…

— Давай знакомиться, — возмущенно говорю я, — Василий Скобкин!

— Наталья Засранец-Пиитетова, — отвечает женщина. — Но в очередях я не знакомлюсь!

— А вас как величать? — интересуюсь я у позади стоящей пожирательницы моих внутренностей.

— Матильда Стервозадова!

— А вас?..

— Альбинос Альбиносович!

— Мавритан Хамовитов!

— Психоз Вандалеевич Вопян!

— Хватит меня разыгрывать! — кричу. — Такой сочетаемости не бывает!!!

— А вот и бывает, а вот и бывает! У нас все бывает, не при первобытно-общительном строе живем.

ЕСЛИ ДУШЕ ВАШЕЙ ЧТО-НИБУДЬ НЕ НРАВИТСЯ — ПОВИНУЙТЕСЬ ЕЙ

И куда бы я ни бросил взгляд, всюду меня поджидают стереотипы: стоят и сучат ногами. Если это курица, то обязательно рябая, и при этом несет исключительно золотые яйца. Если это Маша, то она неминуемо приходит в гости и всюду чувствует себя как дома. А если три несчастных Медведя забудут, что они звери, то Маша тут же начнет кататься по полу и потеть, требуя особого обхождения.

Если это простой во всех отношениях человек, то он меня просто начинает ненавидеть: как толстый ненавидит тонкого, тонкий толстого, кареглазый голубоглазого, а голубоглазый красноглазого. И все, абсолютно все становятся прокурорами и судьями.

— Хорошенько посмотрите на этого толстого (тонкого) негодяя, — говорят прокуроры, — и осудите его.

— Разве можно, — восклицают судьи, — поверить преступнику с голубыми (карими и зелеными) глазами?

— Он у нас попляшет, этот красноглазый урод (красавчик), — перешептываются присяжные заседатели.

Но все пустяки, не это главное. Главное, чтобы не было войны, а были: сапоги всмятку, мирный атом, счастливое детство, крепкий быт, чистое небо, достойная старость, будни и праздники, Белка и Стрелка, дружба народов, родимые пятна, фамильная гордость, эх, дороги, бескрайние просторы, хлеб и масло, разоружение и вооружение и т.д. и т.п.

Да, куда бы я ни бросил взгляд, всюду меня поджидают чудовища… Возьму копье, взлечу на коня и поскачу на войну со стереотипами. И если я, с Божией помощью, выйду победителем из этой схватки, то, может быть, три Медведя залижут раны и будут счастливо жить, как жили до вторжения Маши.

В СМУТНОЕ ВРЕМЯ КОЛЕБАНИЙ ИЛИ ПЕРЕХОДА ВСЕГДА И ВЕЗДЕ ПОЯВЛЯЮТСЯ РАЗНЫЕ ЛЮДИШКИ

Пригласили однажды плебея Стервотрясова римский водопровод чинить. И не какие-нибудь вшивые патриции пригласили, а самый главный начальник. Естественно, плебей ничего не починил, а только вызвал у Нерона приступ беззакония.

— Пошел вон, — закричал Нерон, — я тебя увольняю!..

— Как бы не так, — надменно ответил Стервотрясов, показывая Нерону сладкую фигу, — за моей спиной весь плебейский профсоюз стоит во главе с товарищем Колизеевым.

Понял Нерон, что делать нечего, и пошел поджигать Рим. С горя пошел, со страху перед профсоюзами. Со страху ведь еще не то сотворишь, а с горя и подавно… А Стервотрясов выбился в профсоюзные лидеры, и чинить водопровод ему не пришлось. Он даже Рим отстраивать не стал, а купил себе виллу на побережье, где устраивает оргии с товарищами по профсоюзу. А вот если бы Нерон утопил Стервотрясова в водопроводе, то и не было бы знаменитого пожара. Так что не распространяйтесь более об узурпаторах, а заблаговременно вступайте в Профессиональный союз плебеев, чтобы он мог защитить вас от цезаропапизма и прочих форм произвола.

ЕМУ ПРИШЛО В ГОЛОВУ, ЧТО ОЖИДАНИЕ — ВСЕГО ЛИШЬ ОДНО ИЗ ПРОЯВЛЕНИЙ ВЕЧНОСТИ

Чего я жду, чего я всю жизнь жду? Наверное, лучшей жизни. Но ведь не для себя одного жду! Ждал бы для себя, может, и получил бы. Умел бы жалеть только себя… Но мне и других жалко, всех тех, чьи родословные вензелями не украшены. У них нет того же, что и у меня, — возможности жить. И этой возможности не было с самого рождения.

Вырос я в коммунальной квартире, где соседка Мегерник по прозвищу Конь однажды наступила мне на губу. Еще хорошо, что она меня не раздавила, как таракана. Черного таракана с белыми внутренностями. Я их отлично помню, тараканов, я с ними до сих пор сражаюсь. И соседку помню, так как постоянно играл на общей кухне то с перышком голубиным, то со стручком акации. Других игрушек не было. И вот Конь, стоило маме отвернуться, вливала в наш суп мочу, которую держала в банке зеленого цвета. И другой соседке, тете Еве, тоже вливала. Тетя Ева в отместку что-то бросала в ее суп. А дядя Миша плевал во все кастрюли. Короче, все вливали, бросали и плевали, и только мама моя ничем таким не занималась. Так что у меня дурная наследственность: ни влить, ни бросить, ни плюнуть не могу, а все жду, что люди станут лучше. Я уже целую вечность жду, кроме всего прочего. А иногда ничего не жду, предоставляя это занятие жене и лучшему другу Синокроту. Они еще ждут, что меня наконец издадут и я повезу их в столичный ресторан, а там закажу красной икры. Имеют люди право попробовать раз в жизни жареных ананасов? Я бы заказал, но кто меня пустит в ресторан без денег? И главное, кто меня, выросшего на поле коммунальной брани, издавать станет?

Вот мы сидим втроем, пьем азербайджанский чай, и тут раздается стук в дверь.

— Это за тобой, — шепчет жена, почему-то бледнея и прикусывая нижнюю губу. У нее очень красивая нижняя губа, и вообще она очень красивая Но боится, ужасно боится, когда звонят или стучат.

— Это редактор из Penguin Books! — уверяет Синокрот, блестя очками. — Твои рассказы давно уже пора напечатать!

— Пошевеливайся, Скобкин! — кричит из-за двери почтальон. — Мне некогда! Распишись, твою мать, и получи назад бандероль со своей рафинированной писаниной! Попробуй, голубчик, еще что-нибудь написать, и я с тобой иначе поговорю!..

— Но я ведь ждал, — говорю я, открывая дверь, — я ведь целую вечность ждал. Так в чем моя вина?

— А в том, что ты существуешь, — злобно отвечает почтальон, одетый почему-то в галифе и мексиканское сомбреро. — С такими, как ты, и разбираться нечего, понял?..

Ничего я не понял, но киваю, киваю, киваю… Слушаю, слушаю, слушаю… Соглашаюсь, соглашаюсь, соглашаюсь… А сам ничего не слышу, не вижу. Сам жду. И хотя я не знаю, чего мне ждать, все равно жду. Всегда молча жду. И вечность молчит. И только ожидание внутри этой вечности молчать не хочет.

…И ВСЕ ИСПЫТЫВАЮТ ГЛУБОКУЮ МИМОЛЁТНУЮ ТРЕВОГУ, СЛОВНО ПРЕДЧУВСТВУЯ, ЧТО ТЕМНОТА МОЖЕТ ОПУСТИТЬСЯ НА ИХ РАЗУМ

Человек взял и умер, притом так некрасиво, прямо на рабочем месте. Вскрытие показало, что человек умер по собственному желанию.

Все посовещались и решили, что это верх низости и сплошное хамство; что мог умереть дома или, в крайнем случае, на улице; что если бы любил и уважал свое начальство и сослуживцев, то никогда бы не допустил ничего подобного; что ни о каком надгробном венке с проникновенной эпитафией на всех мертвых языках и речи быть не может; что пусть теперь делает все, что хочет; что давно пора посмотреть ему в глаза и высказать накопившееся. И о его четырех гражданских, трех церковных и двадцати шести фиктивных браках; и о его девяноста пяти внебрачных связях; и о его гомосексуальных, лесбийских, садомазохистских и прочих животных наклонностях; и о его грязных контактах с ОВИРом; и о его католических симпатиях к далай-ламе; и о его бабушке Фаине Каштан с дедушкой В.И. Ульяновым; и о его порочных желаниях: свистеть в милицейский свисток, сгребать снег, выносить мусор, одевать проституток, собирать макулатуру, жарить попугаев, выдавать справки, устраивать драки, закупать продукты, выпивать по маленькой, писать диссертации, стрелять уток, делать аборты…

Человек взял и умер.

ВРЕМЕНАМИ ПРИХОДИТСЯ ИДТИ НА РИСК — СО СЛАБОУМНЫМИ, НАПРИМЕР. НИКОГДА НЕ СКАЖЕШЬ С УВЕРЕННОСТЬЮ, ЧТО ОНИ ПОНЯЛИ, ЧЕГО НЕ ПОНЯЛИ

Напротив то же самое, что и по диагонали, если отступить на шаг в сторону, а вот по диагонали не то же самое, что visa-vis, по диагонали совсем другое. Настолько другое, что и говорить о напротив не приходится, но если все же попытаться, то лучше по диагонали, как это делают все порядочные православные люди.

Во-первых, ничего сложного нет в умении жить, когда живешь просто так, а во-вторых, жить вообще просто, потому что вокруг полно простых людей, с которыми и я прост. Что касается сложных, то они мне не попадались. О сложных только у классиков почитать можно, у Толстого какого-нибудь. Но сейчас с классиками не якшаются, сейчас иное время на дворе, и можно рулить задом, как шофер баранкой. А можно и не рулить, но все равно выделывать кренделя или отплясывать ритуальные танцы американского народа.